Взять Многоярусный мир.
Это была планета размером с Землю, сделанная в форме ступенчатой Вавилонской башни. Крошечное солнце и крошечная луна вращались вокруг нее.
В другой вселенной планета – тоже единственная – вела себя, как пластмасса в лавалитовой колбе. Ее форма все время менялась. Горы росли и рушились на глазах. Русла рек прокладывались за несколько дней, а потом исчезали. Моря наполнялись и высыхали. От планеты отрывались куски – точно как от термопласта в жидкости лавалитовой колбы – и кружили вокруг нее, меняя форму, а затем медленно сливались опять с основной массой. Многие властители, как стали называть себя эти люди, покинули старый мир и поселились в искусственных карманных вселенных, которые сами сотворили.Потом война сделала старую планету непригодной для жизни и уничтожила всех, кто оставался там. Спаслись только властители, обитавшие в карманных мирах.
Прошли тысячелетия, и властители, жившие в мирах, уже существовавших во время войны, создали новые искусственные вселенные. И заселили их существами, которых производили в своих лабораториях. На этих планетах, помимо властителей, жили другие виды людей; все эти низшие разновидности создавались в лабораториях, хотя моделями служили сами властители.
В эти карманные миры можно было попасть через «врата». Это были проходы, меж измерениями, снабженные различными видами кодов. Пришло время, и властители вступили в эпоху упадка, утратив знание, позволявшее создавать новые вселенные. Сыновьям и дочерям властителей нужны были свои миры, а возможности создать их больше не было. Тогда, что было неизбежно, между ними началась борьба за власть над тем ограниченным числом миров, что уже существовали.
К началу романа «Создатель вселенных», в поздние 1960-е годы, многие властители были убиты или лишены своих владений. Даже те, кто имел собственные вселенные, стремились завоевать другие. Властители могли жить, не старея, сотни тысяч лет, что сделало их в большинстве своем пресыщенными и обратило ко злу. Вторжение в другие миры и убийство других властителей сделалось для них игрой покрупному.
Если они не могли творить, то могли уничтожать. Игра в «Крепости и драконы», столь популярная среди молодежи, явно происходила из «Многоярусного мира». Врата, ловушки, поставленные властителями в этих вратах, изобретательность, необходимая для того, чтобы пройти, и опасные миры, в которых оказываешься, приняв неверное решение, – все в книгах было точно как в игре. Джим удивлялся, почему фармеровскую серию не приспособили для этой игры.
Еще больше его удивило, что серию стали использовать в психотерапии. Но вообще-то придумано великолепно. Джима это привлекало куда больше, чем обычные виды лечения – фрейдовский, юнговский психоанализ и прочие. Хотя Джим не слишком много знал о различных психиатрических школах, они все равно ему не нравились.
Надписи со стенок туалета вспыхнули в его сознании.
«Стать психом – чем не кайф». «Лучше через край, чем за борт». «Шизофрению не подцепишь на сиденье унитаза».
Доктор Порсена взглянул на свои настольные часы. Марионетка Времени, подумал Джим. Доктора и адвокаты, точно поезда, движутся по ньютоновскому времени. Об эйнштейновском они и понятия не имеют. Ни тебе побездельничать, ни потрепаться, послав к черту относительность. Зато они успевают кое-что сделать.
Психиатр встал и сказал:
– К делу, Джим. Эксцельсиор! Все дальше и выше! Младшенький Вуниер выдаст тебе книги. И ознакомит тебя с правилами нашего распорядка. Да минуют тебя стальные когти Клоно, и да пребудет с тобою Сила. Увидимся позже.
Джим вышел из кабинета, уверившись, что доктор – определенно молоток. Сила, говорит. Ну, это из «Звездных воин», каждый американский пацан это знает. А вот Клоно… Многим ли известно, что Клоно – это божество, в которое верят космонавты: у него золотые жабры, бронзовое брюхо, иридиевые кишки. Его именем клянутся космопроходцы в серии Э.Э.Смита про Ленсмана.
Младшенького Вуниера Джим нашел на посту дневного дежурного около лифтов. Младшенький Вуниер! Ничего себе имечко родители дали парню. Испортили ему всю жизнь. Точно она и без того недостаточно испорчена. У восемнадцатилетнего парня волосы, как у невесты Франкенштейна, спина, как у горбуна из «Собора Парижской богоматери», ноги он волочит, как Игорь <Слуга доктора Франкенштейна из одноименного фильма (Примеч. пер.)>, а лицо как у Безобразной Герцогини из первой книги про Алису. Кроме горба, его давит еще и пристрастие к наркотикам. Он сидел на амфетамине. Остается надеяться, что его замели до того, как он сжег себе мозг.
