- Прошу вас, Аллен, принять все меры, чтобы выяснить, зачем Функу
понадобились установки Можайцева, что он задумал? Займитесь этим делом
немедленно - я кое-что подозреваю... Однако Функу для его затей все-таки
потребуется время, и к тому же еще неизвестно, чем все это у него
окончится. А русские не теряют ни одного дня, не сегодня-завтра они выведут
в ближний космос на постоянную вахту целую эскадру своих орбитальных
станций с людьми на борту. Этого допустить нельзя! Поэтому мы с вами,
Аллен, не должны, увлекшись борьбой с Функом, забыть о том, что я считаю
сейчас не менее важным... Поскольку у меня нет пока оружия, установок
Можайцева, при помощи которых я смог бы очистить небо от советских
космических станций, Аллен, мы с вами должны во что бы то ни стало быть в
курсе их космической программы, попытаться завладеть их секретами,
опередить их!
Харвуд пристально взглянул на Прайса.
- Я давно предусмотрел возможность такой ситуации, - спокойна произнес
он. - Вы хотите, чтобы я немедленно начал атаку на советских ученых,
астрономов, инженеров?..
- Да, именно немедленно. - Прайс вскочил на ноги. - Вам придется всеми
средствами форсировать проведение...
- Операции "Шедоу", - подсказал Харвуд. Прайс продолжал:
- Да, "Шедоу". Это сложное предприятие, я понимаю... Но главное - не
теряйте ни минуты. И не жалейте ни денег, ни людей, мне важен конечный
результат.
- Хорошо. - Харвуд бросил взгляд на часы и раскланялся. Прайс крепко
пожал разведчику руку - наступила пора действий, действий там, на
территории Советского Союза.
Глава третья
Жизнь сложна - эту истину Хью Годдарт усвоил давно. Однако было время,
когда ему всерьез казалось, что и сложности ее и превратности - для него
лично остались позади. Охранять такого человека, как Можайцев, всецело
занятого своим изобретением и почти не обращавшего внимания на то, что
творилось вокруг, не представляло никакого труда. Инженер Можайцев,
которого Годдарт презирал, являлся для него залогом спокойной и богатой
жизни, о которой он всегда мечтал. Но мечты пошли прахом, совершенно
неожиданно оказалось, что все надо начинать сначала, о его прежних заслугах
теперь и не вспомнили. У Годдарта имелась слабая надежда, что его отправят
в Западную Европу доводить дело с установками Можайцева до конца, что ему
поручат проникнуть в окружение Карла Функа, выведать, с какой целью тот
заинтересовался работами русского инженера... Вызов к Харвуду положил конец
иллюзиям: Годдарту надлежало заняться проведением операции "Шедоу". При
этом Харвуд прямо сказал, что ему, Годдарту, отводится роль хоть и важная,
но сугубо подчиненная - в Москве он должен будет действовать неукоснительно
в соответствии с приказами Грина, любимца Харвуда, тот знает обстановку. Из
слов Харвуда разведчик сделал вывод: ему придется заниматься осуществлением
лишь части операции. Где-то уже есть или будут другие люди, о которых он
ничего не знает и не должен знать. Смысл задания Годдарту стал ясен, как
только он услышал имена тех, чьи работы интересовали "короля урана", - это
было производное от несчастного для него происшествия с Можайцевым в
Брайт-ривер. Прайс спешил теперь выиграть время, - знать труды русских
ученых по созданию космических орбитальных станций.
"Почему сам Аллен Харвуд напутствует меня на этот раз?" - пытался
догадаться Годдарт. Глубоко затаившееся тщеславие хотело бы, чтобы это
обстоятельство объяснялось личностью Годдарта, но трезвый рассудок говорил
иное: операция "Шедоу" исключительно важна, за ее ход Харвуду придется
отвечать перед Уильямом Прайсом, а потому он и не мог никому передоверить
это дело. Годдарт с предельной ясностью понимал больше - провал задания
будет лично ему стоить головы, ему тогда вспомнят и бегство Можайцева и
неудачу с Шольцем. Плата за промахи будет только одна - его, Хью Годдарта,
жизнь. Так незаметно для самого себя он подошел к незримой грани,
отделяющей его реальное существование от небытия, и ему стало страшно. Для
того чтобы иметь право жить, Годдарт обязан выполнить приказание Харвуда,
выполнить, пустив в ход все свои способности и опыт старого разведчика,
хитрость, жестокость, коварство. Чужие люди, к которым он и раньше не питал
почтения, отныне не имели для него никакого значения.
