А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Сознание не затуманилось, а как бы застыло в этой тягучей лаве. В нем ничего не осталось, кроме видения жутко просвечивающих сквозь стены и веки, смутно затягивающих глаз. Не было сил ни закричать, ни вырваться из плена этой чёрной пустоты, в которой был мрак настойчивого, медленно высасывающего водоворота, лишь чей-то голос вдруг прозвенел в ушах: “Не поднимай век!”Но что-то ещё боролось во мне с наваждением, противилось тому, что обволокло машину и мозг. Я даже знал что: гордость. Не моя, личная, гордость человеческого рода, который все-таки вышел к звёздам и был готов идти дальше, какое бы неведомое ему ни грозило.Внезапно давление ослабло, словно то, что было снаружи, отвлеклось или отодвинулось.Пользуясь этим, я стряхнул оцепенение, с трудом разомкнул веки и глянул на датчик наружной температуры.Его зашкалило! Его зашкалило, хотя он был рассчитан на жар вулканической лавы.Да ведь я просто сварюсь…Опережая мысль, руки скользнули к переключателям пульта, их движение обморочно отдалось в сердце, но машина уже рванулась сквозь время, прочь от того чудовищного, что на неё навалилось.Я прыгнул на сутки вперёд и, держа пальцы на переключателях хода, ждал, что теперь будет.Из климатизатора хлынул морозный воздух, бодряще ожёг лицо, в ушах зазвенело, как при рывке из глубины на поверхность. Неудивительно, поскольку стремительно падающая стрелка термометра только что показывала в кабине едва не стоградусную жару.Мокрой ладонью я отёр в три ручья струящийся по лицу пот. Отуманенный, как в бане, воздух отпотевал на стекле и металле, но то уже были пустяки. Что произошло, что навалилось на меня там, откуда я едва унёс ноги?Гадать было бесполезно. Аппараты и прежде не возвращались из прошлого, мне выпал не лучший шанс, но я по крайней мере остался жив.Пока жив.Датчик наружной температуры показывал уже нечто приличное, в кабине было ещё свыше сорока градусов, но климатизатор работал без фокусов, в полном согласии с известными законами термодинамики, так что все вскоре должно было охладиться. Я бегло взглянул на мокро блестевшее лицо Эй, которая мирно продолжала спать, только рот был приоткрыт в частом натужном дыхании.Здесь тоже все было в полном порядке. Откинувшись, я дал себе минуту роздыха. Я уже не боялся, что сквозь стену на меня глянет нечто. Но тень пережитого не исчезла. Я доверял технике, она подвела. Я доверял природе, она наслала на меня ужас. Я доверял науке, она ничего не смогла объяснить. Теперь я мог доверять только себе.Мог ли?Я чувствовал себя пылинкой в игре неведомых мне сил.Ладно, посмотрим, ещё не вечер, как говаривал мой прадед, когда я ещё ходил пешком под стол.Наконец климатизатор достаточно охладил и осушил кабину, теперь можно было действовать.Рука дрогнула, когда я протянул её к рифлёной кнопке включения обзора.Стены кабины протаяли, в лицо хлынул нежаркий солнечный свет. Он падал с чистого, ласкового своей умиротворённостью неба, освещая чёрную пустыню пожарища Все вокруг было выжжено дотла, голо, лишь кое-где торчали обугленные колки пеньков, два или три из них ещё курились прозрачно сизоватыми струйками дыма. Ленивый ветерок нехотя мел по кочкам мутные завитки пепла.Пожарище, просто пожарище. Секунду-другую я сидел, улыбаясь неизвестно чему, следил за кружением гаревых смерчиков, наслаждался спокойствием по-осеннему неяркого неба. Дальний обзор с трех сторон заслоняли выжженные скаты холмов, зато впереди все просматривалось на многие километры. Там, за чертой гари, жухлая трава лугов сменялась пёстро-жёлтым лесом. Далее земля как-то сразу и круто вздымалась отрогами гор, темнела откосами скал, высоко на гребнях и пиках сверкала белейшим снегом, который ниже чуть припудривал каменистые склоны. В одном из отрогов что-то дымилось. Над всем возвышалась двузубая, блещущая льдистыми склонами гора.Пора было будить Эю.Она, как ребёнок, сладко посапывала во сне, что, впрочем, не мешало ей совершенно по-детски подтягивать к себе колени. Трудно было смотреть на неё без зависти. Все увиденное мной снаружи весьма совпадало с тем, что она рассказывала о родных местах, а если так, то её беды уже закончились. Бесхитростно, не ведая ни о чем, она дважды пересекла время, пожила среди своих отдалённых потомков, видела грядущее своего рода и с тем же незамутнённым сознанием теперь возвращалась домой. Счастливая!