А хуже всего то, что он все время пускает слюни. Надо же – а ведь Джим Гримсон, считал себя самым разнесчастным человеком на свете!
Джим жалел беднягу, но выносить его не мог. Ну и кого же выбрал себе Младшенький Вуниер ролевой моделью? Кикаху, красивого, сильного, ловкого и находчивого героя. Хотя Джим полагал, что ему скорее следовало бы выбрать Теотормона. Это такой властитель, которого собственный отец захватил в плен и в своей лаборатории жестоко превратил в чудовище с рыбьими плавниками и уродливым, звериным лицом.
Вуниер сходил в кладовую и вынес Джиму пять книжек в бумажной обложке.
– Читай и плачь, – сказал он.
Джим сунул стопку книг под мышку. Спасут они его? Или только поманят, как манило все остальное, а в результате – новый облом?
Вуниер отвел Джима в его комнату по пустому в этот час коридору. Все или в своих комнатах, или в рекреации, или на индивидуальной и групповой терапии. В длинных широких коридорах с белыми стенами и серым полом шаги их двоих отдавались эхом. Джима пока что поместили в одноместную палату, маленькую и имеющую самый больничный вид. Но даже крохотный стенной шкафчик, который там имелся, был слишком емок. Вся одежда, которую имел Джим, была на нем, да и ту принесла ему мать, а ей дала миссис Вайзак. Сэмовы вещи были тесноваты Джиму, и обувка позорная, «оксфорды» с квадратными носками – Сэм надел бы такие только под страхом смерти, что его мать, возможно, ему и посулила.
– Книги можешь положить сюда, – Вуниер показал на нишу в стене. – А теперь я прочту тебе правила.
Он прислонился к стенке, поднес листок обеими руками к самому лицу и начал читать вслух, брызгая слюной на бумагу.
Елки зеленые, подумал Джим. Чисто гейзер. Он сел на единственный стул– деревянный, со съемным сиденьем. Сейчас бы сигарету. Зубы у него ныли, нервы были натянуты, как телефонные провода, и настроение срочно нуждалось в починке. Вуниер все бубнил, точно буддийский монах, выпевающий сутру о лотосе. Пациент обязан содержать свою комнату в чистоте и порядке. Пациент обязан ежедневно принимать душ, следить за чистотой ногтей и так далее. Телефоном можно пользоваться только на посту дневного дежурного, и нельзя занимать его дольше четырех минут. Курить разрешается только в холле. Писать на стенах запрещено. Пациенты, попавшиеся с непрописанными им наркотиками, со спиртным или с телкой (как выразился Вуниер), выкидываются к чертовой матери.
– А когда дрочишь, – добавил он, – не делай это в душе и вообще при людях.
– А перед зеркалом можно? – спросил Джим. – Это как – при людях или нет?
– Остряк-самоучка, – буркнул Вуниер. – Знай выполняй, что тут написано, и все будет прекрасно.
Он доволок ноги до стены напротив и содрал с нее какой-то листок с печатным текстом. Джим успел прочесть, прежде чем листок отправился в корзину:
НЕ БОЙСЯ ИСКУЛАПА.
Был там и рисунок.
– Какой-то умник лепит такое во всех комнатах, – сказал Вуниер. – Мы зовем его Алый Буквовщик <Намек на роман классика американской литературы Натаниэля Готорна (1804-1864) «Алая буква». (Примеч. ред.)>. Задница у него будет алая, если попадется.
Теперь на стене остались только несколько изречений в рамочках, похожие на вырезки из «Саттердей Ивнинг Пост», да календарь.
– А мантры? – спросил Джим. – Они висят во многих комнатах.
– Это нормально, это входит в терапию. Некоторым они нужны, чтобы проникнуть в Многоярусный мир. – Вуниер помолчал и спросил: – Ты решил уже, кого выберешь?
Он явно напрашивался на разговор. Одиноко ему, наверно, бедняге. Но Джим не желал жертвовать собой ради человека, с которым у него не было никакой охоты говорить.
– Нет, – сказал он, привстав, потом снова хлопнулся на стул и заглянул под кровать. – А это что такое?
Вуниер раскрыл глаза и тоже хотел заглянуть под кровать, но передумал.
– Ты о чем?
– Там шевелится что-то. Я думал – это тень, но оно очень темное, чернее тени. Наверно, если сунуть туда руку, она отмерзнет и уплывет в четвертое измерение. На веретено похоже. С фут длиной. Вот – опять шевелится!
