Так, по крайней мере, говорилось в прочитанных Диком книжках, но в них речь шла о земных титанах. В Тайяхате же были свои сказки, и этот великан – нагой, если не считать обвившего бедра изумрудного змея, – скорей отправил бы в Тартар Юпитера со всем его божественным потомством.
На мгновение Дику сделалось страшно; он шагнул поближе к отцу и приник плечом к теплой коже под ребрами, не спуская глаз с надвигавшегося исполина. Дик, разумеется, знал, как выглядят люди тайят, он видел их на снимках, в телезаписях и видеофильмах, но сейчас впервые постиг простую истину: фильмы и снимки лгут. Лгут! Разве могли они передать это ощущение мощи и свирепой уверенной силы, эту грацию движений – легких, стремительных и в то же время плавных? И блеск янтарных глаз, и чуткое подрагивание ноздрей, и взвихрение антрацитовой, подобной львиной гривы? И этот запах… Сильный, непривычный, но приятный… Запах меда и горьковатых трав…
– Чочинга, – сказал отец. Ладонь его легла на плечо Дика, пальцы сжались.
– Чочинга, атэ имозу ко тохара зеггу. Ко тохара!
Великан поднял руки – все четыре руки, мощные, в буграх узловатых мышц. Яростный блеск зрачков угас, дрогнули широкие брови, полные яркие губы растянулись в улыбке. Совсем как человек, промелькнуло у Дика в голове. Да, совсем как обычный человек, только очень большой, с четырьмя руками и здоровенным питоном вместо пояса, уточнил он. Теперь этот гигант не внушал ему боязни, скорее – симпатию и благожелательное любопытство.
Чочинга запел. Для Дика это не явилось неожиданностью; он помнил, что, согласно Ритуалу, мужчина-тай приветствует друга Песней Приветствия и Представления, а врага – Песней Вызова. Голос у Чочинги оказался под стать фигуре – сильный, глубокий, но резковатый. Руки его мерно двигались в такт протяжной мелодии; он простирал верхнюю пару перед собой проводил ладонями нижней по бокам, поглаживал блестящее змеиное тело, потом с неторопливостью вытягивал пуки вверх и в стороны, показывая то на небеса, то на яркий солнечный диск, то на старшего Саймона, то на Дика. Змей, обвивавший чресла Чочинги, был неподвижен – может, дремал а может, просто не интересовался людскими делами.
Наконец хозяин, встречающий гостя, закончил приветствие, и гость откликнулся ответной песней. Голос у отца, решил Дик, получше, чем у Чочинги; пусть не такой громкий, зато приятный и мелодичный. Раньше отец любил петь – когда была жива мама.
Чочинге, вероятно, отцов голос тоже нравился. Он слушал, полуприкрыв веки, а когда песня завершилась, шагнул к гостям, подхватил Дика под коленки, поднял повыше и пальцами верхних рук стал перебирать его волосы, касаться ушей, висков и щек, будто хотел не только разглядеть, но и ощупать странного двурукого детеныша. А Дику чудилось, что перед ним как бы два человека: первый держит его, а второй, спрятавшийся за спину первого, гладит по голове и дергает за уши.
Внезапно Чочинга расхохотался, подбросил Дика вверх, поймал и резким сильным движением швырнул в траву, Перекатившись, Дик поднялся, бросив вопросительный взгляд на отца. Может, взрослых тут приветствовали песнями, а тех, кто поменьше, – тычками?
– Сделай так, – произнес Филип Саймон, снова сгибая руки и слегка разводя их, точно готовясь оттолкнуть стоявшего перед ним великана. Дик повторил этот жест, прислушиваясь к рокочущему басу Чочинги и голосу отца, неторопливо переводившему сказанное. – Он говорит, что ты воспитанный юноша, почтительный к старшим. Он говорит, что ты умеешь падать и подниматься. Он говорит, что всякий может упасть под вражеским ударом, но это не беда. Главное, вовремя подняться. Встать и отрезать врагу уши. Или пальцы – что тебе больше понравится. Пальцы даже лучше, так как их косточками украшают боевое ожерелье, Шнур Доблести. Еще он говорит, что ты можешь пройтись по Чимаре и даже вступить с кем-нибудь в почетное единоборство, только без оружия. Не режь чужих ушей и пальцев – здесь этого делать нельзя.
– Не очень-то и хотелось, – отозвался Дик, имея в виду уши и пальцы. – Я лучше займусь “пчелкой” и перетащу все добро в дом. – Тут он скосил любопытный глаз на змея, обвивавшего талию Чочинги, дернул отца за руку и громким шепотом поинтересовался:
– А что у него на поясе, дад? Танцующий питон? А почему он зеленый? И почему он спит, а не танцует?
