А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Намерение авторов картины было парадоксальным – ведь для того, чтобы увидеть истинный пейзаж, требовалось всего лишь взобраться на башню. Однако художники нередко оказываются подвластны подобным стремлениям, очевидно, движимые потребностью убедиться в возможности осуществления подобного замысла.
– Кому-то пришлось немало потрудиться, чтобы воссоздать этот пейзаж, – произнес Зеффер.
– О да. Это воистину потрясающая работа.
– Но вы ее скрыли от посторонних глаз, – Зеффер еще не понял, какое отношение имел священник к этой комнате, – завалили всякой рухлядью. По сути, испортили ее.
– А кому мы могли ее показать? – парировал Сандру. – Она слишком отвратительна…
– Я не заметил ничего…
Он не успел сказать «отвратительного», когда его взгляд упал на вытертую его же рукавом плитку, которую он не успел подробно разглядеть. Посреди леса была вырублена большая круглая площадка, вокруг нее размещались деревянные скамейки. Изображение давалось в перспективе. (Решение этой задачи менялось от плитки к плитке, очевидно, потому, что их также расписывали разные художники. Стадион был представлен приблизительно на двадцати плитках, над которыми трудились пять разных авторов.) Трибуны были заполнены зрителями, бурно выражавшими свои эмоции в жестах. Одни из них стояли, другие сидели. К стадиону приближались еще две группы зрителей, хотя все места были заняты.
Однако не зрители привлекли внимание Зеффера, а зрелище, на которое те собрались посмотреть; увидев, что происходит посреди стадиона, он понял, что вызвало у священника столь нелестное суждение об этом изразцовом шедевре. Стадион являл собой арену сексуальных состязаний. Одновременно развертывалось несколько представлений, каждое из которых было откровенно непристойным. На одной части арены обнаженная женщина спаривалась с существом, вдвое большим ее по размеру, со звериным телом и адской эрекцией, которого держали за веревки четверо мужчин, очевидно контролировавших приближение монстра к женщине. В другом месте три нагие женщины срывали кожу с мужчины. Четвертая стояла над ним, широко расставив ноги и взирая на то, как он утопает в луже собственной крови. Между тем три мучительницы облачались в лоскуты содранной кожи. Одна из них накинула на себя лицо и плечи, из-под ошметков которых торчали ее обнаженные груди. Другая, сидевшая на земле, натянула на себя руки и ноги бедняги – они сидели на ней, как болотные сапоги. Третья, королева этого квартета, водрузила на себя то, что, по-видимому, являлось ресе de resistance Главное блюдо, самое существенное. (Прим. перев.)

– плоть несчастного страдальца от середины грудины до коленей. В таком ужасном одеянии она извивалась, как танцовщица, и самым удивительным было то, что некая магическая сила, известная лишь создателю этого жуткого рисунка, беспрестанно поддерживала эрекцию изуродованного тела.
– О боже!.. – вырвалось у Зеффера.
– Я предупреждал вас, – молвил Сандру, самодовольно улыбнувшись. – И поверьте мне, это еще цветочки.
– Цветочки?
– Чем больше вы будете смотреть, тем больше будете видеть.
– А куда именно?
– Взгляните на Дикий лес. Вон туда, где деревья.
Зеффер направился вдоль стенки к месту, на которое указывал ему Сандру. Поначалу он не заметил ничего предосудительного, пока священник не подсказал:
– Отойдите на шаг или два назад.
Рассматривая отдельные фрагменты стадиона, Зеффер подошел слишком близко к стене, поэтому, как говорится, за деревьями не увидел леса. Теперь, отступив назад, он обнаружил, что заросли вокруг стадиона были живыми. Это были чудовищные фигуры всевозможных очертаний и откровенно сексуального содержания. Их восставшие органы торчали среди деревьев, словно увенчанные сливами ветви. Наверху с раскинутыми в стороны ногами виднелись фигуры женщин – из лона одной их них вылетали десятка три птичек, вагина другой источала яркий свет, который струился и падал на землю возле ствола дерева, кроваво-красное ущелье третьей служило убежищем змей, которых здесь оказалось видимо-невидимо.
– Все остальное исполнено в том же духе? – поинтересовался искренне пораженный Зеффер.
– Почти. Здесь всего три тысячи двести шестьдесят восемь плиток, и две тысячи семьсот девяносто восемь из них полны непристойного содержания.