Вуниер стрельнул глазами в сторону кровати и уставился на Джима.
– Ну, мне пора, – сказал он. И с деланной небрежностью добавил: – Ты уж сам займи своего гостя. – А потом убрался из комнаты очень быстро
Джим громко засмеялся, как только решил, что Вуниер его не услышит. То, что он будто бы видел, Джим позаимствовал из романа Филипа Уайли – название он позабыл, – но не знал, правда ли Вуниер поверил, что под кроватью что-то есть, или просто испугался, что на Джима «накатило».
Через минуту, однако, настроение Джима сделалось какимто полосатым – и черным, и красным. Точно фазы тока. Депрессия, перемежающаяся со злостью. Психологи говорят, что депрессия – это злость, направленная против себя самого. Как же можно тогда за одну минуту испытать обе эти напасти – словно выключателем щелкают туда-сюда? Пожалуй, он и правда вот-вот сбрендит.
МАНИАКАЛЬНОЕ СОСТОЯНИЕ ВЫЗЫВАЕТ СИЛЬНУЮ ДЕПРЕССИЮ.
Надо будет прилепить это в туалете. Он докажет им, что их чертов неуловимый Алый Буквовщик – не единственный, кто способен нанести удар из тьмы.
У него даже своей одежды нет. И денег нет. Отними у мужчины или женщины все имущество и деньги – и вот перед тобой человек, лишенный всякого мужества и всякой женственности. Это уже и не человек. Если он только не индийский факир и не йог, не часть общества, в котором такие люди считаются святыми. В этом мире человека делают одежда и деньги – здесь только король может ходить голым, оставаясь человеком.
У него нет ничего.
Все так же сидя на стуле и глядя в ничто, на ничто, глядящееся в зеркало, Джим почувствовал, что чернота уходит. Она сменилась красным, красным, захлестнувшим каждую клеточку тела и мозга.
Но у человека, который испытывает гнев, кое-что уже есть. Гнев – это позитивная величина, даже если ведет к негативным действиям. В одном стихотворении, которое он читал когда-то давно, говорилось – как же? Джим не помнил наизусть… Ярость сделает свое там, где разум бессилен.
Джилмен Шервуд, один из больных, просунул голову в дверь.
– Эй, Гримсон! Через десять минут групповая терапия!
Джим кивнул и встал со стула.
Он знал теперь, кого выберет. Кем станет.
Это будет Рыжий Орк, властитель-злодей, самый опасный враг Кикахи.
Подлый и свирепый сукин сын. Всех лягает в зад, потому что у самого задница красная.

ГЛАВА 4

3 октября 1979 г, Хэллоуин (Канун дня всех святых)
Что-то разбудило Джима еще до того, как зазвонил будильник. Мутными со сна глазами он посмотрел вверх. Трещины на потолке медленно складывались в карту хаоса. Или это начальный набросок какого-нибудь зверя или загадочного символа? Новые трещины ответвились от старых с тех пор, как он вечером лег спать.
Звон будильника заставил его подскочить. Дзыынь! Проснись и пой!
Подымайся, ленивец! Двигай! Двигай! В атаку, вперед!
Утреннее солнце светило сквозь тонкие желтые занавески, и видно было, как из трещин сыплется белая пыль.
Земля под домом шевельнулась и тряхнула его кровать. Прямо под ним, в давно заброшенных горных выработках под Бельмонт-Сити, что-то сдвинулось или осыпалось, и дом Гримсонов еще чуть-чуть просел или покосился.
Три месяца назад за четыре квартала от их дома два соседних здания провалились во внезапно открывшуюся яму два фута глубиной. Теперь они стояли, прислонясь друг к другу, а веранды с них и спереди и сзади сорвало. Раньше между ними было шесть футов расстояния, а теперь их втиснуло в дыру рядом, и они торчали, точно две очень большие и очень твердые свечки у великана в заднице.
Толчок, происшедший минуту назад, выдернул Джима, словно форель на крючке, из кошмара. Но Джим стонал и скулил во сне не потому, что увидел какое-то чудовище. Это был черный на черном сон, где ничего, совсем ничего, не происходило.
Джим приказал себе поднять свои усталые кости с постели. «С песней на устах». Угу. С песней вроде «Хмурого воскресенья». Только сегодня-то среда, день всех душ.
