А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Мне кажется, им даже думать лень. Они привыкли, что им подсказывают. Ну и…
– Кто же им, по вашему мнению, подсказывает? – спросила Елизавета Максимовна.
– Ну… я… и другие…
– Хорошо, – спокойно сказала Елизавета Максимовна. – Но давайте об этом мы с вами поговорим после собрания. И без посторонних.
– Они не посторонние… – едва слышно сказала Лина Львовна.
В классе было так тихо, что если бы Лина Львовна не сказала, а только подумала, мы бы и то, наверное, услышали. Ребята прямо замерли на местах. А мне даже показалось, что Елизавета Максимовна сейчас выгонит Лину Львовну из класса. Но Елизавета Максимовна сделала вид, что не расслышала. Я сижу на второй парте, и мне было видно, что она изо всех сил старается показать, будто ничего не случилось. Только ничего у нее не вышло. Я сразу понял, что она злится. Потому что она сначала стала поправлять прическу, а у нее прическа и так всегда гладкая – ни один волосок в сторону не торчит. Потом она полистала журнал. А журнал листать нечего – это ведь не урок. Я по себе знаю: если тебе нужно сдерживаться, то обязательно или нос зачешется, или кашлять захочется и вообще начинаешь без толку руками возить.
Но Елизавета Максимовна все-таки сдержалась. Она даже улыбнулась чуть-чуть. Только смотрела она не на нас, а куда-то вверх, на стенку. Там у нас висит портрет Дарвина. Наверное, Дарвину она и улыбнулась.
– Ну что же, ребята, – сказала Елизавета Максимовна. – Я жду. Пора заканчивать. Нам нужно выбрать звеньевых и редактора газеты. Предлагайте кандидатуры.
Ребята сидели молча и посматривали то на Елизавету Максимовну, то на Лину Львовну. А Лина Львовна сидела рядом со мной и рисовала на бумажке звездочки. Она нарисовала восемь звездочек и стала их зачеркивать.
– Я думаю, что звеньевыми можно поставить Летицкого, Никифорову и Дутова, – сказала Елизавета Максимовна.
Ребята засмеялись и все сразу посмотрели на Вовку Дутова. Мы думали, что она шутит. Вовка Дутов – второгодник. У него тройки пополам с двойками. Правда, он здорово в футбол играет, особенно головой. Мы его так и зовем: «Вовка – футбольная головка». Он длиннее всех в классе. И сильнее всех. Ну и что? Из-за этого звеньевым выбирать? Он даже и сам удивился, что его назвали. Надулся и запыхтел.
– Ты что-то хочешь сказать, Дутов? Ты не согласен? – спросила Елизавета Максимовна.
Дутов поднялся с места.
– Я?
– Ну конечно, ты.
– Пых… – сказал Дутов. – Пых… Согласен.
– Видишь ли, Дутов, – сказала Елизавета Максимовна. – Конечно, следовало бы подождать, пока ты исправишь свои двойки. Но… класс оказывает тебе доверие. Класс надеется, что ты изменишь свое отношение к учебе. Может быть, новые обязанности помогут тебе в этом. Как ты на это смотришь, Дутов?
– Пых… – сказал Дутов. – Я… изменю… Пых…
Все снова засмеялись. Но Елизавета Максимовна сказала, чтобы мы сидели тихо и не превращали собрание в забаву. Она еще сказала, что нехорошо смеяться над товарищем, а надо ему помочь. Как будто мало Дутову помогали! И учителя с ним сидят все время… Он сам учиться не хочет. Он говорит, что после восьмого класса его возьмут в футбольную команду мастеров.
Всем было так смешно, что уже хотели голосовать за Дутова, чтобы посмотреть, какой из него получится звеньевой. Я взглянул на Лину Львовну и увидел, что она поднимается с места. У нее было такое обиженное лицо, как будто ее ударили. Она стояла очень серьезная и очень бледная. И я даже испугался, что она заплачет.
