Едва лишь выйдя, Найл сразу понял, что это опять чародейство Стиига:
такой огромный зал никак не мог бы уместиться в стенах башни.
Глазам открывалась широкая галерея в полсотни метров длиной.
Стены покрывали пышные, голубые с золотом гобелены, на стенах -
множество картин. На равных промежутках друг от друга стояли постаменты с
бюстами и статуями. Хрустальные люстры свешивались с затейливо
разрисованного потолка.
За окнами виднелся незнакомый город.
Размерами он явно уступал паучьему - не город, а скорее, городок - и
дома только в один-два этажа.
Город разделяла река (на берегу - башня), которую в нескольких местах
перемыкали каменные мосты-арки.
Вокруг города шла стена, равномерно чередуясь прямоугольниками башен.
Вдали виднелись зеленые холмы-террасы.
На улицах и площадях торопились по своим делам какие-то люди в ярких
разноцветных одеждах.
Висящие на стенах полотна зачаровывали. Найл впервые видел перед собой
произведения живописи и поражался, как черты человеческого лица можно
передавать с такой тонкостью.
Искусство перспективы поражало еще сильнее. Вроде бы смотришь на
плоскую поверхность, а вместе с тем пейзаж выглядит так, будто смотришь на
него из окна.
- Где мы?
- В одном древнем городе, которого давно уже нет. Назывался он
Флоренция и был когда-то культурным центром всего западного мира.
Найл в сердцах мотнул головой.
- Я совершенно ничего не понимаю! Что означает "культурный центр"? Что
такое "западный мир"?
- Скоро ты все это поймешь. Но сначала твой мозг надо подготовить к
приему знаний. Надо, чтобы ты лег вот сюда.
В центре галереи стояла машина из голубоватого металла.
Нижняя ее часть представляла не то кровать, не то кушетку, на которую
свешивался металлический полог. Получалось некое подобие балдахина, потолок
которого состоял из матового стекла.
- А для чего она?
- У нас ее называли машиной умиротворения. Ее назначение -
раскрепощать ум и тело, удаляя все очаги напряжения. После ее воздействия
ты уже сможешь приступить к впитыванию.
- Впитыванию?
- Так, на самом деле, называется процесс усвоения знании. То, что ты
постигаешь, впитывается умом примерно так же, как телом усваивается пища, и
становится частью тебя.
Кушетка оказалась такой мягкой, что Найл утонул в ней всем туловищем,
как в воде. Едва улегся, как за стеклом, что сверху под балдахином, ожил
свет и послышалось тихое гудение. Найл разом ощутил в теле глубочайшую,
мучительно-сладкую безмятежность. Все скрытые недомогания, душевные муки, о
наличии которых он толком и не догадывался, выявились наружу, словно камни
из-под мелеющей воды, и принялись стаивать.
В висках сухо стукнули молоточки, и на мгновение вспыхнула головная
боль, но тут же исчезла.
Будто нежные невидимые пальцы проникали в самые недра его существа и
теперь разминали, распутывали заскорузлые, окостеневшие узлы боли и
страдания.
Одним глубоким выдохом Найл словно вытеснил из груди все невзгоды,
наслоившиеся за годы существования в этом мире.
Ему сделалось тепло и уютно, словно он младенец, засыпающим у
материнской груди. Уют, спокойствие и полнейшая безопасность. Ленивыми
рыбами проплывали в мозгу разрозненные образы, словно отзвуки голосов из
иного мира.
Найл тихо, безропотно канул в теплую пучину забытья.
Когда к нему возвращалось сознание, юноша вскользь успел заметить
куцые обрывки воспоминаний, бессвязных событий, канувших в небытие
одновременно с тем, как он раскрыл глаза.
Какой-то миг Найл тщетно пытался определить, где же это он,
пробуждение напоминало переход из одного сновидения в другое.
Реальный мир в сравнении с грезами казался до странности тусклым,
простым и одномерным.
Когда Найл повернул голову, взгляд неожиданно упал на бюст мужчины с
окладистой бородой и твердыми чертами лица, выдающими недюжинную силу
характера.
Надпись внизу гласила "Платон".
Прошло несколько секунд, прежде чем до юноши дошло, что он может
читать символы, высеченные на постаменте.