Некоторое время ушло на необходимую стажировку - сюда входили не
только ознакомление с советской прессой, курс специальных лекций по ядерной
физике, но и серия сложных мероприятий по спортивной тренировке. Годдарту
пришлось тяжело, но он добросовестно спешил: от одной мысли, что Харвуд
заподозрит его в умышленной проволочке, становилось не по себе. К тому же
Прайс, чего доброго, мог и пересмотреть свои планы, - в таком случае нужда
в нем отпала бы и тогда настало бы то самое, чего он боялся больше всего -
расплата за Брайт-ривер.
Поездка до Франкфурта-на-Майне могла бы сойти за развлекательный вояж,
о снедавших его заботах Годдарт старался не думать. Но уже в этом
западногерманском городе он отчетливо понял - через считанные часы придется
окунуться с головой в иную обстановку, полную неожиданностей и смертельной
опасности...
Получив явки и пароли, Годдарт сумел затем благополучно перейти
границу Германской Демократической Республики и, нигде не задерживаясь,
начал продвигаться прямо на восток. На территории ГДР он удачно выдавал
себя за немца, а перебравшись через Одер на польскую землю, превратился в
поляка, специалиста, возвращающегося в Варшаву из командировки. Он хорошо
знал места, через которые скрытно следовал, когда-то у него туг были и
друзья и агенты, но сейчас разведчик стремился пройти до самой Москвы
неслышно, невидимкой.
В ранний сумеречный час он оказался наконец-то на берегу Буга. От
земли подымался еле заметный весенний парок. Река по обоим берегам густо
заросла лозняком, ивами... Совсем близко, за спокойной водной лентой и
кудрявым кустарником виднелись хутора, а немного правее - строения
пограничного городка Пореченска. Там была Белоруссия, советская страна.
Вода в Буге струилась едва заметными перекатами, тихо плескалась у
пологих берегов - чистая, темная на расстоянии.
Радомская, тридцать шесть. За забором обширный дом с мезонином,
напоминающим старинную каланчу. На взгорье, в двух шагах, развалины
старинного замка, и чуть подальше - Буг.
"Радомская, тридцать шесть, спросить Сатановскую". Его ждали.
Пробираясь сюда, Годдарт думал, что встретит здесь пожилую, растолстевшую
шинкарку, и был несколько озадачен, увидев перед собой женщину, пожалуй, не
старше тридцати пяти, бесспорно красивую, элегантно одетую.
Годдарт не был поклонником прекрасного пола, женщины привлекательной
внешности заставляли его инстинктивно настораживаться. Так и на сей раз -
обменявшись паролем, он должен был сказать Сатановской еще нечто, что
определяло способ его переброски через советскую границу, но решил не
спешить с этим. На вопросительный взгляд хозяйки ответил лишь словом:
"Спать". Она поняла по-своему - ему необходимо сбросить с себя усталость,
избавиться от чрезмерного нервного напряжения, следствия далекого и
опасного путешествия с Запада. Но он думал совсем о другом, о том, чтобы в
эти последние часы перед броском через границу не "наследить", остаться
"невидимкой". А для этого надо было прежде всего осмотреться, не
столкнуться случайно с кем-то из старых знакомых. И его предосторожность
оправдала себя.
Отдохнув в отведенной ему комнате, с наступлением вечера он отправился
на разведку. Помещение Сатановской, как он вскоре заключил, представляло
собой нечто среднее между рестораном, корчмой и домом свиданий. Внизу было
весело, какие-то люди танцевали под радиолу, звенели бутылки, слышались
пьяные возгласы...
Убедившись, что хозяйки там нет, Годдарт продолжал обследовать дом.
Несмотря на большой рост и внушительную комплекцию, он умел передвигаться
мягко, как кошка. В одной из дальних комнатушек Годдарт заметил наконец
Сатановскую. Она сидела за крошечным столиком как раз лицом к стеклянной
двери, за занавеской которой он неслышно притаился. Она беседовала с
какой-то женщиной, лица которой разведчик видеть не мог. Разговаривали
шепотом. Годдарт уловил слова незнакомки: "Не забудь купить холодильник.