– Елизавета Максимовна… – сказала Лина Львовна. Елизавета Максимовна сразу как будто окаменела. Она сидела очень прямо и смотрела на портрет Дарвина.
– Елизавета Максимовна, – уже громче сказала Лина Львовна.
Елизавета Максимовна медленно повернулась к Лине Львовне.
– Я вас слушаю.
– Елизавета Максимовна, мне нужно с вами поговорить. Я прошу вас… давайте выйдем в учительскую.
– Выйти? – удивилась Елизавета Максимовна. – Почему такая срочность? – Она взглянула на Лину Львовну и вдруг быстро поднялась из-за стола. – Ну хорошо, идемте.
Они вышли в коридор и закрыли дверь.
Ребята сразу повскакали с мест и окружили парту Дутова. Его в классе никто не любит. У нас говорят: если Дутову голову поменять на футбольный мяч, а вместо мяча дать футболистам Вовкину голову, то ни учителя, ни футболисты не заметят разницы. Но его не любят не за то, что он глупый, а за хитрость. При учителях он – тихий-тихий. Учителя думают, что он неспособный, но зато послушный. И Дутов в классе сидит тише всех. Только он все запоминает. Не уроки, конечно, а кто что про него сказал. А после уроков подойдет и – раз кулаком или портфелем! Да еще обязательно подкараулит, когда человек идет один. С ним один на один никто не может справиться.
Мне-то вообще неважно, кто будет звеньевым – все равно никто работы не ведет. Но уж Дутов – извините, пожалуйста!
Когда мы обступили Дутова, он завертел головой, запыхтел, а сказать ничего не может.
Тогда Вика Данилова спросила:
– Дутов, ты правда хочешь быть звеньевым?
– А твое какое дело!
– Конечно, мое дело, – сказала Вика. – Ведь я же тебя выбираю.
– Ну и выбирай.
– А я не хочу тебя выбирать.
– Сама ты дура, – сказал Дутов.
Ребята засмеялись. Только смеялись они как-то не очень весело – как будто их нарочно заставляли смеяться.
– А я тоже не хочу! – крикнул Алик Летицкий.
– Сам дурак, – ответил Дутов.
Теперь никто не засмеялся. Это уже получалось вроде игры. Все стали говорить: «И я не хочу! И я…» Дутов сначала отвечал, а потом перестал. В общем, половина класса у нас получились дураки, а остальные – неизвестно кто.
Тогда я сказал:
– Ребята! Алё! Знаете что…
Договорить я не успел. Сзади кто-то запустил в Дутова учебником. Книжка пролетела над партой и ударила Вовку по затылку.
Дутов вскочил. Он стоял, оглядывая ребят, и никак не мог догадаться, кто это сделал. Дутов стоял и краснел. Даже затылок у него стал красный. И вдруг он схватил самого ближнего и изо всей силы рванул за гимнастерку. Гимнастерка разорвалась, а пуговицы запрыгали по полу.
Это был Гера Попов. Он самый тихий у нас в классе. Он даже не говорил ничего. Только его парта – рядом с партой Дутова, и когда все ребята встали, то встал и он.
Гера испуганно посмотрел на Дутова, затем провел рукой по гимнастерке – она была разорвана до пояса. Гера наклонился и молча стал собирать пуговицы.
Я видел, что он чуть не плачет. Я знаю, что он не жадный. Ему чихать на гимнастерку. Только его дома будут за это бить – у него отец пьяница.
Ребята молча смотрели на Дутова.
Дутов пыхтел и краснел еще больше.
Гера собирал свои пуговицы.
А мне вдруг стало жарко от злости. Даже голос охрип.
Я залез на сиденье и сказал:
– Ребята! Герка самый слабый в классе. Верно? А Дутов – самый сильный. Он всех бьет поодиночке. Давайте мы сейчас разорвем ему гимнастерку.
