Ополченцы держали англичан в состоянии постоянной тревоги. Высоко оценивая их роль, Вашингтон тем не менее твердо придерживался образа действия, избранного им с самого начала, – не допускать смешивания ополченцев с континентальной армией. Они, по мнению главнокомандующего, несли с собой опаснейшие бациллы анархии и разложения.
Отборные части – в начале войны стрелки, а позднее легкая пехота – могли при необходимости задержать, но не остановить английские войска. Они наносили внезапные, обычно ночные удары. А ядром вооруженной мощи оставалась вся континентальная армия – предмет постоянных забот Вашингтона. Так защищалась Американская революция.
Отступления от структуры, принятой в европейских армиях, шли рука об руку с изменениями методов вооруженной борьбы. Хотя Вашингтон никогда так и не утратил надежды, что ему удастся повести войну, как было принято в XVIII веке, практика скоро научила его, что в революции армия не только вооруженная сила, но и инструмент пропаганды. Концепция солдата-гражданина получила дальнейшее развитие, хотя едва ли сам главнокомандующий был от нее в восторге.
Но приходилось постоянно помнить об общей обстановке. «Нужно всегда считаться с настроениями народа, – учил он своих военачальников, – если это не нанесет серьезного ущерба нашим действиям. Это особенно верно для той войны, которую мы ведем, где моральный дух и готовность к самопожертвованию должны в значительной степени заменить принуждение». Было бы глубоко ошибочно вывести отсюда великую приверженность вирджинского плантатора к революционным методам борьбы. Их Вашингтон опасался, пожалуй, не менее, чем неприятеля.
Он отлично видел, что полное торжество концепции солдата-гражданина приведет к самым прискорбным последствиям для имущих слоев. На возможности солдата-гражданина Вашингтон смотрел с узкопрофессиональной точки зрения – только с позиции увеличения ударной мощи армии. Он отнюдь не хотел, чтобы война приняла характер глубокого социального переворота, то есть переросла в подлинную революцию.
Отсюда его постоянные настояния в пользу единства в лагере американцев, требования помнить, что крайности в ту или другую сторону пагубны. Анализируя позицию Вашингтона, его новейший биограф Д. Флекснер замечает: «Всегда существовала опасность, что произойдет размежевание в борьбе – восстание превратится в дело низших классов и будет направлено в равной степени против богачей-американцев и богачей-англичан – и состоятельные бросятся искать защиту у армии министерства». Вашингтон стремился предотвратить это всеми силами. Он писал: «Мы должны избежать рифов, на которых наш корабль развалится на части. Именно здесь таится величайшая опасность, и я буквально содрогаюсь, когда думаю о ней. Только отсутствие единства может погубить наше дело. Все рухнет, если величайшая осмотрительность, сдержанность и умеренность не восторжествуют среди нас и не станут главными принципами борющихся сторон».
С этой точки зрения всемерное укрепление континентальной армии было основным орудием достижения искомых целей. Со всеми допущениями, диктовавшимися тогдашней обстановкой, армия в руках Вашингтона оставалась строгой иерархической организацией, причем офицерский корпус был привилегированной кастой. В этом отношении Вашингтон не шел ни на какие уступки – между офицерами и солдатами должно быть резкое различие. А офицеров по штатам полагалось очень много. Полк состоял из 720 человек, делившихся на 8 рот. В роте из 90 человек было 76 рядовых и 14 офицеров и сержантов. Грубо говоря, на пятерых солдат приходился офицер или сержант.
Офицеры многотысячного сборища под Бостоном никоим образом не могли удовлетворить Вашингтона. В августе 1775 года он с отвращением писал Г. Ли: «Одна из труднейших задач, когда-либо встававших в моей жизни, – заставить этих людей поверить, что существует или может существовать опасность, пока вражеский штык не уткнется им в грудь. Это не выдающаяся удаль, а скорее следствие необъяснимой глупости низших классов, которая, поверь мне, преобладает и среди офицеров-массачусетцев. Они на одно лицо с рядовыми, что доставляет мне массу трудностей, ибо совершенно невозможно заставить таких офицеров выполнять приказы. Они только заботятся о том, чтобы снискать доброе расположение избравших их рядовых, на чьи улыбки они готовы положиться».