Маня". Голос показался ему знакомым. Сатановская сказала: "Хорошо. Я
запомнила. Передам ему, пани Мария".
Мария! Женщина поднялась со стула, и в то же мгновенье Годдарт
отшатнулся: он увидел ее лицо, еще не старое, по-прежнему красивое, такое
знакомое... Он поспешно добрался до отведенной ему комнаты. Теперь было
ясно - с переходом границы откладывать опасно.
Когда Сатановская вошла в его конуру, он сидел угрюмый, в глубокой
задумчивости, которую не сумел скрыть, - пытался видеть себя уже там, по ту
сторону Буга, в Белоруссии. Ему хотелось верить, что все обойдется
благополучно, - тогда он вернется домой, возьмет из банка доллары, которыми
Харвуд отметит успех его миссии в России - и заживет! Но до этого еще было
очень далеко... Подняв голову, он сказал: "Дрисса". Теперь она знала, как
именно и каким путем ей приказывают переправить его через границу. Но
почему же он молчал раньше? Женщина в упор посмотрела в его большое рыхлое
лицо и неожиданно вздрогнула. У нее задрожали руки, она постаралась
спрятать их. Годдарт заметил и пристальный взгляд хозяйки и ее смущение, но
объяснил это по-своему, расправил плечи и с самодовольным видом
ухмыльнулся.
- Пану пора собираться, - оказала Сатановская. Резким, почти
неприязненным тоном добавила: - Пана поведет женщина.
Годдарт спросил:
- Пани Мария?
Сатановская снова внимательно посмотрела на него, в углах ее губ
зазмеилась презрительная улыбка: она поняла, что он выслеживал ее. После
мучительно долгого молчания с трудом произнесла:
- Нет, другая.
В полночь разведчик покинул явку. Рядом с ним шла рослая женщина, под
ватником которой он заметил автомат.
Непроглядная темь пала на землю. Где-то близко угадывался Буг. Годдарт
никак не мог понять, куда его ведут. Женщина твердо, по-мужски взяла его за
руку, и они вошли в развалины старого замка. А у него все не выходила из
головы фраза: "Не забудь купить холодильник. Маня", повторенная ему на
прощание Сатановской. Если в Смоленске он получит телеграмму до
востребования с таким текстом, к поезду возвращаться нельзя, надо будет
тотчас изменить маршрут.
Притаившись у окна мансарды, вслед Годдарту глядела Сатановская. За
последние годы несколько тайных пришельцев с Запада ушло из ее дома на
землю Советской Белоруссии вот так, ночью, в темень и непогоду,
сопровождаемые все той же женщиной с немецким автоматом под ватником. И ни
разу Сатановская не подумала о том горе, которое они, эти звери, могли
причинить на территории Советского Союза, проникнув туда с ее помощью. Ни
разу не подумала она об этом потому, что облик переходивших границу агентов
ничего не говорил ей, не вызывал в ней никаких эмоций и не наталкивал на
неприятные размышления - люди мелькали как тени и пропадали в ночи,
навсегда уходя из ее жизни, так и оставшись неведомыми ей. Они не вызывали
в ней ни гнева, ни симпатии, ни радости, ни ненависти - ничего! Но с тем,
что вот сейчас уходил к Бугу, получилось иначе, встреча с ним неожиданно и
глубоко встревожила ее: этого человека Сатановская знала, и знала слишком
хорошо, на этот раз она уже не могла обманывать себя - он мог нести с собой
только предательство, уничтожение, кровь и слезы людям, которые не ожидают
этого, не имеют о нем ни малейшего представления и вот в этот полночный
час, наверное, спокойно спят где-нибудь у себя - в Москве, Ленинграде,
Минске... И это тревожило ее. Нет, нет - это не был голос совести, -
Сатановской, пожалуй, были безразличны граждане соседней страны, люди,
незнакомые ей. Переживать, и переживать сильно и больно заставляло что-то
другое, чего определить словами она еще не могла. Может быть, остаток ранее
ведомой ей гордости, самолюбие, может, странный каприз... Все возможно. Как
бы то ни было, Сатановская чувствовала себя оскорбленной до глубины души.
