– Боярина какого сопровождаете? – спросил он из своего укрытия.– Князя Ивана Берладника в Суздаль везём.– Самого Ивана Берладника?– А ты как думал? Попусту детских вдаль не погонят.– Вот так дела. А рядом с ним кто сидит?– Слуга ли, палач – толком не знаю. Так ли скажу или эдак – который-то раз совру.– Из Киева он или откуда?– И про это не ведаю. Слыхал, что не из южных земель.Последний вопрос Дёмка мог бы не задавать. И без того ухватил он соломинку, поймал ускользавшую мысль. В первом возке, свесив ноги и уцепившись руками за край, сидел тот, за кем Дёмка, кружа по дорогам, всю осень и зиму гнался. «Слуга ли, палач?» – отозвался о том человеке возница.
Горница с большой изразцовой печью была натоплена до духоты. Прежний истопник со вчерашнего дня исчез. Пришлось приставить другого, и с непривычки новый перестарался. Великий князь и хранитель печати сидели в расстёгнутых на груди кафтанах. Разговор протекал вяло. Оба упорствовали, каждый держался за сказанное, настаивал на своём.– Поверь слову, великий князь-государь, малым числом отрядил ты детских. Три десятка для дальней дороги ничто.– Зато отобраны из самых храбрых, один к одному.– Всё равно. Горстке с полком не совладать. Прикажи сотню отправить следом, того лучше две. Со вчерашнего вечера миновал всего день. Поспеют догнать без труда.– Со вчерашнего вечера словно банный лист пристаёшь. Сказано, нет надобности отряжать для Берладника всю дружину.– Поразмысли, великий князь-государь, без гнева. В Суздаль ехать – Чернигов не миновать. Злобность Изяслава Черниговского против тебя известна, не таит он, в голос оповещает. Ну как решится отбить Берладника, вышлет дружину на перехват?– Тьфу, – вышел из себя Юрий Владимирович. – Надоел, хуже редьки в голодный год. Ещё доедет ли Иван до Чернигова?Хранитель печати ударил себя по лбу.– Убил комара! – расхохотался Юрий Владимирович.– Назови меня дурнем, великий князь-государь, не ошибёшься! – Хранитель печати зажмурил глаза. – Скребу да скребу в затылке: отчего это, думаю, мало воев ты отрядил?Притворялся лиса-советчик. Всё-то он понял. Сам навёл великого князя на мысль избавиться от Ивана Берладника тихо и мирно, без всякого суда. Сам беглого князю доставил, не поленился за дверью выстоять, чтобы послушать весь разговор.– Чем без толку по лбу хлопать, лучше делом займись, – отсмеявшись, проговорил Юрий Владимирович. – Сходи-ка с речью к старцу-митрополиту, скажи от меня так: «Кланяюсь земно, святой отец, и прошу твоего благословения. Прости, что сам не могу прийти, немочи и хворь одолели. Вместо себя окольничего посылаю. Увещевания твои запали мне в душу, и я изменил принятое первоначально решение. Князя Ивана Ростиславовича не передал зятю, а отправил на проживание к старшему сыну в суздальские земли. Охрану в сопровождение князя Ивана послал самую надёжную, отрядив три первых десятка из собственной дружины. О чём тебя, святой отец, первым уведомляю». Что скажешь, окольничий, ладно ли составлена речь?– Каждое слово вразумительно и находится в соответствии с истиной. Но скажи ещё, великий князь-государь: кто кроме нас двоих знает, какой дорогой отправлен Иван Берладник?– В том-то и хитрость, что в тайности собрались, в тайности затемно выехали, – проговорил довольный собой Юрий Владимирович. – Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Детским отдан приказ строжайший селения стороной объезжать, на ночёвку останавливаться в лесу.