– Надо полагать, вы их тщательно изучали, – съязвил Зеффер.
– Не я. Подсчеты делал один англичанин, который работал с отцом Николаем. Сам не знаю почему, но эти цифры запали мне в память. Должно быть, все дело в моем возрасте. То, что хочешь запомнить, не можешь, а то, что вовсе ни к чему запоминать, врезается в голову острым ножом.
– Да, такая метафора ничего хорошего не сулит.
– Честно говоря, мое состояние вообще ничего хорошего мне не сулит, – ответил Сандру. – Всем своим существом я ощущаю старость. По утрам даже в лучшие свои дни я с трудом поднимаюсь с постели. А в худшие – молю Бога о смерти.
– Господи!
– Такая участь уготована всякому, кто коротает век в подобном месте, – пожал плечами Сандру. – Со временем все, что в вас есть, истощается.
Зеффер его почти не слушал. Прикованный взором к стене, он не мог внимать душевным страданиям Сандру, ибо все его мысли были устремлены к изразцам.
– Скажите, не сохранились ли случайно какие-нибудь документы о том, как создавалась эта работа? Что ни говори, но это шедевр.
– Своего рода, – согласился Сандру.
– Разумеется, своего рода.
– Что же касается вашего вопроса, то никаких записей не сохранилось. Считается, что картину создали на средства герцога Гога, после того как тот вернулся из Крестовых походов с награбленным у язычников добром, что, как вы знаете, совершалось во имя Христа.
– Неужто он построил это на средства, которые ему принесли Крестовые походы?! – невольно поразился Зеффер.
– Понимаю вас, трудно поверить, что человек совершает подобные поступки во имя Господа. Должен заметить, это всего лишь предположения, которые ничем не доказаны. Некоторые считают, что Гога пропал без вести на охоте и что вовсе не он создал эту комнату.
– Но кто же тогда?
– Лилит, супруга дьявола, – сказал святой отец, приглушив голос до шепота, – вот почему это место превратилось в обитель дьявола.
– А кто-нибудь пытался исследовать эту работу?
– О да. Тот самый англичанин, о котором я уже вам говорил. Джордж Соме. Он утверждал, что обнаружил двадцать два различных стиля письма. Но это лишь то, что касается художников. А ведь были еще люди, которые создавали плитки – обжигали их, отсортировывали хорошие, готовили краску, чистили щетки. К тому же все это нужно было определенным образом расположить.
– Вы имеете в виду выкладывание плиток?
– Я имею в виду, скорее, соответствие изображения оригиналу.
– Очевидно, в первую очередь была построена эта комната.
– Напротив. Крепость на два с половиной столетия старше ее.
– Господи, как же им удалось так идеально все воссоздать?
– Это похоже на чудо. Соме нашел пятьдесят девять географических ориентиров – отдельные камни, деревья, шпиль древнего аббатства в Дарксусе, – которые видны с башни и соответственно отображены на стене. Он подсчитал, что все они – а их всего пятьдесят девять – расположены с точностью до половины градуса относительно друг друга.
– Кто-то был одержим идеей точности.
– Или пребывал в божественном вдохновении.
– Вы действительно в это верите?
– А почему бы и нет?
Зеффер оглянулся на стенку позади, которая являла собой образчик сладострастных крайностей.
– Неужели это похоже на работу человека, который творил во имя Бога?
– Как я уже сказал, – ответил Сандру, – теперь я не знаю, где есть Бог, а где его нет.
После его слов надолго воцарилось молчание, которым Зеффер воспользовался, чтобы продолжить осмотр комнаты. Наконец он произнес:
– Сколько вы за это хотите?
– Хочу за что?
– За эту комнату?
Сандру невольно хохотнул.
– Вы не ослышались, – продолжал Зеффер. – Сколько вы за это хотите?
– Это комната, мистер Зеффер, – попытался возразить ему Сандру. – Не можете же вы купить комнату.
– Значит, она не продается?
– Я бы так не ставил вопрос.
– Скажите мне одно: она продается или нет?
Сандру вновь прыснул, но на сей раз его смех был вызван скорее смущением, чем несуразностью предложения.
– Думаю, нам об этом даже не стоит говорить. – Приложив бутылку бренди к губам, он сделал несколько глотков.
