Только дома нет. Там вообще нет домов. Хоть это и под самым Лондоном, там только луг, штук пять деревьев, а людей нет и в помине. Нет, сэр, он нас обманул. Умный человек, хитрый, теперь таких мало. Никто не знает, вдруг там есть дома, а их нету.Слушая эту разумную речь, Бэзил мрачнел. Едва ли впервые я видел, что он загнан в угол, и, честно говоря, удивлялся детскому упрямству, с которым он защищает сомнительного лейтенанта. Наконец он сказал:— Кстати, какой это адрес?Констебль отыскал нужную бумажку, но Руперт его опередил. Небрежно опираясь о подоконник, как и следует спокойно торжествующему сыщику, он заговорил резко и вкрадчиво.— Что ж, я скажу тебе, Бэзил, — произнес он, лениво ощипывая какой-то цветок. — Я догадался его записать. Констебль поправит меня, если ошибусь. — И, нежно глядя ввысь, отчеканил: — Вязы, Бакстонский луг, неподалеку от Перли, графство Серрей.— Правильно, сэр, — сказал полицейский, смеясь и складывая листочки.Мы помолчали. Голубые глаза Бэзила мгновение-другое глядели в пустоту.Потом он откинул голову, и так резко, что я испугался, не плохо ли ему. Но прежде, чем я шевельнулся, губы его разверзлись (не подберу другого слова) и дикий, неудержимый, оглушительный хохот сотряс комнату.Хозяин наш словно заболел смехом; а мы в те минуты заболели страхом.— Простите, — сказал безумец, вставая наконец на ноги. — Не сердитесь, пожалуйста! Это невежливо, да и нелепо, что там — бессмысленно, ведь мы спешим. Поезда туда ходят плохо.— Туда? — повторил я. — Куда это?— Ах ты, забыл! — огорчился Бэзил. — Какой-то луг… Есть у кого-нибудь расписание?— Ты что, хочешь ехать по этому адресу? — вскричал растерянный Руперт. — Не может быть!— А что? — спросил Бэзил.— Зачем тебе это нужно? — спросил его брат, вцепляясь в цветок на окне.— Как зачем? — удивился Бэзил. — Чтобы найти нашего друга. Ты не хочешь его найти?Руперт безжалостно обломил веточку и швырнул ее на пол.— Ну уж там ты его не найдешь! — воскликнул он. — Где угодно, только не там.Мы с констеблем поневоле засмеялись, а Руперт, наделенный фамильным красноречием, ободрился и продолжал спокойнее:— Быть может, он в Бекингемском дворце; быть может, он на куполе Святого Павла; быть может, он в тюрьме (это скорее всего), в моем подвале, в твоем буфете, где угодно, только не там, где ты собираешься его искать!— Да, собираюсь, — спокойно сказал Бэзил, надевая пальто. Я думал, и ты со мной пойдешь. А не хочешь, располагайся тут пока я туда съезжу.Человек гонится за тем, что от него ускользает; и мы вскочили с места, когда Бэзил взял трость и шляпу.— Постой! — крикнул Руперт. — Да там ничего нет, только луг и деревья.Он дал этот адрес нарочно. Неужели ты туда едешь?— Еду, еду, — отвечал Бэзил, на ходу вынимая часы. — Жалко что мы упустили поезд. Что ж, это к лучшему, мы его могли не застать. А вот поезд придет примерно к шести. На нем и отправимся, тогда уж мы точно поймаем твоего Кийта.— Поймаем! — воскликнул вконец разозлившийся Руперт. Где же ты думаешь его поймать?— Все не запомню толком, — посетовал Бэзил, застегав, пальто. — Вязы… ну как там дальше? Да, Бакстонский луг. Значит, на этом лугу.— Такого места нет, — повторил Руперт, но пошел за братом! Пошел и я, сам не знаю, почему. Мы всегда за ним шли; удивительнее всего, что особенно мы его слушались, когда он делал что-то нелепое. Если бы он сказал: «Надо найти священную свинью о десяти хвостах», мы пошли бы за ним на край света.Быть может, это мистическое чувство окрасилось в тот раз темными, словно туча, цветами нашего странствия. Когда мы шли от станции, сумерки сменялись полутьмой. Лондонские пригороды чаще всего будничны и уютны, но если уж они пустынны, они безотрадней йоркширских болот или шотландских гор, путник падает в тишину, словно в царство злых эльфов. Так и кажется, что ты — на обочине мироздания, о которой забыл Бог.