Великому князю ли было не знать, что у стен имеются уши? Сколько раз через слуг сам чужие тайны выведывал, тут же – словно затмение накатило. Киев наводнён был берладниками. Медоварами, конюхами и псарями они устраивались служить на княжьей кухне, конюшнях, на псарне. В городском и пригородном дворцах постоянно строились погреба, житницы, сушила. Среди древоделов-плотников махали топорами берладники. Федька Жмудь приглянулся великому князю за богатырский рост и был переведён из плотников в истопники. Кому нужно было услышать – услышали. Те, кто ждал вестей, дождались. И прежде чем Иван Берладник в подаренной великим князем дорогой лисьей шубе уселся в возок, через городские ворота по одному выехало несколько всадников. Не спеша, они разъехались по околоградью, одни держа путь на Черниговскую дорогу, другие – к югу. Отъехав на два перелёта стрелы, всадники пустили своих коней вскачь.Стоянку новые Дёмкины спутники устроили на опушке леса. Запалили костры, задали коням корм. Детские расселись вокруг большого костра. От одного к другому двинулся ковш-братина, наполненный хмельной медовухой. Детские пили, пели, байки рассказывали. Громкие голоса свои не умеряли, смех не таили.Дёмка издали наблюдал, как вечерял князь Иван Берладник. Выпростав из-под шубы руки, князь принимал от Лупана то кусок мяса, то кубок. Отсвет пламени падал на железную цепь и обручи, обхватившие запястья. Лупан подавал, отходил, наклонялся. Казалось, что рядом с князем мечется короткая неуклюжая тень.Подойти ближе Дёмка опасался. Ещё обнаружит его Лупан раньше времени. И снова, как тогда под Владимиром, когда думал, что вот-вот догонит, Дёмка не знал, как себя повести. Крикнуть: «Вяжите злодея, он убил моего отца!» – кто в это поверит? Доказательств нет никаких. Вызвать на честный кулачный бой? Вызвал кутёнок матёрого волка – тот раздавил его и не приметил. Другое дело, если сразиться ножами. Охоту Дёмка не любил и не убивал зверя попусту, но метать с силой клинок умел с малолетства. Приблизиться быстро, бросить Лупану нож с финифтяной рукоятью, чтобы он сразу сообразил, что к чему, себе оставить другой, с которым вышел в дорогу, и крикнуть: «Бейся не на жизнь, а на смерть, отравитель!»Утром, покачиваясь на ухабах в своём логове среди мешков, Дёмка проверил оба ножа – острые, – положил обратно в подвешенную к поясу сумку. С ней он не расставался. Затем он выпросил у возницы кусок мешковины и обмотал нижнюю часть лица, шапку надвинул по самые брови.– От чучела огородного не отличишь, – засмеялся возница.На привале Дёмка приблизился к детским. Как и вчера, братина не сходила с круга. Потому, говорят, и братиной ковш называется, чтобы вкруговую по-братски пить.– Дозвольте на князя Ивана Берладника поглядеть, – сказал Дёмка и сам не узнал своего голоса, раздавшегося из-под тряпицы.Детские расхохотались.– Откуда такой невиданный взялся?– Мой он! – издали крикнул возница, не оставлявший саней.– Закутал сынка, как девицу на морозе, чтобы нос свёклой не закраснел. Садись к нам, мальчонка, пригуби медовуху.Дёмка в ответ промолчал, и детские про него тотчас забыли. Они и на князя, сидевшего к ним спиной, не обращали внимания. У князя был свой костёр, у детских – свой. Дёмка увидел, как князь неловкими из-за оков руками протянул прислужнику кубок, – очевидно, велел принести медовухи. Взяв кубок, Лупан пошёл прямо на Дёмку, стоявшего возле костра. Дёмка вытащил нож с финифтяной рукоятью, приготовился бросить, почувствовал, как напряглась рука. Но, не пройдя и пяти шагов, Лупан остановился, к костру не пошёл, а, повернувшись вполоборота, быстро откинул полу тулупа и наполнил кубок из подвешенной к поясу сулеи. Князю он подал кубок с поклоном.
– Не пей! – срывая с лица мешковину, закричал что есть силы Дёмка. Сам не помня, что делает, он зачерпнул из сумки горсть белой крупки и бросил в костёр, вокруг которого пили детские. Метнулся к другому костру, бросил новую горсть. С двух сторон повалил белый пахучий дым. Дружинники захлебнулись, окаменели от страха. Лупан догадался, откуда дым, Дёмка увидел искажённое злобой лицо, метнул нож. Лупан охнул, схватился рукой за плечо, осел в рыхлый снег.
