А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 





Уилбур Смит: «Время умирать»

Уилбур Смит
Время умирать


Кортни – 7




«Время умирать»: АСТ; Москва; 2003

ISBN 5-17-019034-4Оригинал: Wilbur Smith,
“A Time to Die”

Перевод: П. Киракозов
Аннотация Что такое сафари?Волнующее приключение?Авантюра?Рискованная и дорогая забава для смельчаков?Или опасная игра без правил, когда на кон ставится человеческая жизнь?Здесь, в черной Африке, под жестоким солнцем, нет места белым. Здесь выживет лишь тот, кто умеет убивать… Уилбур СмитВремя умирать * * * Она просидела без движения уже более двух часов и испытывала почти непреодолимое желание пошевелиться. Ей казалось, что каждая мышца ее тела просто молила о пощаде. Ягодицы онемели и, хотя ей заранее посоветовали опорожнить мочевой пузырь до того, как они отправятся в засаду, она постеснялась сделать это — отчасти из-за мужской компании, отчасти же из-за того, что все еще побаивалась африканского буша и никак не могла решиться отправиться в заросли в поисках укромного местечка. Теперь же ей оставалось только жалеть о своей застенчивости.Сквозь узкую щель в стенке грубого, наспех сооруженного из сухой травы скрадка ей был виден узкий, тщательно проделанный носильщиками-африканцами в густом кустарнике проход, поскольку даже тоненькая веточка может отклонить пулю, летящую со скоростью 3000 футов в секунду. Проход был около 60 ярдов длиной — его специально измеряли, чтобы можно было точно отрегулировать телескопические прицелы карабинов.Стараясь не шевельнуть головой, Клодия скосила глаза на отца, притаившегося в скрадке рядом с ней. Его ружье было пристроено в развилке ветвей перед ним, а одна рука легко покоилась на прикладе. Чтобы прицелиться и быть готовым стрелять, ему было бы достаточно приподнять приклад всего на несколько дюймов.Даже несмотря на физический дискомфорт, сама мысль о том, что ее отец будет стрелять из этого зловеще поблескивающего ружья, буквально бесила ее. Впрочем, отец всегда вызывал в ее душе крайне сильные и противоречивые эмоции. Что бы он ни делал или говорил, она никогда не оставалась равнодушной. Он всегда занимал центральное место в ее жизни, за что она и любила, и ненавидела его одновременно. Всю жизнь она пыталась вырваться из-под его влияния, и он всегда без малейших усилий притягивал ее обратно к себе. Она сознавала: основной причиной того, что в свои двадцать шесть она, несмотря на внешность, несмотря на все свои достижения, несмотря на бесчисленные предложения, по крайней мере два из которых были сделаны людьми, которых, как ей казалось, она в то время любила, она все еще была не замужем, являлся этот сидящий рядом с ней человек. Ей так и не удалось найти мужчину, который хоть в чем-то мог бы соперничать с отцом.Полковник Рикардо Монтерро, солдат, инженер, ученый, гурман, удачливый бизнесмен-мультимиллионер, атлет, бонвиван, покоритель женских сердец, спортсмен — все эти эпитеты вполне ему подходили, и все же ни один из них не мог бы дать точное представление об этом человеке — таком, каким она его знала. Они не могли отразить доброту и силу, за которые она любила отца, равно как и жестокость и безжалостность, за которые она его ненавидела. Ни одно из этих определений не могло описать то, как он обошелся с ее матерью, превратив ее в какое-то вечно пьяное подобие женщины. Клодия сознавала, что, позволь она ему взять над собой верх, он погубил бы и ее. Он был быком, а она — матадором. Он был весьма опасным человеком, и именно это ее в нем и привлекало.Однажды кто-то сказал ей: «Есть женщины, которых так и влечет к настоящим мерзавцам». Тогда она сразу внутренне отвергла эту идею, но позже, поразмыслив, была вынуждена признать, что она отчасти справедлива. Ведь, видит Бог, ее папочка как раз и был одним из них. Здоровенный, шумный мерзавец, совершенно очаровательный, со сверкающими золотисто-карими глазами и белоснежными зубами — свидетельством его итальянского происхождения. Но, хотя и рожденный в Милане, он в значительной степени являлся американцем, поскольку его родители — дед и бабка Клодии — эмигрировали из фашистской Италии и обосновались в Сиэттле.