Вашингтону был нужен другой офицер. Он внушал континентальному конгрессу: «Людям свойственно с неохотой подчиняться тем, кого они считают незаслуженно поставленными начальниками над собой... Только состоятельные джентльмены, выходцы из достойных семей, обычно полезные офицеры». Он добился от конгресса повышения жалованья офицерам, дабы придать им «должный вид» и обеспечить нужную дистанцию между ними и солдатами.
Нехотя воздавая должное солдату-гражданину, Вашингтон тем не менее указывал континентальному конгрессу, что боеспособность рядовых определяется тремя факторами: естественной храбростью, жаждой вознаграждения и страхом перед наказанием. «Трус, – настаивал Вашингтон, – знающий, что в случае дезертирства его ждет смерть, пойдет на риск в бою». Наблюдая, как происходит вербовка солдат, Вашингтон не строил ни малейших иллюзий относительно человеческого материала, из которого формировалась армия. «Такое отсутствие общественного долга и добродетелей, – восклицал он, – такое низкое торгашество и изобретательность по части подлых штучек, лишь бы что-нибудь урвать... такой грязный дух наемничества пронизывает их всех, что меня не удивит никакая катастрофа».
Таковы, в самом грубом изложении, взгляды главнокомандующего на собственные войска. Удержать солдат в повиновении он считал возможным только в стальных тисках дисциплины. Перед солдатской массой Вашингтон представал бессердечным военачальником.
Другое лицо Вашингтона было обращено н офицерскому корпусу, особенно к его верхушке. Тем, кто, по воззрениям вирджинца, достойно носил офицерский мундир, он беспредельно доверял, возлагая на них самые различные функции. В приказах по армии строжайшим образом запрещались азартные игры, сурово преследовалось пьянство: «Пресечь мерзкую практику потребления дневного рациона рома в один присест, поручив сержантам следить за тем, чтобы ром разбавляли водой... Тогда напиток не пагубен, а весьма освежает и полезен».
Но армией командовали отнюдь не унылые трезвенники или кисляи, как говаривали в XVIII веке. Рассказывают, что во время задушевной беседы у Вашингтона ударили барабаны, ухнула сигнальная пушка – тревога! Военачальники вскочили, генерал Грин закричал, что не может найти своего парика. «Взгляните в зеркало, сэр!» – пробасил прославившийся хладнокровием генерал Ли. Грин бросился к зеркалу и увидел, что пропавший парик на его голове. Он вздохнул с облегчением – привычный вид, и тут же изумился – в зеркале смеялись два Вашингтона!..
За столом Вашингтона вино лилось рекой, он находил, что благородный напиток «оживляет» беседу. То, что для рядового было тягчайшим грехом – крепкая выпивка, – для джентльмена почиталось обычным развлечением. Двойной стандарт в оценке людей в зависимости от их социального положения был принят в XVIII веке. Вашингтон, конечно, не обгонял время.
Искореняя сквернословие среди рядовых, насаждая чистоту нравов, главнокомандующий либерально относился к слабостям джентльменов. Прослышав, что офицер в преклонных годах, обезумев от любви, женится на молоденькой девушке, Вашингтон дает отеческий совет, подобающий Отцу Страны (письмо написано, когда его уже начали признавать за такового): «Рад узнать, что мой старый знакомый полковник Уорд все еще подвержен сильным страстям. Я не буду относить смелость его предприятия за счет вспышки чувств, ибо в годы военной службы он научился отличать ложную тревогу от действительного маневра. Милосердие побуждает меня предположить, что как осмотрительный офицер он рассчитал свои силы, проверил оружие и боеприпасы, перед тем как приступить к делу. Однако если он, игнорируя все это, очертя голову бросится в бой, я бы посоветовал ему провести первую атаку на его Дульцинею из Тобосо с такой энергией, чтобы оставить глубокое впечатление, если оно не может долго продержаться или часто возобновляться».