Дёмка крикнул князю:– Беги! – и побежал впереди к бившимся на привязи испуганным лошадям. Князь не заставил ждать. Дёмка рассёк ремённую привязь, помог окованному князю взобраться в седло. Впрыгнул сам. Он действовал быстро, но словно не с ним всё это происходило. Почуяв свободу, кони мигом выбрались на дорогу и помчались во весь опор. Вдогонку неслись проклятия детских, продолжавших барахтаться в едком дыму.Ночь выдалась тёмная, без луны и без звёзд. Если б не снег, то хоть глаз коли. Настоящее время для побега. Кони мчались – лишь ветер свистел и бились о землю снежные комья, летевшие из-под копыт. Других звуков чёрная ночь не посылала. Два всадника, конь о конь, неслись через тьму. Казалось, на всей земле больше не было ни души. И вдруг ожила, проснулась дорога. Загудел притоптанный снег.– Кони резвые, вынесут! – крикнул Дёмка.– Кабы не руки скованные да держать бы меч! – раздалось в ответ.Гул нарастал, становился ближе. Звуки надвигались со всех сторон, зажимали в кольцо.Дёмка и князь мчались рядом. Кони неслись голова к голове.– Догонять станут – я сдамся, один мне конец, а ты скачи и помни: ты для меня как брат.– Вынесут или вместе погибнем! – прокричал Дёмка.Ближе, ближе погоня. От топота конских копыт дрожит под снегом земля. Гул поднимается к самому небу.– Скачи, не оглядывайся. До самой смерти вспоминать тебя буду! – Князь подобрал поводья, готовясь в любой момент остановить коня и, перекрыв дорогу, спасти храброго мальчонку.– Что это? Князь, смотри! – крикнул Дёмка.Впереди показались огни. Мелькнули, исчезли, вспыхнули снова. Словно кто-то сгрёб с неба светлые звёзды и пригоршней бросил на землю. Огни не стояли – они двигались, приближались. Сзади – всё нараставший топот копыт. Впереди – пляска огней.– Что это, князь?– Спасение, названый мой брат. – Иван Ростиславович ослабил поводья. – Это подмога.С факелами в руках навстречу неслась черниговская дружина.– Выручили! Выручили! – орал Федька Жмудь.Он скакал первым. Факел, зажатый в мощной ручище, высоко выплясывал над головой. Пламя взмывало и билось как распущенный по ветру стяг.
Часть втораяНа клязьминских кручах Как скоро Андрей Юрьевич известие о смерти отцовской получил, так скоро себя великим князем во всей Руси он объявил и ко всем князьям о том писал. Суздальцы и ростовцы и другие грады, июля, первого дня, собравшись в великом множестве, с радостью крест ему целовали, поскольку из-за его храбрости, справедливости и доброго правления всенародно больше всех братьев его любили. Русский историк В. Н. Татищев. XVIII век Великий князь Андрей нарёк место то Боголюбовым, потому и сам стал Боголюбским прозываться. Потом он город там построил и двор свой княжий близ новосозданной Рождественской церкви поставил и очень место то полюбил и жил там. Житие Андрея Боголюбского
Глава I. ВСТРЕТИЛ БОЯРИН СТРАХ Градники выходили на кручи, закатывали рукава неподпоясанных холщовых рубах. Над головами взлетали кирки, опускались и снова – кверху. Издали казалось: взлетают стаи вспугнутых птиц. Цепочкой, друг к другу в затылок, шли землекопы, несли на валы землю. Наполненные с верхом корзины лепились к спинам горбами. На плечах древоделов неспешно проплывали в обхват толщиной колоды, предназначенные для стен.«Стук-стук-перестук», – стучали топоры вдоль правого берега Лыбеди. «Стук-стук да постук», – вторило клязьминское левобережье. «Ух-у-ух, у-у-ух», – ухали под кувалдами сваи.Оживлённые лица, потные лбы, задорные перебранки.– За небо цепляйся, не то улетишь! – кричали внизу.– Под ноги гляди, о землю споткнёшься! – отвечали со стен.Обмотанные пеньковым канатом брёвна ползли наверх.– Держи, пошла, пошла!Стук топоров и заступов стелился вместе с туманом, уплывал по рекам с водой, цепляясь за тучи, передвигался по небу. «Строится стольный город», – неслась во все стороны гордая весть. «Срединная Русь набирает силу», – долетало до Киева.Гусляры любили рассказывать, как бахвалился Илья Муромец, что прибыл он в Киев-град прямоезжей дорогой, и не верил богатырю – крестьянскому сыну киевский князь. Потому князь не верил, что лежал город Муром в землях срединных, за лесами Дебрянскими, дремучими. Там жил-поживал Соловей-разбойник, и не было проложено через Залесье пути-дороженьки прямоезжей. То пехотою никто да не похаживал,И на добром коне никто да не проезживал.Туда серый конь да не прорыскивал,Птица чёрный ворон не пролётывал. Окраиной Киевской державы была Срединная Русь, да не бедной, не захудалой. Леса – богатейшие, удаль рек – богатырская, поля в безлесом Ополье – плодороднейшие. Куда ни глянешь, колышется в рост человека густая рожь, метёлки овса вызванивают тонко. За обладание срединными землями не раз велись меж князьями кровопролитные сечи. Чтобы закрыть Ростов и Суздаль от враждебных Мурома и Рязани, Владимир Мономах утвердил город на вершине Клязьминского хребта. Где торчали обнесённые тыном землянки издревле селившихся здесь людей, поднялся детинец. Крутизну берегов Клязьмы и Лыбеди усилили насыпные валы. Вдоль гребней встали дубовые стены. Воротные и угловые башни выросли до небес. Одним не взял Мономахов город – размерами. Киев и Новгород равнялись с Парижем и Лондоном. Владимир от Суздаля отставал, где уж с Новгородом тягаться.Как праздника ожидал Андрей Юрьевич начала работ. Едва освободила весна реки от ледового заточения и сдёрнула с полей снеговые ковры, прозвучало княжье его слово. И потянулись на восход и закат новые земляные гребни. Устья окраинных оврагов соединились высокими перемычками.