От охватившего волнения он даже сел.
Больше в галерее никого не было, из окон струился солнечный свет.
Выкарабкавшись с кушетки, Найл остановился перед бюстом.
Под надписью находился забранный в стекло небольшой текст.
Найл, заходясь сердцем от восторга, прочел громким голосом вслух:
"Платон - настоящее имя Аристокл, родился в четыреста двадцать седьмом
году до новой эры в Афинах. Прозвище "платой", что означает "широкий",
получил за свои широкие плечи. Разочаровавшись в своих политических
амбициях, Платон основал Академию, ставшую, судя по всему, первым
университетом."
Изумляло то, что был понятен смысл слов.
Найл знал, что Афины - это город в Древней Греции, а "политические
амбиции" означает попытку стать государственным деятелем, что университет -
это школа передовой мысли.
Глядя из окна, он сознавал, что перед ним небольшой город в Италии,
достигший расцвета в Средние века. Река, на которой он стоит, именуется
Арно, высокое белое здание с красным куполом - это собор, а квадратное
угрюмое здание рядом - старый дворец семейства Медичи, перед которым сожгли
на костре Савонаролу. ..
Он сидел на стуле возле окна и не мигая смотрел на реку.
Трудно определить, каков объем его знаний, всякий раз перед тем, как
дать ответ на тот или иной вопрос, приходилось усиленно рыться в памяти.
Он напоминал человека, унаследовавшего богатейшую библиотеку, но
весьма приблизительно представляющего, что на какой полке стоит.
Из белого столпа показался старец
- Доброе утро. Как спалось, нормально?
- Пожалуй, да.
- Наверное, не прочь бы и поесть?
- Д-да... - Найл так был увлечен, что совершенно упустил это из виду.
- Тогда тебе не мешало бы подкрепиться, прежде чем двинемся дальше.
Ступай за мной.
Он провел Найла в небольшое помещение, где стояло несколько столов и
стульев.
Из окна открывался вид на реку, изгибом уходящую вдаль, и серую
городскую стену. Неподалеку от окна стоял серебристый металлический ящик
продолговатой формы.
- Это пищевой процессор. Натуральной пищи у нас здесь, боюсь, нет. Но
люди перед отлетом с Земли добились больших успехов в синтезе продуктов
питания. Выбирай, что хочешь, и нажимай на кнопку, еда появится внизу на
раздаточном лотке.
Чуть сбоку от машины на стене висела таблица с перечнем блюд и
напитков: говяжье филе, яичница с ветчиной, яблочный пирог со взбитыми
сливками, торт-пекан, кексы, мороженое...
Каждое блюдо снабжено было картинкой и серебристой кнопкой.
- Я бы на твоем месте выбирал блюда, которые можно есть руками, -
посоветовал Найлу старец. - Телячьи отбивные здесь очень хорошие. И жареная
утка, скорее всего, тоже. Томатный суп, думаю, просто великолепен на
вкус...
Найл, выбрав, нажал на нужные кнопки. В металлическом ящике коротко
поурчало. Через пару минут внизу со щелчком открылась дверца, и наружу на
металлическом подносе выскользнули три тарелки и стакан.
Найл поднес их к столику возле окна.
Одна из рам была приоткрыта, и в помещение задувал приятный ветерок.
Снаружи доносилась разноголосица звуков:
выкрики гребцов с реки, плеск весел в воде, глухой стук лошадиных
копыт и скрип повозок-
Найл изумился, когда вдруг старец выдвинул стул и уселся напротив.
- Как тебе это удается, ты же бесплотный?
- Микросреда здесь полностью контролируется. Стигмастер может делать
почти все.
Он взмахнул рукой, и стулья в комнате принялись с шумом выдвигаться и
задвигаться под столы, а сами столы снялись с пола и, прежде чем опуститься
на место, галантно прокружили по воздуху.
Привыкший уже к чудесам, Найл только улыбался.
Еда была восхитительной.
Вкус этой пищи был Найлу совершенно незнаком.
Томатный суп густой, душистый, в меру сдобрен специями, косточка
телячьей отбивной обернута бумагой - корочка снаружи золотистая,
поджаристая, а внутри мясо нежное, розовое.