– Ну, допустим, сто тысяч долларов. Сколько это будет в леях? Какой сейчас курс леи? Сто тридцать две с половиной за доллар?
– Вам виднее.
– И сколько это получится? Тринадцать миллионов двести пятьдесят тысяч лей.
– Надеюсь, вы шутите.
– Ничуть.
– Откуда у вас столько денег? – изумился Сандру и чуть погодя добавил: – Могу я вас об этом спросить?
– За долгие годы я сделал несколько выгодных вложений в интересах Кати. Мы приобрели внушительную долю земли в Лос-Анджелесе. Полмили бульвара Сансет принадлежит ей. Другая половина – мне.
– И вы все хотите продать, чтобы приобрести вот это?
– Небольшую часть бульвара Сансет за вашу великолепную «Охоту». Почему бы и нет?
– Потому что это всего лишь комната, покрытая испорченной плиткой.
– Видимо, денег у меня больше, чем здравого смысла. Однако какое это имеет для вас значение? Сто тысяч долларов – довольно крупная сумма денег.
– Да, вы правы.
– Итак, мы совершаем сделку или нет?
– Мистер Зеффер, все это для меня так неожиданно. Ведь мы говорим не о каком-то стуле. Не о каком-нибудь гобелене.
– Минуту назад вы доказывали, что это всего лишь комната, покрытая испорченной плиткой.
– Но эта испорченная плитка имеет огромное историческое значение. – Сандру позволил себе слегка улыбнуться.
– Вы имеете в виду, что мы не сможем договориться на условиях, которые бы нас обоих устраивали? Потому что, если вы…
– Нет-нет-нет. Я вовсе не это хотел сказать. Возможно, если мы немного поторгуемся, то сойдемся в цене. Но как вы собираетесь забрать ее к себе в Калифорнию?
– Это уже мои трудности. Мы живем в двадцатые годы, святой отец. Теперь все возможно.
– И что из этого получится? Допустим, вы переправите плитку в Голливуд…
– Будет другая комната, подобных же размеров.
– У вас есть она?
– Нет, но я ее построю. У нас есть особняк в горах Голливуда. Я устрою там для Кати сюрприз.
– Не поставив ее заранее в известность?
– Если я ей расскажу об этом заранее, то никакого сюрприза не выйдет.
– Просто не могу себе представить, чтобы подобное допустила такая женщина, как она.
– А какая она?
Вопрос застиг Сандру немного врасплох.
– Ну… такая.
– Красивая?
– Да.
– Кажется, в своем разговоре, святой отец, мы вернулись к тому, с чего начали.
Вместо ответа Сандру слегка кивнул, подняв в очередной раз бутылку.
– Выходит, внутри она не столь совершенна, сколь совершенна ее наружность? – наконец спросил он.
– Слава богу, нет.
– И это место со всеми его непристойностями могло бы прийтись ей по вкусу?
– Полагаю, что да. Почему вы спрашиваете? Это как-то связано с вашим желанием продать мне комнату?
– Даже не знаю… – Сандру нахмурился. – Весь наш разговор происходил совсем не так, как я его себе представлял. Дело в том, что я надеялся продать вам какой-нибудь стол или гобелен. А вместо этого вы пожелали приобрести стены! – Он вновь затряс головой. – Сколько раз меня предупреждали насчет вас, американцев!
– И о чем же вас предупреждали?
– О том, что вы считаете, будто вам подвластно все. Ну, или вашему кошельку.
– Выходит, денег вам недостаточно?
– Деньги, деньги… – Он испустил неприятный горловой звук. – Что вообще значат эти деньги? Вы хотите заплатить за это сто тысяч долларов? Платите. Я никогда не увижу ни лея – так нужно ли мне вообще беспокоиться, чего это будет вам стоить? С таким же успехом вы можете украсть эти плитки.
– Позвольте спросить: если я вас правильно понял, вы согласны продать комнату?
– Да, – ответил отец Сандру упавшим голосом, как будто предмет разговора внезапно потерял для него всякий смысл, – согласен.
– Отлично. Я очень рад.
Зеффер устремился через лабиринт мебели к двери, у которой стоял священник.
– С вами было чрезвычайно приятно иметь дело, отец Сандру. – Он протянул руку.
Ненадолго задержав взгляд на поданной ему руке, Сандру пожал ее. Ладонь священника была холодной и липкой.
– Не желаете ли остаться и посмотреть на то, что вы приобрели?