Если бы не этот человек, ее жизнь, возможно, сложилась бы удачнее и она не
сидела бы долгие годы в пограничном польском захолустье, бесплодно ожидая
обещанное ей счастье и благополучие. А годы уходят и безжалостно уносят с
собой молодость, красоту и все то, что она, казалось ей, могла связывать с
ними в своих мечтах.
Сатановская прошла в ту самую комнату, в которой недавно беседовала с
Марией, вынула из шкафчика бутылку коньяку и тяжело опустилась в кресло.
Она пила и всеми силами старалась заставить себя не думать о прошлом.
Но это ей не удалось, - прошлое вернулось и не хотело уходить...
Она родилась тут, в этом польском городке. У нее было короткое, но
счастливое детство. Лучшего врача, чем Моисей Сатановский, не было,
пожалуй, во всем воеводстве. Уважение и достаток не покидали дом, в котором
росла красивая девочка Соня. Даже дядя Мордехай Шварц - чванливый,
высокомерный, имевший обыкновение со всеми без исключения разговаривать в
покровительственном тоне, и тот смотрел на нее как на чудо и порой о чем-то
задумывался. Прошло много лет, прежде чем она поняла, о чем именно думал
тогда Мордехай Шварц, но, к сожалению - поздно, ничего изменить уже было
нельзя.
Дядя вырос в Одессе, веселом городе где-то на берегу Черного моря.
Маленькой Соне Одесса представлялась райским местом, где никто не знает
нужды, всегда светит солнце, а люди едят виноград и распевают залихватские
песни. Но дяде Одесса почему-то не понравилась, и он сбежал: когда, куда,
каким образом - это для девочки оставалось тайной. Мордехай Шварц с головой
окунулся в то, что не без гордости называл бизнесом, он "делал деньги".
Шварц стал своим везде, хотя, кажется, не имел постоянного пристанища
нигде. Без устали колесил по земному шару, встречался с самыми различными
людьми, заключал какие-то сделки и спешил дальше. Он постоянно спешил.
Подарков он ей никогда не привозил - то ли по жадности, то ли просто
забывал купить хотя бы конфетку.
В сентябре тысяча девятьсот тридцать девятого года на польскую землю
вторглись полчища Гитлера, те самые фашисты, о которых в семье доктора
говорили всегда с ненавистью и презрением. Начались аресты и убийства
поляков. Евреи подлежали поголовному уничтожению. Отца и мать схватили и
увезли - больше она их никогда уже не видела. Ее спрятал поляк, которому
незадолго до того доктор Сатановский спас жизнь. Поляк прятал ее долго - в
подвале, на чердаке, потом помог ей уйти в лес, к обездоленным, а те
переправили девочку за Буг, в Советскую Белоруссию. Так она очутилась в
детдоме в Пореченске.
Через несколько дней в детдом явился ее дядя Мордехай Шварц. Он ни
словом не обмолвился о тяжкой гибели близких, придирчиво осмотрел ее и
пошел к советским властям хлопотать об отъезде за океан. Потом просидел с
ней целый вечер, рассказывал об Америке. Страна эта, по его словам, была
настоящим раем. Одессе с ее солнцем, виноградом и песнями с Америкой никак
не сравниться. Девочка молчала, ей было все равно, лишь бы не гитлеровский
концлагерь. Она легла спать с мыслями о предстоящем отъезде и со смутным
подозрением относительно дяди: что-то он слишком щедр на обещания, она ведь
всегда знала его сухим, расчетливым эгоистом. В родственные чувства
Мордехая Шварца Соня не очень верила.
А под утро Гитлер напал на Советский Союз, началась новая война.
Мордехай Шварц куда-то исчез, будто растаял в воздухе. Соня вскоре попала в
концлагерь неподалеку от Гродно. С тех пор много воды утекло, но и поныне
не может Сатановская без дрожи вспомнить о своем пребывании в том лагере.