Она унаследовала его внешность: глаза, зубы и бархатистую смуглую кожу, — но всегда старалась отвергать все те его ценности, которые оскорбляли ее, и избирать путь, противоположный тому, которым двигался по жизни отец. Клодия решила изучать право в качестве прямого протеста против его склонности к нарушению закона, а поскольку он был республиканцем, она еще задолго до того, как поняла, что такое политика, решила для себя: она — демократка. Из-за того что он придавал такое значение богатству и собственности, Клодия отклонила предложение о работе с окладом в 200 000 долларов в год, предложенную ей после того, как она окончила пятой по успеваемости на курсе, и вместо этого устроилась на службу с окладом в 40 000 долларов в агентство по защите гражданских прав. Поскольку папа во время вьетнамской войны командовал военно-строительным батальоном и до сих пор называл вьетнамцев не иначе как «косоглазыми», ее работа с отсталыми эскимосами-инуитами на Аляске, которой он не одобрял, приносила ей самое настоящее удовлетворение. Он и эскимосов тоже называл «узкоглазыми». И тем не менее вот она с ним в Африке, по его просьбе, и самое ужасное было в том, что он собирался убивать животных, а она являлась соучастницей.Дома она все свободное время посвящала безвозмездной работе в Фонде сохранения природы и животного мира Аляски. Фонд расходовал большую часть своих средств и усилий на войну с нефтедобывающими компаниями и с ущербом, причиняемым ими окружающей среде. Компания ее отца — «Анкоридж Тул энд Инжиниринг» являлась основным поставщиком оборудования для буровых вышек и прокладки нефтепроводов. Так что сделанный Клодией выбор был сознательным и тщательно рассчитанным.И все же вот она здесь, в чужой стране, и послушно ждет, пока он не убьет какое-нибудь очередное прекрасное дикое животное. Ее просто тошнило от собственного двуличия. Эта экспедиция называется сафари. Клодии бы никогда даже в голову не пришло принять участие в подобного рода жутком предприятии, да в общем-то она и в самом деле всегда отвергала приглашения подобного рода, которые он делал ей раньше. Но всего за несколько дней до того, как отец позвал ее сюда с собой, Клодия узнала тайну. Возможно, это последний — самый последний — раз, когда ей удастся побыть с ним. Эта мысль потрясала ее даже больше, чем то грязное дело, которым они занимались.«Боже, — думала она, — что же я буду без него делать? Во что превратится мой мир, когда не станет его?»При мысли об этом она повернула голову — ее первое движение за прошедшие два часа — и оглянулась через плечо. В сооруженном из пучков травы скрадке прямо позади нее притаился еще один человек. Он был профессиональным охотником. Хотя они с ее отцом побывали на разных других сафари, должно быть, не менее дюжины раз, Клодия познакомилась с ним всего четыре дня назад, когда они чартерным рейсом из Южно-Африканской Республики прибыли в столицу Зимбабве Хараре. Оттуда охотник доставил их на своем двухмоторном «бичкрафт-бароне» сюда — на свою обширную и находящуюся на другом конце страны, у самой границы с Мозамбиком, охотничью концессию, которую арендовал у зимбабвийского правительства.Звали его Шон Кортни. Они были знакомы всего четыре дня, но ей казалось, что они знакомы едва ли не всю жизнь. И в том, что мысли об отце заставили ее непроизвольно оглянуться на него, ничего странного не было. Он был еще одним опасным человеком. Твердым, безжалостным и так чертовски симпатичным, что все ее инстинкты буквально вопили, умоляя быть осторожнее.Заметив ее движение, он бросил на нее недовольный взгляд. У него было загорелое лицо, в уголках ярко-зеленых глаз лучились морщинки. Он едва заметно коснулся пальцем ее бедра, давая понять, что шевелиться пока не следует. Прикосновение было легчайшим, но даже в одном-единственном его пальце она сразу ощутила приводящую ее в смущение мужскую силу. Она уже и до этого не раз обращала внимание на его руки, тщетно стараясь подавить в себе мысли о том, какой красивой они формы. «Руки то ли художника, то ли хирурга, то ли убийцы», думалось ей в такие моменты, но почему-то сейчас это властное прикосновение показалось ей оскорбительным. У нее было ощущение, будто она подвергается едва ли не сексуальным домогательствам. Она снова уставилась прямо перед собой сквозь щель в травяной стенке, буквально кипя от негодования. Как он осмелился дотронуться до нее! Место на бедре, которого он коснулся, горело так, будто кожу прижгли раскаленным тавром.