– Нет, думаю, ни к чему. Пожалуй, нам обоим пора подставить лицо солнцу.
Ничего не ответив, Сандру развернулся и направился по коридору к лестнице. Однако, когда священник оглянулся, по его лицу стало ясно: наверху, как и в холодном подземелье, для него теперь не было никакой радости, никакой надежды на лучшее будущее.

Глава 3

Оказалось, что за время своего недолгого пребывания в потайной комнате в недрах крепости Зеффер успел рассмотреть только некоторые подробности картины, а тысячи других деталей от него ускользнули. Лишь после того, как героические работы по отделению изразцов от стен и переправке их морем в Калифорнию подошли к концу, ему удалось познакомиться с картиной более тщательно.
Зеффер был человеком образованным, чем выгодно отличался от прочих представителей высшего общества Лос-Анджелеса – города еще молодого, переживавшего период бурного роста. Благодаря родителям его дом всегда был полон книг, хотя на обеденном столе зачастую стояла пусть изысканная, но отнюдь не обильная снедь. Он знал классиков и мифологию, из которой великие творцы древности черпали сюжеты для книг и пьес. Со временем он обнаружил на керамических плитках дюжину образов, вдохновленных известными ему мифами. Так, в одном месте изображенные женщины напоминали менад, которых увековечил древнегреческий поэт Еврипид, – это были обезумевшие души, находившиеся на службе у бога удовольствий Дионисия. Они бегали среди деревьев с окровавленными руками, разбрасывая по траве ошметки мужской плоти. На другом фрагменте в женских фигурах с одной обнаженной грудью нетрудно было распознать амазонок, которые выпускали из мощных луков шквал стрел.
Но также очень много оказалось других образов, основой которых послужили не известные Зефферу мифологические сюжеты. Так, неподалеку от дельты Дуная по лесу, изрыгая языки пламени, двигались мрачной толпой огромные рыбы с человеческими, но покрытыми золотой чешуей ногами. В лесу уже вовсю бушевал пожар, и птицы, спасаясь от огня, вздымались с крон деревьев в небо.
На болоте стоял небольшой городок с домами на тонких, длинных опорах – это указывало либо на некогда существовавшее в этом месте поселение, либо на пророчество о его появлении в будущем. За счет той вольности, какую позволили себе художники в решении перспективы – слишком крупные размеры людей в сравнении с величиной домов, – жители представали в ярких подробностях. Но и здесь не обошлось без крайностей, которыми так изобиловал Дикий лес. Так, через открытое окно одного из домов был виден стол с собравшимися вокруг него гостями, которые взирали на распростертого перед ними человека. Изо рта у несчастного вылезала голова огромного червя, а зад твари торчал из анального отверстия. Другая сцена оказалась не вполне доступной для толкования. Стая черных птиц с человеческими головами, вздыбившись вокруг маленькой девочки, то ли боготворила ее, то ли намеревалась принести в жертву. В другом доме на корточках сидела женщина, из вагины которой лилась кровь. Протекая через отверстие в полу на нижний этаж, она уже образовала довольно объемную лужу, и в ней плавали несколько мужчин, ростом вдвое ниже женщины. Очевидно, под действием этого они претерпевали отвратительные метаморфозы: головы мужчин обретали темные уродливые очертания, а из спин вырастали демонические хвосты.
Как и предупреждал Зеффера отец Сандру (уж не хвастался ли он?), на пейзаже не было ни единой сцены, которая не потрясала бы изощренностью замысла. Даже вроде бы совершенно невинные облака в одном месте изливались огненным дождем, а в другом – метали на землю черепа. В открытом небе, словно увлеченные божественной музыкой танцоры, самозабвенно плясали посреди падающих звезд демоны. И на том же небе, словно заявляя, что этот мир сумерек вечно пребывает на грани темноты и угасания, светило солнце; на три четверти его затмевала луна, написанная на редкость искусно: проплывая перед дневным светилом, она казалась настоящей, с идеально сферическим телом.
Еще на одном фрагменте картины был изображен некий род царствующих особ – очевидно, правившие с давних времен короли и королевы Румынии, – которые поочередно спускались в могилу. Чем глубже они входили в землю, тем больше искажались их благородные черты, становясь добычей стервятников – те без зазрения совести вырывали королевские глаза и языки, некогда вещавшие законы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12