Комната была очень мала. Семь больших плакатов были пришпилены к выцветшим обоям с красными розами на светло-зеленом фоне и к обратной стороне двери. Самый большой изображал Кейта Муна, великого и недавно сошедшего с ума барабанщика группы «Ху». А самый яркий представлял пятерых членов «Хот Вотер Эскимос», местной рок-группы. «План» Диллард блюет в саксофон; Вероника Паппас, «Поющая дырка», кажет микрофон из-под кожаной мини-юбки; Боб Пеллегрино, «Птичкина кака», производит мастурбацию барабанной палочке; Стив Ларсен, «Козел», взвалил на горб гитару; Сэм Вайзак, «Ветряк», брякает по клавишам. Над этой мерзкой компашкой висела дюжина коровьих колокольчиков, вместе напоминающих НЛО в полете. Вблизи и при ярком свете можно было разглядеть тонкие проволочки, прикрепляющие их к потолку.
Джим в рваной зеленой пижамной куртке, красных пижамных штанах и черных носках вылез из постели и открыл дверь. Точно, она открывается туже, чем вчера. Джим прошел налево по темному холлу. Тускло-зеленый ковер на полу совсем протерся. В тесной ванной Джим зажег свет. Взглянув в зеркало, он поморщился. Под кожей назревал третий прыщ. Рыжие усики еще немного подросли со вчерашнего дня. В уик-энд придется побриться.Тупое лезвие (отец их хранит, потому что новые слишком дорого стоят) поцарапает его, сдерет корочку со свежевыдавленных прыщей, и из них пойдет кровь.
Джим помочился в раковину. Так он помогал своему отцу, Эрику Гримсону. Эрик всегда разорялся, что, если часто спускать воду, слишком много надо платить по счету. А еще это была маленькая, хоть и тайная месть Джима их домашнему тирану, в каждой бочке затычке. Стоя над раковиной, Джим изучал себя в зеркале. Большие синие глаза у него от обоих родителей: и от норвежца-отца, и от венгерки-матери. Рыжеватыми волосами, длинной челюстью и выступающим подбородком наделил его Эрик Гримсон. Маленькие уши, длинный прямой нос и слегка восточный разрез глаз – это дары матери, Евы Наги-Гримсон. Рост шесть футов и полдюйма – это от отца. Джиму надо подрасти еще на три дюйма, чтобы сравняться с виновником своих дней. Старик у него жилистый и узкоплечий, но Джиму широкие плечи достались с материнской стороны. Братья у матери хоть и малы ростом, зато крепкие и мускулистые.
Боже ж ты мой! Избавиться бы от проклятых прыщей – и он был бы очень даже ничего. Мог бы даже добиться какого-то успеха у Шейлы Хелсгетс, у самой красивой девочки в Бельмонтской Центральной средней школе, предмета его воздыханий. Джим все собирался посмотреть в словаре, что в точности означает «предмет воздыханий». Джим понимал это выражение так, что любовь у него безответная, что он для нее значит не больше, чем для спутника на орбите задевающий его радарный луч.
Единственные слова, с которыми она когда-либо обращалась к нему, была просьба держаться от нее с подветренной стороны. Это обидело Джима, но не настолько, чтобы он перестал ее любить. Он стал мыться два раза в неделю – серьезная жертва с его стороны, если учесть, как мало у него времени на разные пустяки.
Уж эти прыщи! И зачем только Бог, если он есть, проклял ими подростков?
Поплескав водой на лицо и на пенис и вытерев их полотенцем, которым по идее вытирается только отец, Джим направился на кухню. Несмотря на темноту в холле, на ковре была заметна белая пыль от штукатурки. Придя на кухню, Джим увидел новые трещины на позеленевшем потолке. На газовой плите и покрывающей стол клеенке тоже лежал тонкий слой белой пыли.
– Скоро провалимся в дыру, – пробурчал он. – Прямиком в Китай. Или в ад.
Он торопливо принялся готовить себе завтрак. Открыл дверцу сорокалетнего холодильника, в котором охлаждающая спираль напоминала марсианскую сторожевую башню, и достал из него банку майонеза, польскую колбасу, польский консервированный перец, такой острый, что на выходе обжигает задний проход, половинку почерневшего банана, увядший салат и холодный хлеб. Закрыть дверцу он забыл. Пока закипала вода на чашку растворимого кофе, Джим нарезал колбасу и банан и состряпал себе сандвич. Он включил радио, купленное отцом его отца в день появления на рынке первых транзисторных приемников. Старый ламповый «Дженерал Электрик» пылился на битком набитом чердаке вместе с кипами старых газет и журналов, поломанными игрушками, поношенной одеждой, битой посудой, ржавыми столовыми приборами, облысевшими подметальными щетками и перегоревшим пылесосом «Гувер» выпуска 1942 года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26