Сегодня днем, перед тем как они покидали лагерь, Шон настоял, чтобы все помылись, и раздал специальное мыло без запаха. Клодию он строго-настрого предупредил, чтобы она не вздумала пользоваться косметикой, а когда она вернулась в свою палатку после мытья, то обнаружила, что на койке лежат свежевыстиранные и выглаженные рубашка и брюки цвета хаки, принесенные одним из помощников Шона, присматривающим за лагерем.— Эти огромные кошки с подветренной стороны запросто чуют человека за две мили, — заявил Шон.И все же сейчас, после двух часов, проведенных в духоте долины Замбези, она ощущала едва уловимый свежий запах мужского пота, исходящий от этого сидящего у нее за спиной почти вплотную человека. Ее вдруг охватило почти неодолимое желание переменить позу в складном походном кресле, вдруг ставшем страшно неудобным. Его общество никак не давало ей успокоиться, но Клодия все же заставила себя сидеть совершенно неподвижно. Она вдруг поймала себя на том, что глубоко втягивает носом воздух, стараясь снова уловить его запах, но тут же сердито одернула себя за это.В нескольких дюймах от ее лица зеленый листок, видимый сквозь щель в травяной стене, вдруг начал медленно поворачиваться на своем стебельке подобно маленькому флюгеру, и почти тут же она ощутила, как переменился легкий вечерний ветерок.Шон устроил их убежище так, что оно было защищено от ветра. Но теперь, когда ветер изменил направление, до них сразу донесся новый запах — смрадная вонь протухшего мяса. Она исходила от туши старой буйволицы, которую Шон выбрал из стада, состоявшего более чем из двух сотен этих огромных черных животных.— Эта старушка уже явно никогда не отелится, — заметил он, наметив наконец жертву. — Целься чуть пониже плеча, прямо в сердце, — велел он отцу.Это было первое животное, намеренно убитое у Клодии на глазах. Грохот тяжелого ружья потряс ее, но еще сильнее потряс ударивший из раны ярко-алый в лучах африканского солнца фонтан крови и предсмертный рев старой буйволицы. Она вернулась к оставленной неподалеку «тойоте» и, пока Шон с помощниками свежевали тушу, в одиночестве сидела на переднем сиденье, обливаясь холодным потом и борясь с тошнотой.С помощью смонтированной на передке «тойоты» электролебедки они подвесили тушу на нижних ветвях большого дикого фигового дерева. После долгих и жарких споров Шона с его помощниками туша была закреплена ровно на такой высоте от земли, чтобы взрослый лев, встав на задние лапы, смог бы частично утолить голод, но в то же время не дать возможности всему львиному прайду расправиться с ней за один присест и отправиться искать добычу где-нибудь в другом месте.Это было четыре дня назад, но даже тогда, когда они еще только начали подвешивать приманку, на запах свежей крови слетелся огромный рой отливающих металлическим блеском сине-зеленых мух. За прошедшее с тех пор время жара и мухи сделали свое дело, и теперь от принесенной ветерком кошмарной вони Клодия невольно сморщила нос и скривилась. Запах, казалось, как слизь, оседает на языке, и при виде свисающей с дерева туши ей казалось, что она видит, как по ней ползают пожирающие ее черви.— Прекрасно! — констатировал Шон, понюхав ее перед тем, как они забрались в скрадок. — Совсем как выдержанный камамбер. Ни одному коту в радиусе десяти миль не устоять перед таким ароматом.Пока они ждали, солнце устало ползло к горизонту, и сейчас буш был окрашен в куда более сочные богатые цвета, нежели днем, когда в ослепительном солнечном свете зелень казалась какой-то вылинявшей.Прохлада, принесенная вечерним ветерком, как будто пробудила впавших от дневного зноя в сонное оцепенение птиц. В густых зарослях кустарника, тянущихся по берегам недалекого ручья, пронзительно, как попугай, начал выкрикивать свои «Кок! Кок! Кок!» африканский лури, а в ветвях прямо над их головами принялась деловито перепархивать с места на место пара металлически поблескивающих нектарниц, хлопая крылышками и то и дело запуская клювики в бутоны цветов, чтобы отведать нектара. Клодия медленно подняла голову и с огромным удовольствием принялась наблюдать за хлопотунами. Хотя она находилась так близко от них, что различала даже тонюсенькие трубочки их язычков, глубоко проникающие в чашечки цветков, малютки не обращали на нее ни малейшего внимания, видимо, принимая за часть дерева.