– Не любит плясать в одиночку, – с непонятной усмешкой заметил отец и подтолкнул Дика к машине. – Ну, решил потрудиться, так трудись!
Они с Чочингой исчезли в пещере, а Дик, откинув дверцу багажного отсека, начал перетаскивать ящики и коробки к ступенькам, ведущим на веранду. Между делом он поглядывал на деревья с пятипалыми листьями – там шебуршился и попискивал кто-то невидимый, возможно, птица или маленький зверек. Груза в вертолете было немного: консервы, сублимированные концентраты, кофе и чай (все – китайского производства), видеокамера с запасными кассетами, тючок с бельем и одеждой, школьный компьютер класса “Демокрит”, с которым Дику полагалось общаться три-четыре часа в день, аптечка и всякие мелочи – вроде книг, мыла, зубных щеток, блокнотов, карандашей и “вопилок”, плоских коробочек размером с ладонь, с прорезью для ремня. Их полагалось носить в период странствий в лесах, и отец утверждал, что их боятся даже саблезубые кабаны и медведи-гризли.
Дик повертел “вопилку” в руках, соображая, что на оружие она все-таки не походит. На то оружие, которое виделось ему в мечтах: русские автоматические винтовки “три богатыря”, американские “сельвы” с откидным прикладом и барабаном на сотню патронов, финские высоковольтные разрядники “похьела” и газовые гранаты типа “Синий Дым”. Не было в багажном отсеке и холодного оружия – ни знаменитых японских клинков “самурай”, ни арабских сабель с Аллах Акбара, ни бразильских мачете, ни даже тех дешевых поделок, что штамповались в Черной Африке и на Гаити. Надо полагать, решил Дик, что отцов арсенал со всякими забавными штучками находится в доме, и там есть ружья, пистолеты и клинки, а может, что-нибудь посерьезней вроде финских или русских лучеметов. Все-таки отец прожил в тайятских лесах целое десятилетие и вряд ли гулял безоружным среди саблезубов, грифонов, пятнистых жаб и прочей нечисти. Интересно бы взглянуть на его боевые припасы, мелькнула мысль у Дика, и он совсем уж вознамерился провести в доме инспекцию, как вдруг почувствовал, что на него смотрят.
Он резко обернулся.
В десяти шагах, сбившись плотной кучкой, стояли ребятишки два паренька и две девочки, не отличавшиеся от него ни ростом, ни возрастом. Рук у них, само собой, было побольше, но Не это показалось Дику самым удивительным. Оба мальчишки, с растрепанными на манер вороньих гнезд лохмами, были похожи друг на друга как пара патронов из одной обоймы, и то же самое относилось к девчонкам – только у одной темные волосы падали на плечи, а другая заплела их в косичку и обернула вокруг головы. Мальчишки и этим не отличались, но на плече того, что стоял впереди, устроилась птица. Великолепная птица! Совсем небольшая, с воробья, однако невероятной красоты: алая, с золотистой грудкой и золотистым хохолком. Хвост ее расходился словно крошечный веер и блистал всеми оттенками утренней зари.
Ребятишки были стройными, длинноногими и абсолютно голыми, так что Дик без труда убедился, что ниже пояса они во всем подобны его смоленским приятелям и подружкам. Мальчишка с птицей выглядел, пожалуй, покрепче и позадиристей остальных; девочки казались более тонкими, с хрупкими плечиками и проступавшими под смуглой кожей ребрами. У обеих уже начали наливаться груди, а внизу живота темнел шелковистый короткий пушок.
Дик, будто зачарованный, не сводил глаз с этой четверки. Птица, конечно, была замечательной, подробности анатомического строения тай и тайя – весьма интересными, а уж сходство их лиц казалось сущим волшебством! До сих пор он не встречался с близнецами, а тут-целая куча! Можно сказать, толпа! И парни тебе, и девчонки… восемь ног, шестнадцать рук… Было ли это случайностью? Дику припомнились отцовы объяснения, что у всякого тайя есть брат, у всякой тайи – сестра, а еще у них четыре родителя… Четыре! С одной стороны, вроде неплохо, но с другой, если все родичи похожи на тетушку Флоренс, то…
Девочка с распущенными волосами выступила вперед, коснулась теплыми ладошками его груди, а другой парой рук сделала уже знакомый Дику жест приветствия. Ее милое личико расплылось в улыбке, но остальные трое глядели недоверчиво, а паренек с птицей – даже мрачно и вызывающе.