– Были бы человеку крылья даны или рукой за облако ухватиться, посмотреть с высоты, какие очертания примет город, – обернувшись к Андрею Юрьевичу, проговорил Пётр.– Взлетать не потребуется, боярин, – весело ответил князь. – Словами скажу, что видят соколы, синицы да ласточки. Кажется птицам небесным, будто лежит между синими реками наконечник копья, оброненного богатырём. Тупым концом копьё повёрнуто к Киеву, остриём нацелилось на Рязань.Князь и Пётр стояли на южном валу, где велись основные работы. Князь был весел. Он года сбрасывал с плеч, когда выходил на валы. Пётр, не в пример обыкновенному, казался обеспокоенным. То и дело бросал он на князя быстрый потаённый взгляд. Скоро ли отпустит? Диво дивное приключилось вчера с боярином, и ему не терпелось покинуть валы. Под вечер на торгу встретил он девицу – королевну заморскую. И прежде она на пути попадалась, а тут словно огнём обожгло. Душа в синих глазах потонула, руки-ноженьки молодецкие сковала золотая коса. Бросился Пётр за девицей, попытался ласково заговорить. Она же в ответ: «Ступай своей дорогой, боярин. Народ созову» – и быстрее ножками засеменила. Пётр не растерялся, прикинул, из какой лавчонки девица выпорхнула, насел на купца: «Кто такая, как зовут, где проживает?» Упёрся седобородый: «Не знаю, боярин, о ком расспросы ведёшь. Много красавиц заглядывают в мою лавчонку. Подвески и браслеты что для боярских жён, что для мизинных людей – для всех у меня припасены. Не прикажешь ли показать?» На торгу, у кого Пётр ни выпытывал, у всех был один ответ, как сговорились: «Не знаем, про которую выспрашиваешь, боярин. Синих глаз и кос золотых во Владимире не сосчитать. Поглядеть, так каждая раскрасавица». – «Такая лебедь одна». – «Тогда жди-пожди, в другой раз встретишь». Не приучен был Пётр ждать. Если что приглянулось, вынь да положь. На счастье, мужичонка к нему придвинулся, тощий, лицо испитое, нетрезвый, должно быть, с утра. «Иди следом, боярин, да чтоб вместе нас не приметили». Пётр пошёл. Мужичонка завёл его за складские сараи, по сторонам огляделся, зашептал: «Не веди расспросы, боярин, не скажут тебе владимирцы». – «Ты, что ли, скажешь?» – «Скажу, коли не выдашь». – «Зачем выдавать? Дам – вот, держи». Пётр сорвал с пояса кошелёк. Мужичонка заулыбался, затряс головой. «При такой твоей доброте дом покажу, где лебёдушка проживает». – «За показ отдельно получишь. Веди». – «Нет, боярин, сегодня туда нельзя, к темноте дело движется». – «Когда можно?» – «Завтра до темноты». – «Ладно, завтра. Освобожусь – приду». – «За воротами буду ждать. Оттуда мы мигом».