Я выключил обзор, достал ампулу, снял с неё протектор и торцом приложил к запястью Эй. Бурая жидкость всосалась, не оставляя следа, минуту спустя по телу девушки пробежала дрожь, глаза раскрылись.Тонкая мимика чувств, как я уже говорил, не была свойственна Эе, этим она тоже мало чем отличалась от ребёнка. Так было и в этот раз. Она подняла отуманенные глаза, мгновение — и сон в них пропал. Ещё мгновение — её взгляд встретился с моим, надо полагать, далеко не безмятежным. Легко догадаться, что она в нем прочитала и какую работу проделал её не отягощённый абстракциями ум. Эя издала воинственный клич, её рука инстинктивно рыскнула в поисках ножа, дубинки, любого оружия и, не найдя лучшего, ухватилась за мой разрядник; нам что-то грозит, вот как она все это поняла и тотчас изготовилась к бою.Благо враг был, конечно же, рядом.Он был, это я ничего не видел и не понимал, она же с ходу сообразила, какова опасность. Вот вам, мудрые мои современники, задача: что увидела и поняла Эя?Я, само собой, догадался лишь задним числом. Тесная кабина хроноскафа, разумеется, показалась Эе пещерой. А в пещерном сумраке, понятно, могут скрываться хищники. И ведь мерцающие огоньки индикаторов так похожи на зрачки притаившихся в засаде животных!Она успела замахнуться разрядником, словно дубинкой. Мне стоило немалых трудов её удержать и успокоить.— Нет же, нет, — уговаривал я её, когда она наконец затихла. — Это не глаза, видишь, я их трогаю, видишь? Можешь сама прикоснуться…Она уже поняла свою ошибку, но окончательно её убедило лишь осязание. Она тут же потеряла к огонькам всякий интерес.Где мы?Я уже справился с невольно потрясшим меня судорожным смехом, вложил разрядник обратно в кобуру и включил обзор. Ох, Эя, Эя, с тобой не соскучишься, и что бы я сейчас без тебя делал?Хлынувший свет заставил её зажмуриться и заслониться, но уже мгновение спустя она радостно вскрикнула:— Взах! Взах!Так, ещё в моем времени, она называла двузубую, самую приметную вершину родных мест. Больше никаких сомнений не осталось: мы находились там, куда стремились попасть.Я заранее, чтобы не пугать Эю, отстегнул привязные ремни, она могла свободно двигаться, и, конечно, она рванулась наружу. И, конечно же, её руки упёрлись в стену.Радость тут же сдуло с её лица. Она ещё раз, уже с недоверием, коснулась стены, такой прозрачной для взгляда и такой непроницаемой на деле, и рассерженно мотнула головой.— Обман, — сказала она с презрением. — Го-ло-графия.Вот это психика, подумал я с завистью. Сколько на неё обрушилось, и все скатилось, как с гуся вода, лишь капелькой задержалось случайное слово “голография”. Вот все, что Эя вынесла из нашего мира чудес науки. И то лишь потому, что по её описаниям мы пытались смоделировать облик местности, показывали Эе изображения, чтобы она корректировала наши попытки, и попутно, само собой, отвечали на её недоуменные вопросы. Понять она, видимо, ничего не поняла, но, похоже, быстро связала увиденное с эффектом отражения предметов в спокойной воде и вполне этим удовлетворилась.Ладно, это не важно, пусть посидит надув губы. Место, значит, то самое. Время — осень, тоже сходится. Но почему Эя словом не обмолвилась об этом столбе дыма в отрогах хребта, приметная же деталь… Броская, такую нельзя запамятовать.— Там что-то дымит, — сказал я. — Что бы, интересно, это могло быть?— Дракон, — ответила Эя.Так, так, дракон, стало быть… Что ж, дракон так дракон, огнедышащий, надо думать. Фумарола какая-нибудь, ничего удивительного. Тогда молчание Эй понятно. Дракон есть дракон, вряд ли его можно считать приметой местности, он же грозное существо, злой дух, который летает ночами, кушает маленьких непослушных детей или что-то там ещё придумала их фантазия… Я в своём хроноскафе тоже гожусь на роль дракона, могу в этом качестве поспорить с любой фумаролой. Раз уж мне придётся жить до скончания века, то, безопасности ради, не установить ли таким манером собственный культик? Я и Снежка, дракон и драконесса, попробуй кто-нибудь подступиться… Из Эй можно сделать превосходную жрицу, она бы собирала дань с окрестных племён. Неплохая, что и говорить, перспектива, чёрный, не хуже суеверия, юмор.