Разве мог помыслить рядовой, насиловавший себя, чтобы не заснуть на посту, что главнокомандующий способен на такие советы? Разве не Вашингтон, поминая его добрым или недобрым словом в зависимости от склонностей, размышляли солдаты, распорядился изгнать из лагеря женщин легкого поведения? А его отеческая забота о приличии! Узрев, что солдаты купаются голыми на виду, Вашингтон страшно возмутился. Генерал-адъютант главнокомандующего Д. Рид огласил по армии приказ: «Генерал категорически запрещает всем заниматься этим на мосту в Кембридже или около него. Отсюда поступили жалобы, что многие, утратив приличие и стыд, носятся нагими по мосту, в то время по нему следуют прохожие и даже дамы общества. Поступающие таким образом чуть ли не хвастают своим постыдным поведением».
Стан континентальной армии под Бостоном довольно быстро приобрел военный вид. Полковой капеллан У. Эмерсон, дед Р. Эмерсона, записывал: «В лагере происходят великие изменения, вводятся порядок и дисциплина. Новые хозяева, новые законы. Каждый день генералы Вашингтон и Ли на передовой. Между офицерами и рядовыми проводится большее различие. Каждого заставляют знать свое место, в противном случае его вяжут и дают тридцать-сорок ударов в зависимости от тяжести проступка. Тысячи людей работают ежедневно с четырех до одиннадцати часов утра. Просто удивительно, как много делается».
Начали прибывать подкрепления – роты из Мэриленда, Вирджинии и Пенсильвании. Всеобщее восхищение вызвали бравые вирджинские молодцы Моргана, пришедшие прямо с границы (1000 километров за 21 день), в кожаных рубахах, мокасинах и с кентуккскими ружьями. По приказу Вашингтона прекратились добрые беседы часовых на передовых постах с неприятельскими солдатами, теперь с линий укреплений настороженно вглядывались в сторону Бостона. Охотники начали подстреливать англичан как дичь, особенно метя в офицеров. Попадание в «омара» или «ростбиф» (по цвету красных мундиров) вызывало здоровый смех американцев.
Охотники становились героями среди солдат и сущим наказанием для Вашингтона. Постоянные выстрелы без приказа на передовой, не говоря уже об обычае охотников силой освобождать из-под замка товарищей, угодивших под стражу, приводили главнокомандующего в бешенство. Он страстно молил бога, чтобы славные земляки наконец убрались из лагеря, ибо вбиваемая плетьми дисциплина подрывалась удальцами на глазах.
Американцы и англичане под Бостоном не горели желанием помериться силами. У Вашингтона обнаруживались все новые нехватки. Так, выяснилось, что вместо 348 баррелей (мера объема, равная 119,24 литра) пороха, значившихся на складе, армия имела только 36. Но девять выстрелов на мушкет! Вашингтон в отчаянии распустил слух, что пороха некуда девать – дескать, есть 1800 баррелей, и обратился с паническим письмом к конгрессу – раздобыть где угодно пороха. А солдатам велел изготовлять пики. Бессонными ночами он прислушивался – не загремят ли барабаны, возвещая неприятельскую атаку, последствия которой «страшно даже представить... армии и стране придет конец».
Порох наконец подвезли, а враг не шел. Вашингтон и конгресс терялись в догадках. Они считали, что у Банкер-Хилла американцы все же потерпели поражение, ибо сдали позиции. Если бы американцы могли проникнуть на военные советы у английского генерала Хоу, сменившего Гейджа! Англичане, не вдаваясь в тонкости, кто победил, помнили о чудовищных, неоправданных потерях полков его величества от рук «оборванцев». Памятуя, что подкрепления нужно везти через Атлантический океан, Хоу не рвался в бой. Англичане пока стали на зимние квартиры в Бостоне, а в штабе обдумывали, где основать в дальнейшем базу для операций, ибо находили город невыгодным в стратегическом отношении.
Хоу снискал благорасположение прелестной Бетси Лоринг, которым пользовался без помех, ибо ее достойный супруг был по уши занят: с благословения англичан он конфисковывал дома патриотов и продавал их с аукциона. В городе было голодновато, англичане сидели на солонине, некоторых подкосила болезнь. Офицеры осажденного гарнизона развлекались как могли – ставили любительские спектакли, в которых изображался главарь разбойников Вашингтон в лохмотьях, в громадном парике и с длинной ржавой саблей на боку. Шутники направили приглашение Вашингтону на представление, в заключение которого обещали ему «доставить удовольствие» – повесить.