Каторжный труд, голод, горы трупов, погибших от истощения, издевательств,
избиений, болезней. И казни, каждый день обязательно казни - несчастных
подтаскивали к виселице, а оркестр из заключенных в это время играл марши,
мазурки, польки. И зрители - несчастные, ни в чем не повинные люди, каждому
из которых было суждено окончить жизнь или вот так, с петлей на шее, или от
пули эсэсовца-конвоира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
понадобились установки Можайцева, что он задумал? Займитесь этим делом
немедленно - я кое-что подозреваю... Однако Функу для его затей все-таки
потребуется время, и к тому же еще неизвестно, чем все это у него
окончится. А русские не теряют ни одного дня, не сегодня-завтра они выведут
в ближний космос на постоянную вахту целую эскадру своих орбитальных
станций с людьми на борту. Этого допустить нельзя! Поэтому мы с вами,
Аллен, не должны, увлекшись борьбой с Функом, забыть о том, что я считаю
сейчас не менее важным... Поскольку у меня нет пока оружия, установок
Можайцева, при помощи которых я смог бы очистить небо от советских
космических станций, Аллен, мы с вами должны во что бы то ни стало быть в
курсе их космической программы, попытаться завладеть их секретами,
опередить их!
Харвуд пристально взглянул на Прайса.
- Я давно предусмотрел возможность такой ситуации, - спокойна произнес
он. - Вы хотите, чтобы я немедленно начал атаку на советских ученых,
астрономов, инженеров?..
- Да, именно немедленно. - Прайс вскочил на ноги. - Вам придется всеми
средствами форсировать проведение...
- Операции "Шедоу", - подсказал Харвуд. Прайс продолжал:
- Да, "Шедоу". Это сложное предприятие, я понимаю... Но главное - не
теряйте ни минуты. И не жалейте ни денег, ни людей, мне важен конечный
результат.
- Хорошо. - Харвуд бросил взгляд на часы и раскланялся. Прайс крепко
пожал разведчику руку - наступила пора действий, действий там, на
территории Советского Союза.
Глава третья
Жизнь сложна - эту истину Хью Годдарт усвоил давно. Однако было время,
когда ему всерьез казалось, что и сложности ее и превратности - для него
лично остались позади. Охранять такого человека, как Можайцев, всецело
занятого своим изобретением и почти не обращавшего внимания на то, что
творилось вокруг, не представляло никакого труда. Инженер Можайцев,
которого Годдарт презирал, являлся для него залогом спокойной и богатой
жизни, о которой он всегда мечтал. Но мечты пошли прахом, совершенно
неожиданно оказалось, что все надо начинать сначала, о его прежних заслугах
теперь и не вспомнили. У Годдарта имелась слабая надежда, что его отправят
в Западную Европу доводить дело с установками Можайцева до конца, что ему
поручат проникнуть в окружение Карла Функа, выведать, с какой целью тот
заинтересовался работами русского инженера... Вызов к Харвуду положил конец
иллюзиям: Годдарту надлежало заняться проведением операции "Шедоу". При
этом Харвуд прямо сказал, что ему, Годдарту, отводится роль хоть и важная,
но сугубо подчиненная - в Москве он должен будет действовать неукоснительно
в соответствии с приказами Грина, любимца Харвуда, тот знает обстановку. Из
слов Харвуда разведчик сделал вывод: ему придется заниматься осуществлением
лишь части операции. Где-то уже есть или будут другие люди, о которых он
ничего не знает и не должен знать. Смысл задания Годдарту стал ясен, как
только он услышал имена тех, чьи работы интересовали "короля урана", - это
было производное от несчастного для него происшествия с Можайцевым в
Брайт-ривер. Прайс спешил теперь выиграть время, - знать труды русских
ученых по созданию космических орбитальных станций.
"Почему сам Аллен Харвуд напутствует меня на этот раз?" - пытался
догадаться Годдарт. Глубоко затаившееся тщеславие хотело бы, чтобы это
обстоятельство объяснялось личностью Годдарта, но трезвый рассудок говорил
иное: операция "Шедоу" исключительно важна, за ее ход Харвуду придется
отвечать перед Уильямом Прайсом, а потому он и не мог никому передоверить
это дело. Годдарт с предельной ясностью понимал больше - провал задания
будет лично ему стоить головы, ему тогда вспомнят и бегство Можайцева и
неудачу с Шольцем. Плата за промахи будет только одна - его, Хью Годдарта,
жизнь. Так незаметно для самого себя он подошел к незримой грани,
отделяющей его реальное существование от небытия, и ему стало страшно. Для
того чтобы иметь право жить, Годдарт обязан выполнить приказание Харвуда,
выполнить, пустив в ход все свои способности и опыт старого разведчика,
хитрость, жестокость, коварство. Чужие люди, к которым он и раньше не питал
почтения, отныне не имели для него никакого значения.