Солнце на полдень повернуло, а князь и не думал спускаться с валов. Теперь он стоял возле Федотовых плотников и смотрел со вниманием, как артель распускала дубовые брёвна на доски. Топоры в привычных руках ходили будто бы с лёгкостью, на самом деле с силой врезались в дерево. Доски получались гладкими, без уступов и выщербин, словно вырубленные сверху донизу единым взмахом меча.Возле Федота, приспособив вместо скамьи чурбан, расположился Кузьмище Киянин. Летописца и плотника часто видели вместе. Один был книжник, другой – рукодел, один был молод, время другого к старости повернуло, а соединила их крепкая дружба. Нравилось им друг у друга знания перенимать.– Так я тебе, Кузьма, доложу, – звучал сквозь перестук топоров неторопливый говор Федота. – Много ты сказов осилил про стародавние времена, руби-топор, а того не знаешь, что помогла Илье Муромцу одолеть Соловья-разбойника зелена трава, прозываемая «могущеник». Слышал про это?– Не слышал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Горница с большой изразцовой печью была натоплена до духоты. Прежний истопник со вчерашнего дня исчез. Пришлось приставить другого, и с непривычки новый перестарался. Великий князь и хранитель печати сидели в расстёгнутых на груди кафтанах. Разговор протекал вяло. Оба упорствовали, каждый держался за сказанное, настаивал на своём.– Поверь слову, великий князь-государь, малым числом отрядил ты детских. Три десятка для дальней дороги ничто.– Зато отобраны из самых храбрых, один к одному.– Всё равно. Горстке с полком не совладать. Прикажи сотню отправить следом, того лучше две. Со вчерашнего вечера миновал всего день. Поспеют догнать без труда.– Со вчерашнего вечера словно банный лист пристаёшь. Сказано, нет надобности отряжать для Берладника всю дружину.– Поразмысли, великий князь-государь, без гнева. В Суздаль ехать – Чернигов не миновать. Злобность Изяслава Черниговского против тебя известна, не таит он, в голос оповещает. Ну как решится отбить Берладника, вышлет дружину на перехват?– Тьфу, – вышел из себя Юрий Владимирович. – Надоел, хуже редьки в голодный год. Ещё доедет ли Иван до Чернигова?Хранитель печати ударил себя по лбу.– Убил комара! – расхохотался Юрий Владимирович.– Назови меня дурнем, великий князь-государь, не ошибёшься! – Хранитель печати зажмурил глаза. – Скребу да скребу в затылке: отчего это, думаю, мало воев ты отрядил?Притворялся лиса-советчик. Всё-то он понял. Сам навёл великого князя на мысль избавиться от Ивана Берладника тихо и мирно, без всякого суда. Сам беглого князю доставил, не поленился за дверью выстоять, чтобы послушать весь разговор.– Чем без толку по лбу хлопать, лучше делом займись, – отсмеявшись, проговорил Юрий Владимирович. – Сходи-ка с речью к старцу-митрополиту, скажи от меня так: «Кланяюсь земно, святой отец, и прошу твоего благословения. Прости, что сам не могу прийти, немочи и хворь одолели. Вместо себя окольничего посылаю. Увещевания твои запали мне в душу, и я изменил принятое первоначально решение. Князя Ивана Ростиславовича не передал зятю, а отправил на проживание к старшему сыну в суздальские земли. Охрану в сопровождение князя Ивана послал самую надёжную, отрядив три первых десятка из собственной дружины. О чём тебя, святой отец, первым уведомляю». Что скажешь, окольничий, ладно ли составлена речь?– Каждое слово вразумительно и находится в соответствии с истиной. Но скажи ещё, великий князь-государь: кто кроме нас двоих знает, какой дорогой отправлен Иван Берладник?– В том-то и хитрость, что в тайности собрались, в тайности затемно выехали, – проговорил довольный собой Юрий Владимирович. – Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Детским отдан приказ строжайший селения стороной объезжать, на ночёвку останавливаться в лесу.