Натуре Вашингтона не была свойственна бездеятельность. Он настойчиво испрашивал разрешения у конгресса на штурм Бостона. По политическим мотивам ему отказали – в Филадельфии опасались довести дело до полного разрыва с метрополией. Он созывал бесконечные военные советы – генералы также высказывались против, цепенея при мысли, что придется схватиться с английским войском. Главнокомандующий склонился перед их мнением, на военных советах он завел демократию – решения принимались большинством голосов. Вероятно, это было не следствием нерешительности Вашингтона, как иногда склонны предполагать, а объяснялось нежеланием спорить. Он прекрасно видел, что уроженцы Новой Англии и так с большой неохотой подчиняются набобу с Юга. Ссориться с ними было бы опасно как для дела, так и для собственного положения. По аналогичным причинам Вашингтон проявлял величайший такт и в сношениях с конгрессом.
Вознесенный на пост главнокомандующего континентальной армии, Вашингтон по-прежнему считал, что оценен сверх его способностей. «Я не военный гений, – писал он, – и не офицер с большим опытом», и если «буду действовать только по собственному суждению и своей воле», то неудачи сделают меня «объектом всеобщего недовольства». Много спустя Вашингтон, оглядываясь на ранний период своей полководческой деятельности, написал – если бы тогда он мог предвидеть будущее, «то все генералы на земле не убедили бы меня, что уместно воздержаться от штурма Бостона». Опыт пришел с годами.
Конгресс и генералы не допустили штурма Бостона. Вашингтон, стесненный на суше, развернул действия на море. Испросив разрешения конгресса, он вооружил шесть судов, которые со 2 октября 1775 года (рождение флота США) занялись каперством в прибрежных водах, иногда перехватывая английские транспорты. Флотоводческие увлечения Вашингтона судовладельцы-патриоты поддержали с величайшим энтузиазмом. Старое ремесло – пиратство – отныне объявлялось борьбой за бесценную свободу Америки.
Они взяли несколько ценных призов, доставив континентальной армии мушкеты, порох, пули и военные припасы. Вирджинец очень скоро понял, что стоит у истоков американской морской мощи. «Беды и огорчения, – признался он, – которые принесли мне экипажи всех без исключения вооруженных судов, просто неописуемы. На свете нет худших разбойников». Каждый раз, когда «наши мерзавцы каперы» возвращаются в порт, они «готовы бунтовать, если только им не разрешают своевольничать». В 1776 году Вашингтон с искренним облегчением передал контроль над «флотом» военно-морскому комитету конгресса, и с тех пор он «не имел ничего общего с морскими делами».
Каперы усилили огневую мощь армии Вашингтона. С захваченного британского брига была снята большая бронзовая мортира весом более тонны. С восторженными воплями орудие потащили на позиции, окрестили «конгресс», в знак чего генерал Путман разбил о него бутылку рома. Английские солдаты так и не услышали голоса «конгресса» – ретивые патриоты забили неслыханный заряд, и мортира при первом выстреле разлетелась на куски.
Вашингтон, крепко выругавшись, поручил артиллерийское дело спокойному бостонскому книготорговцу Г. Ноксу. По той причине, что Нокс у себя в лавке начитался военных книг, он был произведен в полковники. Нокс отправился в форт Тикондерога и с превеликими трудностями доставил к весне 1776 года под Бостон 59 трофейных английских орудий.
Англичане оставались хозяевами на море. Они где им заблагорассудится высаживали десанты, запасались продовольствием, а зачастую грабили приморские городишки. К Вашингтону потоками шли просьбы о защите. Их было так много, что оставалось только подтверждать получение. Наиболее настойчивые просители слали обращение за обращением, особенно отличился губернатор Коннектикута, доискивавшийся причин, почему главнокомандующий не защитит родных берегов. Вашингтон наконец ответил: «Если ко всем трудностям и заботам моего поста еще добавить необходимость разъяснять причины, по которым отдаются приказы, тогда главная забота (осада Бостона) по сравнению с этим окажется самой малой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Отборные части – в начале войны стрелки, а позднее легкая пехота – могли при необходимости задержать, но не остановить английские войска. Они наносили внезапные, обычно ночные удары. А ядром вооруженной мощи оставалась вся континентальная армия – предмет постоянных забот Вашингтона. Так защищалась Американская революция.