Некоторое время ушло на необходимую стажировку - сюда входили не
только ознакомление с советской прессой, курс специальных лекций по ядерной
физике, но и серия сложных мероприятий по спортивной тренировке. Годдарту
пришлось тяжело, но он добросовестно спешил: от одной мысли, что Харвуд
заподозрит его в умышленной проволочке, становилось не по себе. К тому же
Прайс, чего доброго, мог и пересмотреть свои планы, - в таком случае нужда
в нем отпала бы и тогда настало бы то самое, чего он боялся больше всего -
расплата за Брайт-ривер.
Поездка до Франкфурта-на-Майне могла бы сойти за развлекательный вояж,
о снедавших его заботах Годдарт старался не думать. Но уже в этом
западногерманском городе он отчетливо понял - через считанные часы придется
окунуться с головой в иную обстановку, полную неожиданностей и смертельной
опасности...
Получив явки и пароли, Годдарт сумел затем благополучно перейти
границу Германской Демократической Республики и, нигде не задерживаясь,
начал продвигаться прямо на восток. На территории ГДР он удачно выдавал
себя за немца, а перебравшись через Одер на польскую землю, превратился в
поляка, специалиста, возвращающегося в Варшаву из командировки. Он хорошо
знал места, через которые скрытно следовал, когда-то у него туг были и
друзья и агенты, но сейчас разведчик стремился пройти до самой Москвы
неслышно, невидимкой.
В ранний сумеречный час он оказался наконец-то на берегу Буга. От
земли подымался еле заметный весенний парок. Река по обоим берегам густо
заросла лозняком, ивами... Совсем близко, за спокойной водной лентой и
кудрявым кустарником виднелись хутора, а немного правее - строения
пограничного городка Пореченска. Там была Белоруссия, советская страна.
Вода в Буге струилась едва заметными перекатами, тихо плескалась у
пологих берегов - чистая, темная на расстоянии.
Радомская, тридцать шесть. За забором обширный дом с мезонином,
напоминающим старинную каланчу. На взгорье, в двух шагах, развалины
старинного замка, и чуть подальше - Буг.
"Радомская, тридцать шесть, спросить Сатановскую". Его ждали.
Пробираясь сюда, Годдарт думал, что встретит здесь пожилую, растолстевшую
шинкарку, и был несколько озадачен, увидев перед собой женщину, пожалуй, не
старше тридцати пяти, бесспорно красивую, элегантно одетую.
Годдарт не был поклонником прекрасного пола, женщины привлекательной
внешности заставляли его инстинктивно настораживаться. Так и на сей раз -
обменявшись паролем, он должен был сказать Сатановской еще нечто, что
определяло способ его переброски через советскую границу, но решил не
спешить с этим. На вопросительный взгляд хозяйки ответил лишь словом:
"Спать". Она поняла по-своему - ему необходимо сбросить с себя усталость,
избавиться от чрезмерного нервного напряжения, следствия далекого и
опасного путешествия с Запада. Но он думал совсем о другом, о том, чтобы в
эти последние часы перед броском через границу не "наследить", остаться
"невидимкой". А для этого надо было прежде всего осмотреться, не
столкнуться случайно с кем-то из старых знакомых. И его предосторожность
оправдала себя.
Отдохнув в отведенной ему комнате, с наступлением вечера он отправился
на разведку. Помещение Сатановской, как он вскоре заключил, представляло
собой нечто среднее между рестораном, корчмой и домом свиданий. Внизу было
весело, какие-то люди танцевали под радиолу, звенели бутылки, слышались
пьяные возгласы...
Убедившись, что хозяйки там нет, Годдарт продолжал обследовать дом.
Несмотря на большой рост и внушительную комплекцию, он умел передвигаться
мягко, как кошка. В одной из дальних комнатушек Годдарт заметил наконец
Сатановскую. Она сидела за крошечным столиком как раз лицом к стеклянной
двери, за занавеской которой он неслышно притаился. Она беседовала с
какой-то женщиной, лица которой разведчик видеть не мог. Разговаривали
шепотом. Годдарт уловил слова незнакомки: "Не забудь купить холодильник.