Великому князю ли было не знать, что у стен имеются уши? Сколько раз через слуг сам чужие тайны выведывал, тут же – словно затмение накатило. Киев наводнён был берладниками. Медоварами, конюхами и псарями они устраивались служить на княжьей кухне, конюшнях, на псарне. В городском и пригородном дворцах постоянно строились погреба, житницы, сушила. Среди древоделов-плотников махали топорами берладники. Федька Жмудь приглянулся великому князю за богатырский рост и был переведён из плотников в истопники. Кому нужно было услышать – услышали. Те, кто ждал вестей, дождались. И прежде чем Иван Берладник в подаренной великим князем дорогой лисьей шубе уселся в возок, через городские ворота по одному выехало несколько всадников. Не спеша, они разъехались по околоградью, одни держа путь на Черниговскую дорогу, другие – к югу. Отъехав на два перелёта стрелы, всадники пустили своих коней вскачь.Стоянку новые Дёмкины спутники устроили на опушке леса. Запалили костры, задали коням корм. Детские расселись вокруг большого костра. От одного к другому двинулся ковш-братина, наполненный хмельной медовухой. Детские пили, пели, байки рассказывали. Громкие голоса свои не умеряли, смех не таили.Дёмка издали наблюдал, как вечерял князь Иван Берладник. Выпростав из-под шубы руки, князь принимал от Лупана то кусок мяса, то кубок. Отсвет пламени падал на железную цепь и обручи, обхватившие запястья. Лупан подавал, отходил, наклонялся. Казалось, что рядом с князем мечется короткая неуклюжая тень.Подойти ближе Дёмка опасался. Ещё обнаружит его Лупан раньше времени. И снова, как тогда под Владимиром, когда думал, что вот-вот догонит, Дёмка не знал, как себя повести. Крикнуть: «Вяжите злодея, он убил моего отца!» – кто в это поверит? Доказательств нет никаких. Вызвать на честный кулачный бой? Вызвал кутёнок матёрого волка – тот раздавил его и не приметил. Другое дело, если сразиться ножами. Охоту Дёмка не любил и не убивал зверя попусту, но метать с силой клинок умел с малолетства. Приблизиться быстро, бросить Лупану нож с финифтяной рукоятью, чтобы он сразу сообразил, что к чему, себе оставить другой, с которым вышел в дорогу, и крикнуть: «Бейся не на жизнь, а на смерть, отравитель!»Утром, покачиваясь на ухабах в своём логове среди мешков, Дёмка проверил оба ножа – острые, – положил обратно в подвешенную к поясу сумку. С ней он не расставался. Затем он выпросил у возницы кусок мешковины и обмотал нижнюю часть лица, шапку надвинул по самые брови.– От чучела огородного не отличишь, – засмеялся возница.На привале Дёмка приблизился к детским. Как и вчера, братина не сходила с круга. Потому, говорят, и братиной ковш называется, чтобы вкруговую по-братски пить.– Дозвольте на князя Ивана Берладника поглядеть, – сказал Дёмка и сам не узнал своего голоса, раздавшегося из-под тряпицы.Детские расхохотались.– Откуда такой невиданный взялся?– Мой он! – издали крикнул возница, не оставлявший саней.– Закутал сынка, как девицу на морозе, чтобы нос свёклой не закраснел. Садись к нам, мальчонка, пригуби медовуху.Дёмка в ответ промолчал, и детские про него тотчас забыли. Они и на князя, сидевшего к ним спиной, не обращали внимания. У князя был свой костёр, у детских – свой. Дёмка увидел, как князь неловкими из-за оков руками протянул прислужнику кубок, – очевидно, велел принести медовухи. Взяв кубок, Лупан пошёл прямо на Дёмку, стоявшего возле костра. Дёмка вытащил нож с финифтяной рукоятью, приготовился бросить, почувствовал, как напряглась рука. Но, не пройдя и пяти шагов, Лупан остановился, к костру не пошёл, а, повернувшись вполоборота, быстро откинул полу тулупа и наполнил кубок из подвешенной к поясу сулеи. Князю он подал кубок с поклоном.
– Не пей! – срывая с лица мешковину, закричал что есть силы Дёмка. Сам не помня, что делает, он зачерпнул из сумки горсть белой крупки и бросил в костёр, вокруг которого пили детские. Метнулся к другому костру, бросил новую горсть. С двух сторон повалил белый пахучий дым. Дружинники захлебнулись, окаменели от страха. Лупан догадался, откуда дым, Дёмка увидел искажённое злобой лицо, метнул нож. Лупан охнул, схватился рукой за плечо, осел в рыхлый снег.