Наблюдая за птичками, она вдруг почувствовала, как в скрадке воцарилось какое-то напряжение. Ее отец как будто окаменел, его лежащая на прикладе ружья рука чуть сжалась. Казалось, охватившее его возбуждение стало едва ли не осязаемым. Он прильнул к смотровому отверстию, но она, хотя и смотрела туда же, куда и он, никак не могла понять, в чем дело. Краем глаза она заметила, как Шон Кортни с величайшей осторожностью протягивает руку и стискивает локоть ее отца, напоминая ему об осторожности.Потом до нее донесся шепот Шона, тише легчайшего ветерка:— Жди!И они продолжали ждать, застыв, как изваяния, а минуты текли и текли — сначала десять, потом двадцать.— Слева, — вдруг шепнул Шон, и это было так неожиданно, что она вздрогнула. Она бросила взгляд налево, но ничего, кроме травы, кустарника и теней, не увидела. Она вглядывалась в заросли так пристально, что у нее стали слезиться глаза. Она проморгалась и снова уставилась туда же. На этот раз ей удалось заметить какое-то движение, что-то вроде клочка тумана или дыма, нечто бурое среди выгоревшей на солнце высокой травы.А потом вдруг внезапно, величественно на открытое место под висящей на фиговом дереве смердящей тушей вышел зверь.Клодия невольно ахнула, и у нее тут же перехватило дыхание. Это было самое великолепное из когда-либо виденных ею животных — огромный кот, гораздо больших размеров, чем она ожидала, грациозный, с отливающей золотом шерстью. Он повернул голову и взглянул прямо ей в глаза. Она разглядела, что его горло нежно-кремового цвета, а длинные белые усы отблескивают под лучами вечернего солнца. Настороженные уши прислушивающегося льва оказались круглыми с черными кисточками на концах, невозмутимые глаза горели желтым пламенем, как два лунных камня. Зрачки зверя, вглядывающегося в заросли, которые скрывали убежище охотников, сузились, превратились в две черные щелочки, похожие на наконечники стрел.Клодия все еще так и не могла перевести дух. Она буквально застыла от возбуждения и ужаса перед уставившимся на нее котом. И только когда он отвернулся и взглянул на свисающую с дерева тушу, девушка наконец снова смогла сделать едва слышный хриплый вдох.— Не убивайте его! Прошу вас, не убивайте! — едва не вскрикнула Клодия. Она с облегчением заметила, что отец даже не шевельнулся, а Шон по-прежнему придерживает его за локоть, призывая к терпению.И только тут она поняла, что это самка — у львицы не было пышной гривы. Ведь она наслушалась столько разговоров у лагерного костра, что прекрасно знала: охотятся только на гривастого льва, а за убийство львицы виновного ждут крупные неприятности, огромные штрафы и, возможно, даже тюремное заключение. Она немного расслабилась и полностью отдалась наслаждению поразительной красотой грозной хищницы. И удовольствие только начиналось, поскольку львица еще раз огляделась, а затем, удовлетворенная и успокоившаяся, открыла пасть и низко и призывно мяукнула.Почти тут же на поляну, спотыкаясь, выбежал ее выводок. Львят было трое, они были похожи на плюшевые игрушки, усыпанные младенческими пятнышками. Их толстые лапы, слишком неуклюжие и большие для тщедушных пока тел, еще плохо слушались, и малыши часто запутывались в них. После некоторых колебаний, видя, что мать не собирается наказывать их, они затеяли веселую возню, наваливаясь друг на друга с яростными детскими рыками.Львица, не обращая на них внимания, встала на задние лапы, дотягиваясь до висящей над головой туши. Она сунула голову в брюхо, из которого были удалены внутренности, и приступила к трапезе. Два ряда черных сосков, тянущиеся вдоль ее живота, отвисли от кормления, а шерсть вокруг них свалялась от слюней отпрысков. Очевидно, она все еще продолжала кормить их молоком, поэтому они не обращали ни малейшего внимания на то, что она ест, и продолжали играть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11