Место само по себе было бессмысленным и неприютным, но свойства эти стократ увеличивала бессмысленность нашего странствия. Все было нелепо, нескладно, ненужно — и редкие клочья унылой травы, и совсем уж редкие деревья, и мы, трое людей под началом безумца, который ищет отсутствующего человека в несуществующем месте. Мертвенно-лиловый закат глядел на нас, болезненно улыбаясь перед смертью.Бэзил шагал впереди, подняв воротник, вглядываясь в сумерки, словно какой-то гротескный Наполеон. Сгущалась мгла, стояла тишина, мы шли против ветра, по лугу, когда наш вожатый повернулся, и я разглядел на его лице широкую улыбку победителя.— Ну, вот! — воскликнул он, вынимая руки из карманов. — Пришли. — И он хлопнул в ладоши, не снимая перчаток.Ветер горестно выл над неприютным лугом; два вяза нависли над нами бесформенными тучами. До самого горизонта здесь не было никого, даже зверя, а посреди пустыни стоял Бэзил Грант, потирая руки, словно гостеприимный кабатчик в дверях своего кабачка.— Хорошо вернуться к цивилизации! — весело сказал он. — Вот говорят, что в ней нет поэзии. Не верьте, это — заблуждение цивилизованных людей. Подождите, пока вы и впрямь затеряетесь в природе, среди бесовских лесов и жестоких цветов. Тогда вы и поймете, что нет звезды, подобной звезде очага; нет реки, подобной реке вина, доброго красного вина, которое вы, мистер Руперт Грант, будете через две-три минуты поглощать без всякой меры.Ветер в деревьях затих, мы тревожно переглянулись. Бэзил радостно продолжал:— Вот увидите, у себя дома наш хозяин куда проще. Я как-то был у него в Ярмуте, там он жил в такой хижине, и в Лондоне, в порту, он жил на складе. Он славный человек, а самое лучшее в нем — то, о чем я говорил.— О чем вы говорите сейчас? — спросил я, не видя смысла в этих словах. — Что в нем самое лучшее?— Правдивость, — отвечал Бэзил. — Скрупулезная, буквальная правдивость.— Ну, знаешь! — вскричал Руперт, притопывая то ли от злости, то ли от холода, словно кебмен. — Что-то сейчас он не очень скрупулезен. Да и ты, надо сказать. Какого черта ты затащил нас в эту дыру.— Он слишком правдив, — продолжал Бэзил, — слишком строг и точен. Надо бы подбавить намеков, неясностей, вполне законной романтики. Однако пора идти. Мы опоздаем к ужину.Руперт страшно побледнел и прошептал мне на ухо:— Неужели галлюцинации? Неужели ему мерещится дом?— Да, наверное, — сказал я и громко, весело, здраво прибавил, обращаясь к Бэзилу: — Ну, ну, что это вы! Куда вы нас зовете? Голос мой показался мне таким же странным, как ветер.— Сюда, наверх! — Бэзил прыгнул и стал карабкаться по серой колонне ствола. — Лезьте, лезьте! — кричал он из тьмы весело, словно школьник. — А то опоздаем.Огромные вязы стояли совсем рядом, зазор был меньше ярда, а то и меньше фута, словно деревья эти — сиамские близнецы растительного царства. И сучья, и выемки стволов образовали ступеньки, какую-то природную лестницу.Так и не знаю, почему мы послушались. Быть может, тайна тьмы и бесприютности умножила мистику первенства, которым наделен Бэзил. Великанья лестница над нами вела куда-то, видимо, к звездам, и ликующий голос звал нас на небо.На полпути меня лизнул и отрезвил холодный ночной воздух. Гипноз безумца рассеялся; и я увидел, как на чертеже или на карте, современных людей в пальто, которые лезут на дерево где-то в болотах, тогда как проходимец, которого они ищут, смеется над ними в каком-нибудь низкопробном ресторане. Да и как ему и смеяться? Но подумать жутко, что бы он делал, как хохотал, если бы нас увидел! От этой мысли я чуть не свалился с дерева.— Суинберн, — раздался вверху голос Руперта, — что же мы делаем? Давайте спустимся вниз. — И я понял по самому звуку, что и он проснулся.— Нельзя бросить Бэзила, — сказал я. — Схватите-ка его ногу!— Он слишком высоко, — ответил Руперт, — почти на вершине. Ищет этого лейтенанта в вороньих гнездах.Мы и сами были высоко, там, где могучие стволы уже дрожали и качались от ветра. Я взглянул вниз и увидел, что почти прямые линии чуть-чуть сближаются. Раньше я видел, как деревья сближаются в вышине; сейчас они сближались внизу, у земли, и я ощутил что затерян в космосе, словно падающая звезда.