Дёмка крикнул князю:– Беги! – и побежал впереди к бившимся на привязи испуганным лошадям. Князь не заставил ждать. Дёмка рассёк ремённую привязь, помог окованному князю взобраться в седло. Впрыгнул сам. Он действовал быстро, но словно не с ним всё это происходило. Почуяв свободу, кони мигом выбрались на дорогу и помчались во весь опор. Вдогонку неслись проклятия детских, продолжавших барахтаться в едком дыму.Ночь выдалась тёмная, без луны и без звёзд. Если б не снег, то хоть глаз коли. Настоящее время для побега. Кони мчались – лишь ветер свистел и бились о землю снежные комья, летевшие из-под копыт. Других звуков чёрная ночь не посылала. Два всадника, конь о конь, неслись через тьму. Казалось, на всей земле больше не было ни души. И вдруг ожила, проснулась дорога. Загудел притоптанный снег.– Кони резвые, вынесут! – крикнул Дёмка.– Кабы не руки скованные да держать бы меч! – раздалось в ответ.Гул нарастал, становился ближе. Звуки надвигались со всех сторон, зажимали в кольцо.Дёмка и князь мчались рядом. Кони неслись голова к голове.– Догонять станут – я сдамся, один мне конец, а ты скачи и помни: ты для меня как брат.– Вынесут или вместе погибнем! – прокричал Дёмка.Ближе, ближе погоня. От топота конских копыт дрожит под снегом земля. Гул поднимается к самому небу.– Скачи, не оглядывайся. До самой смерти вспоминать тебя буду! – Князь подобрал поводья, готовясь в любой момент остановить коня и, перекрыв дорогу, спасти храброго мальчонку.– Что это? Князь, смотри! – крикнул Дёмка.Впереди показались огни. Мелькнули, исчезли, вспыхнули снова. Словно кто-то сгрёб с неба светлые звёзды и пригоршней бросил на землю. Огни не стояли – они двигались, приближались. Сзади – всё нараставший топот копыт. Впереди – пляска огней.– Что это, князь?– Спасение, названый мой брат. – Иван Ростиславович ослабил поводья. – Это подмога.С факелами в руках навстречу неслась черниговская дружина.– Выручили! Выручили! – орал Федька Жмудь.Он скакал первым. Факел, зажатый в мощной ручище, высоко выплясывал над головой. Пламя взмывало и билось как распущенный по ветру стяг.
Часть втораяНа клязьминских кручах Как скоро Андрей Юрьевич известие о смерти отцовской получил, так скоро себя великим князем во всей Руси он объявил и ко всем князьям о том писал. Суздальцы и ростовцы и другие грады, июля, первого дня, собравшись в великом множестве, с радостью крест ему целовали, поскольку из-за его храбрости, справедливости и доброго правления всенародно больше всех братьев его любили. Русский историк В. Н. Татищев. XVIII век Великий князь Андрей нарёк место то Боголюбовым, потому и сам стал Боголюбским прозываться. Потом он город там построил и двор свой княжий близ новосозданной Рождественской церкви поставил и очень место то полюбил и жил там. Житие Андрея Боголюбского
Глава I. ВСТРЕТИЛ БОЯРИН СТРАХ Градники выходили на кручи, закатывали рукава неподпоясанных холщовых рубах. Над головами взлетали кирки, опускались и снова – кверху. Издали казалось: взлетают стаи вспугнутых птиц. Цепочкой, друг к другу в затылок, шли землекопы, несли на валы землю. Наполненные с верхом корзины лепились к спинам горбами. На плечах древоделов неспешно проплывали в обхват толщиной колоды, предназначенные для стен.«Стук-стук-перестук», – стучали топоры вдоль правого берега Лыбеди. «Стук-стук да постук», – вторило клязьминское левобережье. «Ух-у-ух, у-у-ух», – ухали под кувалдами сваи.Оживлённые лица, потные лбы, задорные перебранки.– За небо цепляйся, не то улетишь! – кричали внизу.– Под ноги гляди, о землю споткнёшься! – отвечали со стен.Обмотанные пеньковым канатом брёвна ползли наверх.– Держи, пошла, пошла!Стук топоров и заступов стелился вместе с туманом, уплывал по рекам с водой, цепляясь за тучи, передвигался по небу. «Строится стольный город», – неслась во все стороны гордая весть. «Срединная Русь набирает силу», – долетало до Киева.Гусляры любили рассказывать, как бахвалился Илья Муромец, что прибыл он в Киев-град прямоезжей дорогой, и не верил богатырю – крестьянскому сыну киевский князь. Потому князь не верил, что лежал город Муром в землях срединных, за лесами Дебрянскими, дремучими. Там жил-поживал Соловей-разбойник, и не было проложено через Залесье пути-дороженьки прямоезжей. То пехотою никто да не похаживал,И на добром коне никто да не проезживал.Туда серый конь да не прорыскивал,Птица чёрный ворон не пролётывал. Окраиной Киевской державы была Срединная Русь, да не бедной, не захудалой. Леса – богатейшие, удаль рек – богатырская, поля в безлесом Ополье – плодороднейшие. Куда ни глянешь, колышется в рост человека густая рожь, метёлки овса вызванивают тонко. За обладание срединными землями не раз велись меж князьями кровопролитные сечи. Чтобы закрыть Ростов и Суздаль от враждебных Мурома и Рязани, Владимир Мономах утвердил город на вершине Клязьминского хребта. Где торчали обнесённые тыном землянки издревле селившихся здесь людей, поднялся детинец. Крутизну берегов Клязьмы и Лыбеди усилили насыпные валы. Вдоль гребней встали дубовые стены. Воротные и угловые башни выросли до небес. Одним не взял Мономахов город – размерами. Киев и Новгород равнялись с Парижем и Лондоном. Владимир от Суздаля отставал, где уж с Новгородом тягаться.Как праздника ожидал Андрей Юрьевич начала работ. Едва освободила весна реки от ледового заточения и сдёрнула с полей снеговые ковры, прозвучало княжье его слово. И потянулись на восход и закат новые земляные гребни. Устья окраинных оврагов соединились высокими перемычками.