– Чия, – прощебетала девочка, – Чия! – Она полуобернулась и показала левой нижней рукой на сестренку, потом на лохматого мальчишку с птицей и его брата. – Чиззи. Чиз-зи! Цор, Цохани. Цор умма Цохани. Чия икки Чиззи. Сиран шевара?
Тонкие пальчики требовательно забарабанили по груди Дика, и он назвался.
– Ди-ик, – протянула Чия, поглядывая на него со странной жалостью, – Ди-ик, Дик! – Глаза у девочки казались бездонными, черными и блестящими, а ресницы – такими, что тень от них падала на щеки. Меж плечевыми суставами верхней и нижней пары рук темнели трогательные ямочки, коленки были исцарапаны, и по левому бедру тянулся едва заметный шрамик.
– Ди-ик! – передразнил мальчишка с птицей, видимо – Цор; потом надменно вскинул лохматую голову, поискал что-то взглядом в листве и вдруг рассмеялся. – Пинь-ча! Дик – пинь-ча!
Золотисто-алый воробей на его плече протестующе чирикнул, вторая девочка, с косой, ткнула Цора локотком в бок и принялась что-то гневно выговаривать ему, но мальчишка не слушал – тянул руку к крыше веранды и радостно вопил:
– Пинь-ча! Сайд этори пинь-ча, калавау тере!
– Пинь-ча? Что еще за пинь-ча? – повторил Дик, в недоумении уставившись на черноглазую Чию. Она потупилась, тяжело вздохнула – будто в чем-то была виновата перед гостем, и махнула тонкой рукой, показывая вверх.
Дик обернулся и поднял взгляд. На кровле веранды, под пятипалыми листьями, у самого флагштока с голубым знаменем, сидел маленький рыжеватый зверек, похожий то ли на белку, то ли на обезьянку с вытянутой любопытной мордочкой. Пожалуй, больше на белку: ушки у него были остроконечными, хвост – изогнутым и пушистым, а крохотные темные глазки поблескивали как две бусинки. И было у этого зверька всего четыре конечности, а не шесть лап и не шесть ног, как у всех прочих обитателей Тайяхата. Только четыре, как у самого Дика.
Ладошка черноокой Чии еще лежала на его груди. Он сбросил хрупкие теплые пальцы, затем решительно отодвинул девочку и шагнул вперед. Конечно, у этого тайского паренька вдвое больше кулаков, но можно ли считать, что они крепче и увесистей? Дик в том сомневался, а всякое сомнение он привык проверять опытом.
На долю секунды лицо Саймона-старшего явилось перед ним, и Дик услышал строгий голос: “Ты не должен им уступать! Не должен уступать ни в чем!” И тут же рокочущий бас Чочинги напомнил, что схватка должна быть честной и что в Чимаре нельзя резать противнику пальцы и уши.
– Эй, лохматый! Отдай-ка братишке воробья! С воробьями я не дерусь, – сказал Дик, сжал кулаки и ринулся в битву.
КОММЕНТАРИИ МЕЖДУ СТРОК
– У твоего сына сердце бойца, – сказал Чочинга, разглядывая катавшихся в траве мальчишек. Голова его одобрительно качнулась, дрогнули темные пряди, походившие на львиную гриву, на полных губах заиграла улыбка. Широкая смуглая физиономия вдруг утратила привычное выражение свирепости; теперь он выглядел не воином, победившим в сотнях поединков, а тем, кем был на самом деле, – наставником и учителем. Ладонь Чочинги огладила изумрудное тело змея, и тот, вдруг очнувшись от спячки, приподнялся и стал раскачиваться, уставившись мерцающими глазками на поляну, откуда неслись громкие боевые выкрики и визг девчонок. – Пожалуй, Цор уступит твоему ко-тохаре, – Чочинга пощекотал питону нижнюю челюсть. Массивная, тупо срезанная змеиная голова застыла над его плечом, потом раздался негромкий свист, и питон, высунув гибкий длинный язык, лизнул шею хозяина. – Да, твой сын одолеет Цора, – повторил Чочинга, – но он еще не обучен всем положенным Ритуалам. Ему надо получить дневное имя – ведь он уже вырос и не может обходиться одним утренним. Еще ему надо усвоить правила Оскорблений и не лезть в драку, пока не сказаны все нужные слова. Еще… – Наставник задумчиво прищурился, – еще, я думаю, таинство огня и ножа… да, цехара ему определенно пригодится… как и приемы схватки с клинком и щитом, с клинком и копьем, с двумя клинками и двумя копьями… Видишь, Золотой Голос, сколь многое должен постичь твой сын!
– Так обучи его, Крепкорукий, – откликнулся Филип Саймон. – Обучи во имя нашей дружбы – так, как ты учишь Теней Ветра, потомков твоих родичей. И присматривай за ним, пока он не вырастет и не сможет стать моим спутником в лесах и горах.