Отступления от структуры, принятой в европейских армиях, шли рука об руку с изменениями методов вооруженной борьбы. Хотя Вашингтон никогда так и не утратил надежды, что ему удастся повести войну, как было принято в XVIII веке, практика скоро научила его, что в революции армия не только вооруженная сила, но и инструмент пропаганды. Концепция солдата-гражданина получила дальнейшее развитие, хотя едва ли сам главнокомандующий был от нее в восторге.
Но приходилось постоянно помнить об общей обстановке. «Нужно всегда считаться с настроениями народа, – учил он своих военачальников, – если это не нанесет серьезного ущерба нашим действиям. Это особенно верно для той войны, которую мы ведем, где моральный дух и готовность к самопожертвованию должны в значительной степени заменить принуждение». Было бы глубоко ошибочно вывести отсюда великую приверженность вирджинского плантатора к революционным методам борьбы. Их Вашингтон опасался, пожалуй, не менее, чем неприятеля.
Он отлично видел, что полное торжество концепции солдата-гражданина приведет к самым прискорбным последствиям для имущих слоев. На возможности солдата-гражданина Вашингтон смотрел с узкопрофессиональной точки зрения – только с позиции увеличения ударной мощи армии. Он отнюдь не хотел, чтобы война приняла характер глубокого социального переворота, то есть переросла в подлинную революцию.
Отсюда его постоянные настояния в пользу единства в лагере американцев, требования помнить, что крайности в ту или другую сторону пагубны. Анализируя позицию Вашингтона, его новейший биограф Д. Флекснер замечает: «Всегда существовала опасность, что произойдет размежевание в борьбе – восстание превратится в дело низших классов и будет направлено в равной степени против богачей-американцев и богачей-англичан – и состоятельные бросятся искать защиту у армии министерства». Вашингтон стремился предотвратить это всеми силами. Он писал: «Мы должны избежать рифов, на которых наш корабль развалится на части. Именно здесь таится величайшая опасность, и я буквально содрогаюсь, когда думаю о ней. Только отсутствие единства может погубить наше дело. Все рухнет, если величайшая осмотрительность, сдержанность и умеренность не восторжествуют среди нас и не станут главными принципами борющихся сторон».
С этой точки зрения всемерное укрепление континентальной армии было основным орудием достижения искомых целей. Со всеми допущениями, диктовавшимися тогдашней обстановкой, армия в руках Вашингтона оставалась строгой иерархической организацией, причем офицерский корпус был привилегированной кастой. В этом отношении Вашингтон не шел ни на какие уступки – между офицерами и солдатами должно быть резкое различие. А офицеров по штатам полагалось очень много. Полк состоял из 720 человек, делившихся на 8 рот. В роте из 90 человек было 76 рядовых и 14 офицеров и сержантов. Грубо говоря, на пятерых солдат приходился офицер или сержант.
Офицеры многотысячного сборища под Бостоном никоим образом не могли удовлетворить Вашингтона. В августе 1775 года он с отвращением писал Г. Ли: «Одна из труднейших задач, когда-либо встававших в моей жизни, – заставить этих людей поверить, что существует или может существовать опасность, пока вражеский штык не уткнется им в грудь. Это не выдающаяся удаль, а скорее следствие необъяснимой глупости низших классов, которая, поверь мне, преобладает и среди офицеров-массачусетцев. Они на одно лицо с рядовыми, что доставляет мне массу трудностей, ибо совершенно невозможно заставить таких офицеров выполнять приказы. Они только заботятся о том, чтобы снискать доброе расположение избравших их рядовых, на чьи улыбки они готовы положиться».