Маня". Голос показался ему знакомым. Сатановская сказала: "Хорошо. Я
запомнила. Передам ему, пани Мария".
Мария! Женщина поднялась со стула, и в то же мгновенье Годдарт
отшатнулся: он увидел ее лицо, еще не старое, по-прежнему красивое, такое
знакомое... Он поспешно добрался до отведенной ему комнаты. Теперь было
ясно - с переходом границы откладывать опасно.
Когда Сатановская вошла в его конуру, он сидел угрюмый, в глубокой
задумчивости, которую не сумел скрыть, - пытался видеть себя уже там, по ту
сторону Буга, в Белоруссии. Ему хотелось верить, что все обойдется
благополучно, - тогда он вернется домой, возьмет из банка доллары, которыми
Харвуд отметит успех его миссии в России - и заживет! Но до этого еще было
очень далеко... Подняв голову, он сказал: "Дрисса". Теперь она знала, как
именно и каким путем ей приказывают переправить его через границу. Но
почему же он молчал раньше? Женщина в упор посмотрела в его большое рыхлое
лицо и неожиданно вздрогнула. У нее задрожали руки, она постаралась
спрятать их. Годдарт заметил и пристальный взгляд хозяйки и ее смущение, но
объяснил это по-своему, расправил плечи и с самодовольным видом
ухмыльнулся.
- Пану пора собираться, - оказала Сатановская. Резким, почти
неприязненным тоном добавила: - Пана поведет женщина.
Годдарт спросил:
- Пани Мария?
Сатановская снова внимательно посмотрела на него, в углах ее губ
зазмеилась презрительная улыбка: она поняла, что он выслеживал ее. После
мучительно долгого молчания с трудом произнесла:
- Нет, другая.
В полночь разведчик покинул явку. Рядом с ним шла рослая женщина, под
ватником которой он заметил автомат.
Непроглядная темь пала на землю. Где-то близко угадывался Буг. Годдарт
никак не мог понять, куда его ведут. Женщина твердо, по-мужски взяла его за
руку, и они вошли в развалины старого замка. А у него все не выходила из
головы фраза: "Не забудь купить холодильник. Маня", повторенная ему на
прощание Сатановской. Если в Смоленске он получит телеграмму до
востребования с таким текстом, к поезду возвращаться нельзя, надо будет
тотчас изменить маршрут.
Притаившись у окна мансарды, вслед Годдарту глядела Сатановская. За
последние годы несколько тайных пришельцев с Запада ушло из ее дома на
землю Советской Белоруссии вот так, ночью, в темень и непогоду,
сопровождаемые все той же женщиной с немецким автоматом под ватником. И ни
разу Сатановская не подумала о том горе, которое они, эти звери, могли
причинить на территории Советского Союза, проникнув туда с ее помощью. Ни
разу не подумала она об этом потому, что облик переходивших границу агентов
ничего не говорил ей, не вызывал в ней никаких эмоций и не наталкивал на
неприятные размышления - люди мелькали как тени и пропадали в ночи,
навсегда уходя из ее жизни, так и оставшись неведомыми ей. Они не вызывали
в ней ни гнева, ни симпатии, ни радости, ни ненависти - ничего! Но с тем,
что вот сейчас уходил к Бугу, получилось иначе, встреча с ним неожиданно и
глубоко встревожила ее: этого человека Сатановская знала, и знала слишком
хорошо, на этот раз она уже не могла обманывать себя - он мог нести с собой
только предательство, уничтожение, кровь и слезы людям, которые не ожидают
этого, не имеют о нем ни малейшего представления и вот в этот полночный
час, наверное, спокойно спят где-нибудь у себя - в Москве, Ленинграде,
Минске... И это тревожило ее. Нет, нет - это не был голос совести, -
Сатановской, пожалуй, были безразличны граждане соседней страны, люди,
незнакомые ей. Переживать, и переживать сильно и больно заставляло что-то
другое, чего определить словами она еще не могла. Может быть, остаток ранее
ведомой ей гордости, самолюбие, может, странный каприз... Все возможно. Как
бы то ни было, Сатановская чувствовала себя оскорбленной до глубины души.