Кекс с вишневой пропиткой оказался таким объедением, что у Найла
возник соблазн взять себе добавку.
Мороженое с фисташками и грецким орехом просто изумляло - такая пища
ему и во сне не снилась.
Но и при всей вкусноте управиться со столь обильной трапезой оказалось
очень и очень непросто.
Чувствуя, что сейчас лопнет, наевшийся до отвала Найл откинулся на
стуле, вытирая липкие от еды пальцы о влажный кусок ткани, которую вынул из
запечатанного пакета.
- Те, кто так питались каждый день, наверное, жили как боги.
- Любопытный вывод. Может, прелесть такой жизни и состояла в
приближении к божественному. А в целом создатели пищепроцессора были
озабочены сугубо будничными проблемами. Божественного в них было не больше,
чем в управителе Каззаке или твоем отце.
Сам Найл просто млел от восторга, что полностью понимает смысл слов
старца, два-три часа назад такая речь была бы выше его разумения.
- Как же ты, интересно, научил меня читать?
- Сравнительно простая методика, называется обучением во сне. Знание
напрямую вводилось прямиком в клетки памяти твоего мозга.
- Почему ты заодно не вел знания о создателях пищепроцессора?
- Сделай я это, ты бы потерял вкус к самостоятельному постижению. А
удовольствие такого рода - наисущественнейшая часть всякого обучения.
Теперь, попривыкнув уже к старцу, Найл стал замечать, что его реакциям
чуть недостает спонтанности.
Не знай Найл изначально, что Стигмастер - творение человеческих рук,
он бы, скорее всего, ничего и не заподозрил; лишь подумал бы, может, что
возраст делает старика слегка нерасторопным.
А теперь он видел, что набор человеческих реакций Стиига и впрямь
ограничен.
Старец улыбался в нужные моменты и вовремя кивал при разговоре,
облизывая языком губы, почесывал указательным пальцем нос, но при всем при
этом имел рассеянный вид, а на обдумывание ответа у него уходила
секунда-другая.
Не было между собеседниками той потаенной приязни, что возникает у
обычных людей во время разговора.
А попытка настроиться на мыслительную волну собеседника вообще ничего
не давала. Там ничего не было; лишь туманная зыбкость, будто он общался с
тенью.
- Увы, я действительно далек от совершенства, - вздохнул старец. - Ко
времени эвакуации возраст компьютеров у людей насчитывал лишь два с
половиной столетия. К настоящему времени они, несомненно, усовершенствовали
у себя компьютерные голограммы так, что те вообще перестали отличаться от
людей. - А как тебе удается читать мои мысли?
- Языковые области твоего левого полушария работают по нехитрой схеме.
Когда твои мысли имеют словесные аналоги, Стигмастер может их расшифровать.
А вот чувства твои и интуитивные проблески он выявлять не может. В этом
отношении твой мозг куда изощреннее.
- Если б я тебя еще и понимал. Что такое "языковая область"?
- Проще показать, чем объяснить словами.
Давай вернемся.
Поднявшись, Стииг запихнул обратно ногой свой стул. Найл любовался
четкостью его реакций. Не зная наперед, невозможно предположить, что это
лишь бесплотный дух.
Когда возвратились в картинную галерею, солнце там поднялось уже на
свою полуденную высоту.
- Это всамделишное солнце? - поинтересовался Найл.
- Нет. Будь оно настоящим, ты бы при его свете видел город пауков.
Больше ни о чем спрашивай, договорились? Всего лишь через несколько часов
сможешь на все ответить сам. Иди-ка, ложись на прежнее место.
Найл снова устроился на кушетке под голубым металлическим балдахином.
И опять, едва тело утонуло в податливой материи, сверху затеплился
свет.
Юношу снова захлестнула кроткая, несущая покой и умиротворение волна.
Она проникала в каждую клеточку, принося невыразимое блаженство.
Но провала в забытье на этот раз не было. Найл смутно чувствовал, что
где-то над головой образовалась некая точка - словно невидимое око
уставилось из-за матового стекла, переправляя прямо в мозг звуковые и
зрительные сигналы.
Странный процесс, с налетом некоторой иллюзорности.
Одновременно с тем где-то в области грудной клетки раздавался голос.