Вашингтону был нужен другой офицер. Он внушал континентальному конгрессу: «Людям свойственно с неохотой подчиняться тем, кого они считают незаслуженно поставленными начальниками над собой... Только состоятельные джентльмены, выходцы из достойных семей, обычно полезные офицеры». Он добился от конгресса повышения жалованья офицерам, дабы придать им «должный вид» и обеспечить нужную дистанцию между ними и солдатами.
Нехотя воздавая должное солдату-гражданину, Вашингтон тем не менее указывал континентальному конгрессу, что боеспособность рядовых определяется тремя факторами: естественной храбростью, жаждой вознаграждения и страхом перед наказанием. «Трус, – настаивал Вашингтон, – знающий, что в случае дезертирства его ждет смерть, пойдет на риск в бою». Наблюдая, как происходит вербовка солдат, Вашингтон не строил ни малейших иллюзий относительно человеческого материала, из которого формировалась армия. «Такое отсутствие общественного долга и добродетелей, – восклицал он, – такое низкое торгашество и изобретательность по части подлых штучек, лишь бы что-нибудь урвать... такой грязный дух наемничества пронизывает их всех, что меня не удивит никакая катастрофа».
Таковы, в самом грубом изложении, взгляды главнокомандующего на собственные войска. Удержать солдат в повиновении он считал возможным только в стальных тисках дисциплины. Перед солдатской массой Вашингтон представал бессердечным военачальником.
Другое лицо Вашингтона было обращено н офицерскому корпусу, особенно к его верхушке. Тем, кто, по воззрениям вирджинца, достойно носил офицерский мундир, он беспредельно доверял, возлагая на них самые различные функции. В приказах по армии строжайшим образом запрещались азартные игры, сурово преследовалось пьянство: «Пресечь мерзкую практику потребления дневного рациона рома в один присест, поручив сержантам следить за тем, чтобы ром разбавляли водой... Тогда напиток не пагубен, а весьма освежает и полезен».
Но армией командовали отнюдь не унылые трезвенники или кисляи, как говаривали в XVIII веке. Рассказывают, что во время задушевной беседы у Вашингтона ударили барабаны, ухнула сигнальная пушка – тревога! Военачальники вскочили, генерал Грин закричал, что не может найти своего парика. «Взгляните в зеркало, сэр!» – пробасил прославившийся хладнокровием генерал Ли. Грин бросился к зеркалу и увидел, что пропавший парик на его голове. Он вздохнул с облегчением – привычный вид, и тут же изумился – в зеркале смеялись два Вашингтона!..
За столом Вашингтона вино лилось рекой, он находил, что благородный напиток «оживляет» беседу. То, что для рядового было тягчайшим грехом – крепкая выпивка, – для джентльмена почиталось обычным развлечением. Двойной стандарт в оценке людей в зависимости от их социального положения был принят в XVIII веке. Вашингтон, конечно, не обгонял время.
Искореняя сквернословие среди рядовых, насаждая чистоту нравов, главнокомандующий либерально относился к слабостям джентльменов. Прослышав, что офицер в преклонных годах, обезумев от любви, женится на молоденькой девушке, Вашингтон дает отеческий совет, подобающий Отцу Страны (письмо написано, когда его уже начали признавать за такового): «Рад узнать, что мой старый знакомый полковник Уорд все еще подвержен сильным страстям. Я не буду относить смелость его предприятия за счет вспышки чувств, ибо в годы военной службы он научился отличать ложную тревогу от действительного маневра. Милосердие побуждает меня предположить, что как осмотрительный офицер он рассчитал свои силы, проверил оружие и боеприпасы, перед тем как приступить к делу. Однако если он, игнорируя все это, очертя голову бросится в бой, я бы посоветовал ему провести первую атаку на его Дульцинею из Тобосо с такой энергией, чтобы оставить глубокое впечатление, если оно не может долго продержаться или часто возобновляться».