– Попробуй, – сказал Дутов.
– И попробую. – Я соскочил с парты и сказал Борьке: – Борька, покарауль у двери. Если Елизавета Максимовна пойдет…
– Не надо, Костя, – ответил Борька. – Сейчас придет кто-нибудь. Лучше потом.
Но я так разозлился за Геру, что мне уже ничего не было страшно. Наоборот, мне было даже как будто весело.
– Ты председатель отряда, и тебе нельзя драться, – сказал я Борьке. – Не бойся. Я тоже драться не буду. Только разорву ему гимнастерку. Ведь Елизавета Максимовна всегда говорит: никогда не надо откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Вот я и не буду откладывать. А ты покарауль.
Борька направился к двери.
А я подошел к Дутову.
Я протянул руку. Дутов с размаху ударил меня по голове. И тут на него бросились все ребята. Оказалось, что Дутов вовсе уж не такой большой. Его облепили со всех сторон, и никак нельзя было просунуть руку, чтобы его стукнуть. Я хотел дотянуться до гимнастерки, чтобы ее разорвать, но ничего не получилось. Получилась куча-мала, а Дутов был где-то внутри. На конец мы засунули его под парту и не выпускали оттуда, хотя он щипал нас за ноги.
– Идет! – крикнул Борька. Все разбежались по местам.
Открылась дверь, и на пороге показалась Елизавета Максимовна. Она была одна.
Дутов ворочался под партой; он никак не мог вылезти – его затиснули между перекладинами.
– Что ты там делаешь, Дутов?
Дутов только пыхтел. Наконец он выбрался и, весь красный, с расстегнутым воротом, уселся на скамейку.
– В чем дело, Дутов?
– Пых… – сказал Дутов. – Пых… Искал… промокашку…
Мы захохотали так, что с потолка даже мел посыпался.
– Сидите тише и не превращайте собрание в забаву, – сказала Елизавета Максимовна. – А ты, Дутов?.. Нечего сказать, хорош звеньевой.
– Я не буду… пых… звеньевым…
– Почему не будешь?
Дутов уставился в парту и запыхтел еще сильнее.
– Что здесь произошло? Староста!
Встала Вика Данилова.
– Ничего, Елизавета Максимовна. Мы сидели и ждали.
– Таланов?
Встал Борька.
– Ничего, Елизавета Максимовна. Мы просто… сидели.
– Дутов?
Встал Дутов. Он краснел и пыхтел. И… молчал.
– Я жду, Дутов.
Дутов прямо завертелся на месте, так ему хотелось сказать. Ведь если он не скажет, то получится, что он непослушный. А если он плохо учится да еще и непослушный, так его вообще из школы выгонят.
– Пых… – сказал Дутов. – Промокашка… Упала… Я больше не буду, Елизавета Максимовна.
– Что не будешь?
– Пых… – сказал Дутов. – Вот… промокашка…
– Садись, – сказала Елизавета Максимовна. Дутов сел и стал вытирать лицо рукавом.
– Может быть, у кого-нибудь все же хватит мужества сказать, что случилось? – спросила Елизавета Максимовна. – Или бы пионеры только по названию?
Когда она начала говорить про мужество, я не вытерпел.
– Елизавета Максимовна, – сказал я.
– Помолчи, Шмель. Я уже устала от твоих глупостей.
– А вы послушайте. Может, и не глупости.
– Что-то не верится, – сказала Елизавета Максимовна. – Ну, говори.
– Я и говорю. Ничего не случилось. Просто мы не хотим выбирать Дутова звеньевым.
– Почему?
– Потому… не знаю… Он нам не нравится.
– Это интересно, – медленно проговорила Елизавета Максимовна. – Это что-то новое, Шмель. Я не знаю, сам ты это придумал или… Впрочем, это неважно. – Елизавета Максимовна села за стол, помолчала. Затем она взглянула на меня и даже улыбнулась. Чуть-чуть. Так, будто ее дернули ниточками за губы и сразу отпустили. – Ну, а если, например, вам не понравится вожатый? Вы тоже будете против?