Чочинга усмехнулся.
– Это случится быстрей, чем тебе кажется, брат мой. Юные воины растут словно трава под теплым дождем… Не успеешь дать ему дневное имя, как он уже хочет девушку, хочет нож и копье и рвется свершать подвиги в боях и на Полянах Поединков… Юности свойственна торопливость, но зрелые люди, подобные нам с тобой, должны относиться к этому снисходительно. Ведь юность проходит, брат, и память о ней согревает нас в дни печальной старости.
– Да пребудут с тобой Четыре алых камня. Четыре яркие звезды и Четыре прохладных потока, – сказал Саймон, поглядывая на поляну и развернувшееся там сражение. – Твоя старость еще далеко, и я надеюсь, что ты сохранил свои силы. Сохранил достаточно, чтоб справиться с моим сыном. Боюсь, брат, у тебя будут заняты все четыре руки!
– Ничего. Ничего! Он мне поможет, – Чочинга погладил тугие змеиные кольца.
– Он научит твоего тохару, как сделаться тенью всех ветров, что проносятся над Тайяхатом, как бегать стремительно и неслышно, как прятаться на деревьях, в траве и среди скал. А до той поры, пока твой сын не научится этому, будет ходить в синяках. Так что не тревожься, мы присмотрим за ним – я и мой змей! – Гулко хлопнув в ладоши, Наставник заглянул в лицо Саймона. – Но кажется мне, ты хочешь спросить еще о чем-то? Говори, и пусть я умру в кровавый закат, если просьба твоя не будет исполнена!
– Я бы желал, чтоб его научили словам тайят. Не знающий их – чужой в Чимаре, а я не хочу, чтоб мой сын считался здесь чужим. Может, одна из твоих мудрых и прекрасных жен… Ниссет или Най…
Чочинга махнул рукой – вернее, двумя руками сразу.
– Пусть мои жены, мудрые и прекрасные, правят домом, пекут лепешки и жарят мясо. Твоего сына обучат без них… Чия обучит! Кажется, он ей понравился.
– Кажется, – кивнул Саймон и ухмыльнулся. Схватка на поляне прекратилась, бойцы разошлись по разным углам, и черноглазая Чия, свернув из травы жгут, вытирала Дику спину.
Глава 2
Дик бежал под густыми кронами пятипалых деревьев, мчался на север, к водопадам, стараясь укрыться от бивших с неба обжигающих стрел. У стволов, под непроницаемым пологом мощных, покрытых густой листвой ветвей, царили прохлада и полумрак; на прогалинах же утреннее солнце светило в глаза, жгло нагие плечи, выжимало испарину из разгоряченной кожи. К счастью, лес на северной окраине поселка был густым, и поляны встречались редко – одна на две-три сотни шагов. Можно было бы и обогнуть их, но Дик торопился – Учитель, наверное, допел свою песню, отмерявшую время, а значит, Каа был готов устремиться в погоню. С каждым днем песни Чочинги делались все короче, и фора, положенная Дику в этой игре, все сокращалась и сокращалась. Правда, и бегал он теперь быстрее – ни один четырнадцатилетний мальчишка-тай не мог за ним угнаться. Дик полагал, что им мешают лишние руки, но его приятели из Чимары вовсе так не думали. Совсем наоборот! В драке четыре кулака надежней двух, в чем Дику пришлось не раз убедиться на собственном опыте. Цор, его вечный соперник из клана Горького Камня, бывал особенно настойчив, но уступал Дику в ловкости, хитрости и быстроте. Это сводило преимущества Цора к нулю; как говорил Учитель, неважно, сколько рук у человека, если пользуешься ими с толком. И хоть Цор любил подраться, их схватки обычно кончались ничьей – что и доказывал объективный подсчет синяков, царапин и ссадин.
Лес начал редеть, солнце принялось палить сильнее, на висках Дика выступила испарина, тяжелый нож в костяных ножнах больно колотил по бедру. Рев водопадов впереди становился все отчетливей, пока шум и грохот не заполнили весь мир, не ударили в уши кузнечными молотами. Теперь под ноги ему легла каменистая осыпь с острой щебенкой, коловшей босые ступни. Тем не менее он помчался быстрей; эта часть дороги была самой неприятной – во всяком случае, для него. Каа одолевал ее с легкостью, хоть полз на брюхе. А может, и не на брюхе – по словам отца, у изумрудных питонов имелись рудиментарные конечности, почти невидные под кожей, но позволявшие где надо приподняться и не порвать чешую об острый камень или сухую ветвь.
1 2 3 4 5 6 7