Разве мог помыслить рядовой, насиловавший себя, чтобы не заснуть на посту, что главнокомандующий способен на такие советы? Разве не Вашингтон, поминая его добрым или недобрым словом в зависимости от склонностей, размышляли солдаты, распорядился изгнать из лагеря женщин легкого поведения? А его отеческая забота о приличии! Узрев, что солдаты купаются голыми на виду, Вашингтон страшно возмутился. Генерал-адъютант главнокомандующего Д. Рид огласил по армии приказ: «Генерал категорически запрещает всем заниматься этим на мосту в Кембридже или около него. Отсюда поступили жалобы, что многие, утратив приличие и стыд, носятся нагими по мосту, в то время по нему следуют прохожие и даже дамы общества. Поступающие таким образом чуть ли не хвастают своим постыдным поведением».
Стан континентальной армии под Бостоном довольно быстро приобрел военный вид. Полковой капеллан У. Эмерсон, дед Р. Эмерсона, записывал: «В лагере происходят великие изменения, вводятся порядок и дисциплина. Новые хозяева, новые законы. Каждый день генералы Вашингтон и Ли на передовой. Между офицерами и рядовыми проводится большее различие. Каждого заставляют знать свое место, в противном случае его вяжут и дают тридцать-сорок ударов в зависимости от тяжести проступка. Тысячи людей работают ежедневно с четырех до одиннадцати часов утра. Просто удивительно, как много делается».
Начали прибывать подкрепления – роты из Мэриленда, Вирджинии и Пенсильвании. Всеобщее восхищение вызвали бравые вирджинские молодцы Моргана, пришедшие прямо с границы (1000 километров за 21 день), в кожаных рубахах, мокасинах и с кентуккскими ружьями. По приказу Вашингтона прекратились добрые беседы часовых на передовых постах с неприятельскими солдатами, теперь с линий укреплений настороженно вглядывались в сторону Бостона. Охотники начали подстреливать англичан как дичь, особенно метя в офицеров. Попадание в «омара» или «ростбиф» (по цвету красных мундиров) вызывало здоровый смех американцев.
Охотники становились героями среди солдат и сущим наказанием для Вашингтона. Постоянные выстрелы без приказа на передовой, не говоря уже об обычае охотников силой освобождать из-под замка товарищей, угодивших под стражу, приводили главнокомандующего в бешенство. Он страстно молил бога, чтобы славные земляки наконец убрались из лагеря, ибо вбиваемая плетьми дисциплина подрывалась удальцами на глазах.
Американцы и англичане под Бостоном не горели желанием помериться силами. У Вашингтона обнаруживались все новые нехватки. Так, выяснилось, что вместо 348 баррелей (мера объема, равная 119,24 литра) пороха, значившихся на складе, армия имела только 36. Но девять выстрелов на мушкет! Вашингтон в отчаянии распустил слух, что пороха некуда девать – дескать, есть 1800 баррелей, и обратился с паническим письмом к конгрессу – раздобыть где угодно пороха. А солдатам велел изготовлять пики. Бессонными ночами он прислушивался – не загремят ли барабаны, возвещая неприятельскую атаку, последствия которой «страшно даже представить... армии и стране придет конец».
Порох наконец подвезли, а враг не шел. Вашингтон и конгресс терялись в догадках. Они считали, что у Банкер-Хилла американцы все же потерпели поражение, ибо сдали позиции. Если бы американцы могли проникнуть на военные советы у английского генерала Хоу, сменившего Гейджа! Англичане, не вдаваясь в тонкости, кто победил, помнили о чудовищных, неоправданных потерях полков его величества от рук «оборванцев». Памятуя, что подкрепления нужно везти через Атлантический океан, Хоу не рвался в бой. Англичане пока стали на зимние квартиры в Бостоне, а в штабе обдумывали, где основать в дальнейшем базу для операций, ибо находили город невыгодным в стратегическом отношении.
Хоу снискал благорасположение прелестной Бетси Лоринг, которым пользовался без помех, ибо ее достойный супруг был по уши занят: с благословения англичан он конфисковывал дома патриотов и продавал их с аукциона. В городе было голодновато, англичане сидели на солонине, некоторых подкосила болезнь. Офицеры осажденного гарнизона развлекались как могли – ставили любительские спектакли, в которых изображался главарь разбойников Вашингтон в лохмотьях, в громадном парике и с длинной ржавой саблей на боку. Шутники направили приглашение Вашингтону на представление, в заключение которого обещали ему «доставить удовольствие» – повесить.