— Нет, Эя, — проговорил я вслух. — То, что ты видишь, не голография, не обман. Горы настоящие, лес настоящий, все настоящее. Вот, убедись…Я отомкнул мембрану и вышел. С коротким вскриком, едва не сбив меня с ног, следом рванулась Эя. Мои ботинки глубоко ушли в пепел (говорю о своих, потому что Эя успела избавиться от этих непонятных и обременительных штуковин). В ноздри ударил мерзкий запах гари. К ногам, ластясь, подкатил чёрный смерчик, свернулся в порошистый клубок и пошёл гулять дальше.По лицу Эи текли слезы. Выскочив, она сразу упала на колени, ласкающим движением погладила чёрную землю. Теперь она верила, что глаза ей не лгут, и рвалась к дому, мне стоило немалых трудов вернуть её в хроноскаф и убедить, что до становища куда быстрее добраться с помощью “магии”. Упоминание о магических силах, которыми я наделён, её убедило. Конечно, мы познакомили её с нашими машинами, она вроде бы даже поняла, что все это не наваждение, но в её уме плохо укладывалось, что “скалы” движутся по воле человека. Вот летающий человек — это дело другое, в это она быстро поверила. Ещё бы! Сказки зародились в глубокой древности, в них герой мог летать и летал, тут была прямая аналогия с птицами и видениями сна. Но чтобы огромные скалы мчались по небу с людьми, чтобы эти бездушные громады исполняли желание? Это так и осталось вне представлений, хотя я, конечно, не прав, называя скалы “бездушными”; для Эй все на свете было одушевлено, только по-разному. Возможно, именно это позволяло ей более или менее спокойно воспринимать чудеса нашего мира.Но доверяла Эя только привычному и неохотно вернулась в хроноскаф. Усадив её и взяв слово, что она ни к чему не прикоснётся, я двинул машину. Конечно, до стойбища, где жила Эя, быстрее всего можно было добраться по воздуху, но я не хотел привлекать внимание, тем более являть собой “дракона в небесах”, и, приподняв аппарат на гравиподушке, тихо повёл его к распадку леса. Разумеется, Эя не поняла, почему я избрал окольный путь, и заволновалась. Я не стал ничего объяснять, просто сказал, что мы можем двигаться только так. Она не возразила, но, похоже, сделала для себя кое-какие выводы. Моё настроение Эя чувствовала хорошо, и оно, видимо, вернуло её к первоначальной догадке, что где-то неподалёку спрятался враг, столь же могущественный, как я сам. Если бы я не взял с неё слова сидеть неподвижно, какой-нибудь рычаг, боюсь, был бы на всякий случай сломан и превращён в оружие. Иначе зачем ей было бы браться за ботинок? Озираясь по сторонам, она держала его в руке и при этом что-то шептала. Я так и не понял, чем он был для неё. Защитой вроде креста и распятия или оружием, тем более магическим, что ботинок оставался частичкой нашего, безусловно, таинственного и могучего мира? Не знаю, не знаю, что наметалось в её голове; легче понять инвариантность перехода во времени, чем это.За машиной, пока мы пересекали пожарище, резвой стайкой бежали клубы чёрной пороши. С этим шлейфом мы и въехали в лес, но там они не сразу рассыпались. Чтобы не продираться сквозь чащу, я вскоре вывел машину к ручью, мелкому и такому прозрачному, что были видны не только камни на дне, но и продолговатые рыбёшки, которые стремительными брызгами серебра кидались врассыпную ещё до того, как их накрывала тень машины. На склонах пламенела осень, в кипучих изломах ручья дробилось солнце, мир был прекрасен, чего, разумеется, нельзя было сказать о моем настроении.Я спешил, как только мог, однако извилистые распадки и чащоба водоразделов, которые приходилось пересекать, задерживали движение, отчего прошло не менее часа, прежде чем мы приблизились к цели. Эя едва сдерживала возбуждение, да и я тоже. Наконец позади остался последний завал. Чтобы не обнаруживать себя, я притормозил машину метрах в десяти от перегиба возвышенности, завёл её в густую тень подлеска, вылез сам и выпустил Эю. Несколько шагов — и мы оказались на краю гребня.