– Конечно, – сказал я. – Если не нравится… так чего же?..
– Это тем более интересно. – Елизавета Максимовна говорила, будто по радио: очень ясно, каждую буковку было слышно. – Ну, а если вам не понравится старший вожатый?
Я не понимал, чего она хочет. Да хоть тридцать раз старший. Если не нравится, значит, не нравится. Если бы я один… Ведь все против Дутова. А когда все против – это же случайно не бывает. Значит, сам виноват.
Я сказал:
– Ну и пускай старший. Если плохой… Только мы ведь их не выбираем. Мы звеньевых выбираем.
– Достаточно, Шмель, – сказала Елизавета Максимовна. – Мы еще к этому вернемся.
– Итак, ребята, – Елизавета Максимовна поднялась с места. – У нас было три кандидатуры: Никифорова, Летицкий, Дутов. Давайте голосовать. Кто за Никифорову?
Все подняли руки.
– Кто за Летицкого? Опять все подняли руки.
– Кто за Дутова?
Никто даже не шевельнулся.
– Кто против Дутова?
Все подняли руки как один. Даже Дутов.
– Ну что же, – сказала Елизавета Максимовна и взглянула на меня. – Давайте на сегодня закончим. Я подумаю, кто может быть третьим звеньевым. И вы подумайте. В следующий раз обсудим. До свиданья.
Елизавета Максимовна повернулась и торопливо пошла к двери. По дороге она еще раз взглянула на меня. И опять как-то странно, будто я не человек, а какое-нибудь растение. Тропическое.
Ребята бросились к выходу. Всем уже надоело сидеть в классе. А я еще немножко посидел. Мне хотелось понять, почему Елизавета Максимовна все спрашивала про вожатых. Но я так и не догадался. Собрал свои тетради в портфель и вышел.
Когда я проходил мимо пионерской комнаты, мне показа лось, что там кто-то поет. Тонким таким голосом. Пропоет несколько слов, замолчит, опять запоет. Я открыл дверь и заглянул.
За столом, положив голову на руки, сидела Лина Львовна. Она не пела. Это мне из-за двери показалось, что пела. Она плакала. У нее даже слезы текли.
Я смотрел на нее и не знал, что сказать. Мне всегда жалко, если плачут взрослые.
А она заметила меня и сказала:
– Иди, Костя… пожалуйста… Зайди после… – И она снова заплакала.
Я закрыл дверь и выбежал на улицу.
Во дворе были почти все ребята. Они по дороге вспомнили, что когда выбирали Летицкого, то даже забыли спросить, какого Летицкого – Мишку или Алика?
– Да все равно, они ведь близнецы, – сказал я. – Пусть будут звеньевыми по очереди. Никто и не заметит.
– Ты, Шмель, можешь не острить, – сказал Мишка Летицкий.
– Извини, Алик, больше не буду, – нарочно ответил я.
– Я вот тебе сейчас дам за Алика, – сказал Мишка.
– А ты разве Мишка? – спросил я.
– А ты сам не видишь!
– Не вижу, – сказал я. – Я думал, ты – Алик. Ребята! А знаете! Лина Львовна…
Я хотел сказать, что видел сейчас, как Лина Львовна плачет, и не сказал. Сам не знаю почему. Я повернулся и побежал в школу. У пионерской комнаты я снова услышал, как плачет Лина Львовна. Тогда я вырвал из тетради листок бумаги и написал на нем:
«Вера Аркадьевна. Зайдите срочно в пионерскую комнату. Неизвестный»
Затем я положил листок у двери завуча, постучал и спрятался за углом. Я видел, как Вера Аркадьевна подняла листок, посмотрела, пожала плечами и пошла в пионерскую комнату.