Натуре Вашингтона не была свойственна бездеятельность. Он настойчиво испрашивал разрешения у конгресса на штурм Бостона. По политическим мотивам ему отказали – в Филадельфии опасались довести дело до полного разрыва с метрополией. Он созывал бесконечные военные советы – генералы также высказывались против, цепенея при мысли, что придется схватиться с английским войском. Главнокомандующий склонился перед их мнением, на военных советах он завел демократию – решения принимались большинством голосов. Вероятно, это было не следствием нерешительности Вашингтона, как иногда склонны предполагать, а объяснялось нежеланием спорить. Он прекрасно видел, что уроженцы Новой Англии и так с большой неохотой подчиняются набобу с Юга. Ссориться с ними было бы опасно как для дела, так и для собственного положения. По аналогичным причинам Вашингтон проявлял величайший такт и в сношениях с конгрессом.
Вознесенный на пост главнокомандующего континентальной армии, Вашингтон по-прежнему считал, что оценен сверх его способностей. «Я не военный гений, – писал он, – и не офицер с большим опытом», и если «буду действовать только по собственному суждению и своей воле», то неудачи сделают меня «объектом всеобщего недовольства». Много спустя Вашингтон, оглядываясь на ранний период своей полководческой деятельности, написал – если бы тогда он мог предвидеть будущее, «то все генералы на земле не убедили бы меня, что уместно воздержаться от штурма Бостона». Опыт пришел с годами.
Конгресс и генералы не допустили штурма Бостона. Вашингтон, стесненный на суше, развернул действия на море. Испросив разрешения конгресса, он вооружил шесть судов, которые со 2 октября 1775 года (рождение флота США) занялись каперством в прибрежных водах, иногда перехватывая английские транспорты. Флотоводческие увлечения Вашингтона судовладельцы-патриоты поддержали с величайшим энтузиазмом. Старое ремесло – пиратство – отныне объявлялось борьбой за бесценную свободу Америки.
Они взяли несколько ценных призов, доставив континентальной армии мушкеты, порох, пули и военные припасы. Вирджинец очень скоро понял, что стоит у истоков американской морской мощи. «Беды и огорчения, – признался он, – которые принесли мне экипажи всех без исключения вооруженных судов, просто неописуемы. На свете нет худших разбойников». Каждый раз, когда «наши мерзавцы каперы» возвращаются в порт, они «готовы бунтовать, если только им не разрешают своевольничать». В 1776 году Вашингтон с искренним облегчением передал контроль над «флотом» военно-морскому комитету конгресса, и с тех пор он «не имел ничего общего с морскими делами».
Каперы усилили огневую мощь армии Вашингтона. С захваченного британского брига была снята большая бронзовая мортира весом более тонны. С восторженными воплями орудие потащили на позиции, окрестили «конгресс», в знак чего генерал Путман разбил о него бутылку рома. Английские солдаты так и не услышали голоса «конгресса» – ретивые патриоты забили неслыханный заряд, и мортира при первом выстреле разлетелась на куски.
Вашингтон, крепко выругавшись, поручил артиллерийское дело спокойному бостонскому книготорговцу Г. Ноксу. По той причине, что Нокс у себя в лавке начитался военных книг, он был произведен в полковники. Нокс отправился в форт Тикондерога и с превеликими трудностями доставил к весне 1776 года под Бостон 59 трофейных английских орудий.
Англичане оставались хозяевами на море. Они где им заблагорассудится высаживали десанты, запасались продовольствием, а зачастую грабили приморские городишки. К Вашингтону потоками шли просьбы о защите. Их было так много, что оставалось только подтверждать получение. Наиболее настойчивые просители слали обращение за обращением, особенно отличился губернатор Коннектикута, доискивавшийся причин, почему главнокомандующий не защитит родных берегов. Вашингтон наконец ответил: «Если ко всем трудностям и заботам моего поста еще добавить необходимость разъяснять причины, по которым отдаются приказы, тогда главная забота (осада Бостона) по сравнению с этим окажется самой малой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50