— Неужели его не остановить? — крикнул я.— Что поделаешь! — ответил мой собрат по лазанью. — Пусть доберется до вершины. Когда он увидит, что там только ветер и листья, он может отрезветь. Слышите, он разговаривает сам с собой.— Может быть, с нами? — предположил я.— Нет, — сказал Руперт, — он бы кричал. Раньше он с собой не говорил. Боюсь, ему очень плохо. Это же первый признак безумия.— Да, — горько согласился я и вслушался. Голос Бэзила действительно звучал над нами, но в нем уже не было ликования. Друг наш говорил спокойно, хотя иногда и смеялся среди листьев и звезд.Вдруг Руперт яростно вскрикнул:— О, Господи!— Вы ударились? — всполошился я.— Нет, — отвечал он. — Прислушайтесь. Бэзил беседует не с собой.— Значит, с нами, — сказал я.— Нет, — снова сказал Руперт, — и не с нами.Отягощенные листвой ветви рванулись, заглушая звуки, и потом я снова услышал разумный, спокойный голос, вернее — два голоса. Тут Бэзил крикнул вниз:— Идите, идите! Он здесь.А через секунду мы услышали:— Очень рад вас видеть. Прошу!Среди ветвей, словно осиное гнездо, висел какой-то яйцевидный предмет.В нем была дырка, а из дырки на нас глядел бледный и усатый лейтенант, сверкая южной улыбкой.Потеряв и чувства, и голос, мы как-то влезли в странную дверь и очутились в ярко освещенной, очень маленькой комнатке с массой подушек, множеством книг у овальной стены, круглым столом и круглой скамьей. За столом сидели три человека: Бэзил, такой непринужденный, словно живет тут с детства; лейтенант Кийт, очень радостный, но далеко не столь спокойный и величественный; и, наконец, жилищный агент, назвавшийся Монморенси. У стены стояли ружье и зеленый зонтик, сабля и шпоры висели рядком, на полочке мы увидели запечатанную бутыль, на столе — шампанское и бокалы.Вечерний ветер ревел внизу, как океан у маяка, и комнатка слегка покачивалась, словно каюта в тихих водах.Бокалы наполнили, а мы все не могли прийти в себя. Тогда заговорил Бэзил:— Кажется, Руперт, ты еще не совсем уверен. Видишь, как правдив наш хозяин, а мы его обижали.— Я не все понимаю, — признался, моргая на свету, Руперт. — Лейтенант Кийт сказал, что его адрес…Лейтенант Кийт широко и приветливо улыбнулся.— Бобби спросил, где я живу, — пояснит он, — я и ответил совершенно точно, что живу на вязах, недалеко от Перли. Тут Бакстонский луг. Мистер Монморенси — жилищный агент, его специальность — дома на деревьях. У него почти нет клиентов, люди как-то не хотят, чтобы этих домов стало слишком много. А вот для таких, как я, это самое подходящее жилище.— Вы агент по домам на деревьях? — живо осведомился Руперт, исцеленный романтикой реальности.Мистер Монморенси, вконец смутившись, сунул руку в один из карманов и нервно извлек оттуда змею, которая поползла по скатерти.— Д-да, сэр, — отвечал он. — П-понимаете, родители хотели, чтобы я занялся недвижимостью, а я люблю естественную историю. Они умерли, надо чтить их волю… Вот я и решил, что такие дома… это… это… компромисс между ботаникой и жилищным делом.Руперт рассмеялся.— Есть у вас клиенты? — спросил он.— Н-не совсем, — ответил мистер Монморенси, бросая робкий взгляд на единственного заказчика. — Зато они из самого высшего общества.— Дорогие друзья, — сказал Бэзил, пыхтя сигарой, — помните о двух вещах. Первое: когда вы размышляете о нормальном человеке, знайте, что вероятнее всего — самое простое. Когда вы размышляете о человеке безумном, как наш хозяин, вероятнее всего — самое невероятное. Второе: если изложить факты очень точно, они непременно кажутся дикими. Представьте, что лейтенант купил кирпичный домик в Клепеме без единого деревца и написал на калитке: «Вязы». Удивитесь вы? Ничуть, вы поверите, ибо это — явная, беззастенчивая ложь.— Пейте вино, джентльмены, — весело сказал Кийт, — а то этот ветер перевернет бокалы.Висячий дом почти совсем не качался, и все же, радуясь вину, мы ощущали, что огромная крона мечется в небесах, словно головка чертополоха.

1 2