Когда я вернулся к ребятам, они уже выбрали Алика. Делать было нечего, но ребята почему-то не расходились. Все начали вспоминать, как не выбрали Дутова. Мне тоже нравилось, что его не выбрали. Тут дело даже не в Дутове. А в том, что мы все делали вместе. Вместе засунули его под парту – теперь пусть попробует кого-нибудь тронуть. А потом вместе его не выбрали.
Это у нас первый раз, честное слово.

Следы на снегу

Костя стоял у окна и смотрел вниз, на штабеля дров, засыпанные снегом. Сверху двор выглядел как город: дома – поленницы и между ними – улицы, покрытые только что выпавшим чистым снегом. По одной из улиц пробежала кошка, и на снегу остались четкие отпечатки лап. «Можно выследить, – подумал Костя. – Если бы у меня была собака, я бы пустил ее по следу, и они бы подрались».
Мысль о собаке, идущей по следу, натолкнула Костю на другую мысль. Он подошел к столу и полистал книгу «Щупальца осьминога». Хорошая книга, в зеленой обложке, очень тол стая. Там описано, как один шпион…
Зазвонил телефон на столике.
– Подойди, – сказала Зинаида. – Если меня, то нет дома.
– Почему нет, когда ты дома? – сказал Костя.
– Костенька, у меня послезавтра зачет, – взмолилась Зинаида. Телефон все звонил.
– А будешь на меня маме жаловаться?
– Не буду, не буду, – нервно сказала Зинаида. Костя снял трубку.
– Алло! Зину? – Костя искоса взглянул на Зинаиду и ухмыльнулся. – Сейчас посмотрю.
– Ты что, с ума сошел? – прошептала Зинаида.
– А ты сначала объясни, почему ты врешь? А еще – почему я должен врать из-за тебя? – шепотом ответил Костя, прикрывая трубку ладонью.
– Костя!
– Нет, ты объясни. Ну чего ж ты молчишь? Смотри, а то позову. Сама всегда говоришь: Костя да Костя… Врать нечестно!.. А сама – честно?
– Господи! Ну ладно, нечестно! – простонала Зинаида, прикрывая рукою рот.
– Сознаёшься?
– Сознаюсь.
– Так ты запомни, – прошептал Костя. – Алло! Вы слушаете? Зины нет дома.
Едва сияющий Костя повесил трубку, Зинаида бросилась к нему. Костя, хохоча, нырнул под стол и вылез с другой стороны. Зинаида обежала кругом, а Костя – снова под стол.
– Чертежи опрокинешь! – крикнула Зинаида.
– А ты не ври! – отозвался из-под стола Костя. – Вам можно, а мне нет, да?
– Ты со мной не сравнивайся, тебе еще до меня учиться и учиться.
– У тебя научишься, – ответил Костя.
Спорить с Костей было бесполезно. Зинаида знала – у него всегда в запасе тысяча слов; только папа мог его унять. Но папа далеко, он на льдине. Зинаида вздохнула.
– Вылезай, не трону.
– Дай слово!
– Даю.
– Дай честное комсомольское.
– Честное комсомольское. Пластырь! Липучка! Зануда!
– Студентка-лаборантка-врунья, – немедленно отозвался Костя, вылезая из-под стола.
Нет, соревноваться с Костей было бесполезно. Зинаида снова вздохнула и взялась за чертеж. Костя уселся на диван и принялся вспоминать, о чем он только что думал. Это было что-то очень важное. Следы на снегу… Собака… «Щупальца осьминога»… Вспомнил!
Костя побежал к телефону и набрал номер. После короткого разговора он схватил пальто и устремился к двери.
– Куда? – крикнула Зинаида. – Поешь сначала.
Но Костины каблуки грохотали уже где-то на третьем этаже. На втором этаже Костя позвонил. Дверь открыл Борис.
– Здорово! – сказал Костя.
– Тихо ты, – прошептал Борис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12