Впрочем, голосом это можно было называть сугубо условно.
Это была не обычная человеческая речь, а калейдоскоп понятий и
умозрительных образов, вызывающих в мозгу огоньки озарений и рождающих
встречные импульсы-отклики, что бывает, обычно, когда слышишь человеческую
речь.
Закрыв глаза, Найл увидел мысленным взором панораму паучьего города -
как тогда, когда она впервые открылась ему меж двух холмов.
Город исполинских столбовидных башен (Найл теперь знал, что называются
они небоскребами), разделенный надвое широкой рекой.
Город неожиданно сместился вниз, словно Найл воспарил над ним. Минуту
спустя ему открылось море и бухта из громадных каменных блоков.
Затем город и бухта стали убывать в размерах, пока не уменьшились до
ничтожной точки на широкой зеленой плоскости равнины. Стала видна земля на
другом берегу залива и красная пустыня по ту сторону гор.
Где-то там пещера, в которой лежит мертвое тело отца.
Едва Найл, встрепенувшись, попытался сосредоточить взор, как
умозрительный образ обрел четкость и обозначились контуры обширного плато,
а также большого соленого озера к югу от Диры.
Тут его снова понесло вверх, но открылась земля к югу от соленого
озера и к северу от города пауков.
Скорость возрастала, пока не начало казаться, что плоская поверхность
земли плавно выгибается, а зеленые плоскости равнин внизу подергиваются
голубоватым отливом, оттеняя темную пучину моря.
Постепенно Земля обрела вид мохнатого клубка, медленно кружащегося в
бездонном пространстве.
Звезды - крупные, яркие, переливающиеся - напоминали освещенные
изнутри кристаллы льда.
Висящее справа солнце имело вид готового лопнуть пылающего ядра,
такого ослепительно яркого, что глаза ломило от света.
Луна отсюда походила на огромный серебристый шар.
Чудно сознавать, что это круглое тело всегда представлялось ему
золотистым блюдцем, плывущим сквозь облака.
И хотя солнце освещало лишь часть лунной поверхности, Найл ясно
различал также ее ранее затененные области, выхваченные светом звезд.
Не успел он опомниться, как его уже занесло далеко в космическую
бездну.
Он зависал над плоскостью Солнечной системы, в такой дали, что само
Солнце казалось не больше человеческого зрачка.
Найл одну за другой угадывал кружащиеся по эллиптическим орбитам
планеты.
Вон Меркурий - раскаленное докрасна железное ядрышко с поверхностью,
сморщенной, как ссохшееся, пролежавшее свой срок яблоко; Венера, окутанная
вуалью серого тумана; промерзшие рыжие пустыни Марса; красный гигант
Юпитер, сплошь состоящий из бурлящей жидкости; Сатурн - сизый странник,
разбухший ком замерзшего водорода; Уран, Нептун и Плутон, где температура
такая низкая, что сами планеты немногим отличаются от округлых ледяных
глыб, кружащихся в пространстве.
От одного лишь размера Солнечной системы, холодея, заходился ум.
С орбиты Плутона Солнце казалось не больше горошины, а Земля - вообще
едва различимой былинкой. Вместе с тем, даже ближайшие звезды находились на
расстоянии столь же далеком, как земной экватор от полярных шапок.
Обратив внимание на собственную персону, Найл потрясенно понял, что
совершенно утратил память о том, кто он сам такой.
Переживаемое обуревало настолько, что сознавать свое наличие было
как-то нелепо.
Прежде Найл, случалось, "растворялся" в собственных грезах или в
историях, которые рассказывала мать или дед.
От них в свое время тоже разгоралось воображение, но сравнивать это с
тем, что он видел сейчас, было все равно что сопоставлять искорку и
фейерверк.
Оторопелый, он не смел перевести дух, словно человек, внезапно
очнувшийся от сна.
Душа содрогалась от буйства непостижимых сил.
Хотелось задать тысячи вопросов, побывать на каждой из этих планет, а
затем тотчас ринуться в путь через космос к другим мирам и звездным
системам. При мысли, что непознанного такая бездна, а собственная жизнь так
ничтожно коротка, сердце сжималось от горестного, беспомощного чувства.
1 2 3 4