– Были бы человеку крылья даны или рукой за облако ухватиться, посмотреть с высоты, какие очертания примет город, – обернувшись к Андрею Юрьевичу, проговорил Пётр.– Взлетать не потребуется, боярин, – весело ответил князь. – Словами скажу, что видят соколы, синицы да ласточки. Кажется птицам небесным, будто лежит между синими реками наконечник копья, оброненного богатырём. Тупым концом копьё повёрнуто к Киеву, остриём нацелилось на Рязань.Князь и Пётр стояли на южном валу, где велись основные работы. Князь был весел. Он года сбрасывал с плеч, когда выходил на валы. Пётр, не в пример обыкновенному, казался обеспокоенным. То и дело бросал он на князя быстрый потаённый взгляд. Скоро ли отпустит? Диво дивное приключилось вчера с боярином, и ему не терпелось покинуть валы. Под вечер на торгу встретил он девицу – королевну заморскую. И прежде она на пути попадалась, а тут словно огнём обожгло. Душа в синих глазах потонула, руки-ноженьки молодецкие сковала золотая коса. Бросился Пётр за девицей, попытался ласково заговорить. Она же в ответ: «Ступай своей дорогой, боярин. Народ созову» – и быстрее ножками засеменила. Пётр не растерялся, прикинул, из какой лавчонки девица выпорхнула, насел на купца: «Кто такая, как зовут, где проживает?» Упёрся седобородый: «Не знаю, боярин, о ком расспросы ведёшь. Много красавиц заглядывают в мою лавчонку. Подвески и браслеты что для боярских жён, что для мизинных людей – для всех у меня припасены. Не прикажешь ли показать?» На торгу, у кого Пётр ни выпытывал, у всех был один ответ, как сговорились: «Не знаем, про которую выспрашиваешь, боярин. Синих глаз и кос золотых во Владимире не сосчитать. Поглядеть, так каждая раскрасавица». – «Такая лебедь одна». – «Тогда жди-пожди, в другой раз встретишь». Не приучен был Пётр ждать. Если что приглянулось, вынь да положь. На счастье, мужичонка к нему придвинулся, тощий, лицо испитое, нетрезвый, должно быть, с утра. «Иди следом, боярин, да чтоб вместе нас не приметили». Пётр пошёл. Мужичонка завёл его за складские сараи, по сторонам огляделся, зашептал: «Не веди расспросы, боярин, не скажут тебе владимирцы». – «Ты, что ли, скажешь?» – «Скажу, коли не выдашь». – «Зачем выдавать? Дам – вот, держи». Пётр сорвал с пояса кошелёк. Мужичонка заулыбался, затряс головой. «При такой твоей доброте дом покажу, где лебёдушка проживает». – «За показ отдельно получишь. Веди». – «Нет, боярин, сегодня туда нельзя, к темноте дело движется». – «Когда можно?» – «Завтра до темноты». – «Ладно, завтра. Освобожусь – приду». – «За воротами буду ждать. Оттуда мы мигом».
Солнце на полдень повернуло, а князь и не думал спускаться с валов. Теперь он стоял возле Федотовых плотников и смотрел со вниманием, как артель распускала дубовые брёвна на доски. Топоры в привычных руках ходили будто бы с лёгкостью, на самом деле с силой врезались в дерево. Доски получались гладкими, без уступов и выщербин, словно вырубленные сверху донизу единым взмахом меча.Возле Федота, приспособив вместо скамьи чурбан, расположился Кузьмище Киянин. Летописца и плотника часто видели вместе. Один был книжник, другой – рукодел, один был молод, время другого к старости повернуло, а соединила их крепкая дружба. Нравилось им друг у друга знания перенимать.– Так я тебе, Кузьма, доложу, – звучал сквозь перестук топоров неторопливый говор Федота. – Много ты сказов осилил про стародавние времена, руби-топор, а того не знаешь, что помогла Илье Муромцу одолеть Соловья-разбойника зелена трава, прозываемая «могущеник». Слышал про это?– Не слышал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16