Внизу в солнечной безмятежности нежилось продолговатое озеро, к его берегам подступали берёзы и сосны. Воду полосами морщила блескучая рябь. Ток-ток-ток! — где-то неподалёку стучал дятел, которого ничуть не волновали всякие там хроноскафы. Меж соснами противоположного берега просматривались конусы хижин, несколько узких долблёнок было приткнуто в камышах. Все в точности отвечало описаниям Эй. Сердце забилось так гулко, что я ухватился за ствол дерева: там, в одной из хижин, должна была находиться Снежка.Могла находиться, тут же остерёг я себя.— Вот ты и дома… — сказал я Эе.Ответом было молчание. Ноздри Эй раздувались, словно она принюхивалась, вид у неё был скорее хмурый, чем радостный.— В чем дело? — встревоженно спросил я.Лицо девушки, по которому скользила зыбкая тень листвы, казалось вырезанным из потемнелого дерева. Я схватил бинокль. Что её повергло в столбняк? Люди покинули стойбище? Мы попали не в ту осень? Изображение прыгало, от волнения я не сразу поймал то, что хотел. Наконец мне удалось справиться с оптикой.Постройки оказались сложнее, чем это виделось издали, каждая хижина представляла собой равноугольную спираль, такая их геометрия благоприятствовала сохранению тепла центрального очага и оттоку дыма наверх. Там, где серые слеги стен, сходясь на конус, собирались в пучок, они были черны от сажи и копоти. Машинально я отметил поразившую меня деталь: последовавшие за палеолитом тысячелетия отвергли эту спиралевидную, как у ракушек, планировку жилищ, зато её возродило наше время, на совершенно ином, разумеется, качественном уровне, ведь наши эмбриодома тоже обрели сходство с ракушками…Возле одной из хижин не то дрались, не то возились лопоухие собаки. Затем в поле зрения вдвинулись самые обычные, грубо сколоченные качели. Далее за кустами просматривался резной столб, очевидно, какой-то тотем; глубокие затёсы создавали свирепое подобие человеческого лица, провалы губ, похоже, чернели запёкшейся кровью. Я содрогнулся при мысли, чья это может быть кровь, и поспешил подавить отчаяние.Люди здесь были. На тропинке возникла похожая на бабу-ягу старуха в облезлой, мехом наружу, накидке, с мотающимся на дряблой шее костяным ожерельем и палкой в руках. Спёкшееся морщинами лицо выглядело маской, так густо его покрывала черно-багровая то ли раскраска, то ли татуировка. Старуха приостановилась, её подбородок затрясся, по-лягушачьи приоткрывая провал беззубого рта. Прослеживая её взгляд, я сместил бинокль и увидел голого пузатого ребятёнка, который справлял малую нужду и, заслышав голос, стремглав припустил к хижине. Туда же заковыляла старуха. Нет, отвернула к другой, самой высокой хижине. Стойбище жило, там вроде бы все было в порядке.Я опустил бинокль и нетерпеливо взглянул на Эю. Её глаза темно блестели, руки, точно сдерживая крик, были прижаты к груди.— Иду, — сказала она отрывисто. — Жди!— Снежка… Она…— Увижу, увижу!— Твои близкие там?— Да, да!Она дрожала от нетерпения, мыслями была уже там, в хижинах, все остальное, казалось, её ничуть не волновало, но это было не совсем так.— Твой враг не нападёт? — спросила она внезапно.— Нет, — ответил я со всей уверенностью, на которую был способен. — А что?— Тогда жди. Не показывайся.— Хорошо. Когда ты вернёшься?— Не знаю. День ежа укрытен и долог!Лингвасцет все переводил исправно, но был ли это разговор на одном и том же языке? Я не успел ничего уточнить, Эя скользнула вниз, сбежала бесшумно, как тень, и тут же пропала, будто растворилась в воздухе.Снова я обнаружил её, когда она уже плыла по озеру. Одежду она, видимо, скинула на берегу, потому что на ней, когда она вылезла, не оказалось ни лоскута. Выйдя, Эя отряхнулась, и, вопреки моим ожиданиям, не взбежала наверх. Некоторое время она зачем-то принюхивалась к своим мокро струящимся волосам, затем нарвала какую-то траву, втёрла её в волосы, прополоскала, затем, сев на корточки, принялась разрисовывать себя глиной. Я ожидал, что появление Эй будет замечено и на берег высыпят её соплеменники. Никто не показался. Эя наконец закончила свой ритуальный, надо полагать, туалет и медленно, каким-то непонятным зигзагом, двинулась к самой большой и высокой хижине, куда было прошла старуха.Наблюдая в бинокль, я ждал, что будет дальше. Крики изумления, радостный шум?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19