Если бы не этот человек, ее жизнь, возможно, сложилась бы удачнее и она не
сидела бы долгие годы в пограничном польском захолустье, бесплодно ожидая
обещанное ей счастье и благополучие. А годы уходят и безжалостно уносят с
собой молодость, красоту и все то, что она, казалось ей, могла связывать с
ними в своих мечтах.
Сатановская прошла в ту самую комнату, в которой недавно беседовала с
Марией, вынула из шкафчика бутылку коньяку и тяжело опустилась в кресло.
Она пила и всеми силами старалась заставить себя не думать о прошлом.
Но это ей не удалось, - прошлое вернулось и не хотело уходить...
Она родилась тут, в этом польском городке. У нее было короткое, но
счастливое детство. Лучшего врача, чем Моисей Сатановский, не было,
пожалуй, во всем воеводстве. Уважение и достаток не покидали дом, в котором
росла красивая девочка Соня. Даже дядя Мордехай Шварц - чванливый,
высокомерный, имевший обыкновение со всеми без исключения разговаривать в
покровительственном тоне, и тот смотрел на нее как на чудо и порой о чем-то
задумывался. Прошло много лет, прежде чем она поняла, о чем именно думал
тогда Мордехай Шварц, но, к сожалению - поздно, ничего изменить уже было
нельзя.
Дядя вырос в Одессе, веселом городе где-то на берегу Черного моря.
Маленькой Соне Одесса представлялась райским местом, где никто не знает
нужды, всегда светит солнце, а люди едят виноград и распевают залихватские
песни. Но дяде Одесса почему-то не понравилась, и он сбежал: когда, куда,
каким образом - это для девочки оставалось тайной. Мордехай Шварц с головой
окунулся в то, что не без гордости называл бизнесом, он "делал деньги".
Шварц стал своим везде, хотя, кажется, не имел постоянного пристанища
нигде. Без устали колесил по земному шару, встречался с самыми различными
людьми, заключал какие-то сделки и спешил дальше. Он постоянно спешил.
Подарков он ей никогда не привозил - то ли по жадности, то ли просто
забывал купить хотя бы конфетку.
В сентябре тысяча девятьсот тридцать девятого года на польскую землю
вторглись полчища Гитлера, те самые фашисты, о которых в семье доктора
говорили всегда с ненавистью и презрением. Начались аресты и убийства
поляков. Евреи подлежали поголовному уничтожению. Отца и мать схватили и
увезли - больше она их никогда уже не видела. Ее спрятал поляк, которому
незадолго до того доктор Сатановский спас жизнь. Поляк прятал ее долго - в
подвале, на чердаке, потом помог ей уйти в лес, к обездоленным, а те
переправили девочку за Буг, в Советскую Белоруссию. Так она очутилась в
детдоме в Пореченске.
Через несколько дней в детдом явился ее дядя Мордехай Шварц. Он ни
словом не обмолвился о тяжкой гибели близких, придирчиво осмотрел ее и
пошел к советским властям хлопотать об отъезде за океан. Потом просидел с
ней целый вечер, рассказывал об Америке. Страна эта, по его словам, была
настоящим раем. Одессе с ее солнцем, виноградом и песнями с Америкой никак
не сравниться. Девочка молчала, ей было все равно, лишь бы не гитлеровский
концлагерь. Она легла спать с мыслями о предстоящем отъезде и со смутным
подозрением относительно дяди: что-то он слишком щедр на обещания, она ведь
всегда знала его сухим, расчетливым эгоистом. В родственные чувства
Мордехая Шварца Соня не очень верила.
А под утро Гитлер напал на Советский Союз, началась новая война.
Мордехай Шварц куда-то исчез, будто растаял в воздухе. Соня вскоре попала в
концлагерь неподалеку от Гродно. С тех пор много воды утекло, но и поныне
не может Сатановская без дрожи вспомнить о своем пребывании в том лагере.
Каторжный труд, голод, горы трупов, погибших от истощения, издевательств,
избиений, болезней. И казни, каждый день обязательно казни - несчастных
подтаскивали к виселице, а оркестр из заключенных в это время играл марши,
мазурки, польки. И зрители - несчастные, ни в чем не повинные люди, каждому
из которых было суждено окончить жизнь или вот так, с петлей на шее, или от
пули эсэсовца-конвоира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9