Им нужна неотложная медицинская помощь. Лазарет не может вместить всех. Прошу вас отвести в военном городке несколько казарм под госпиталь. Врачи и санитары у нас есть, но медикаментов не хватает и с питанием неважно.
Этот вопрос капитана не затруднил:
— Под госпиталь занимайте свободные помещения. О медикаментах и продовольствии скажу, когда узнаю наши возможности.
Едва я передал медикам разрешение капитана, как санитарная служба под руководством Алексея Гурина, Николая Тычкова, Леонида Суслова, Александра Карнаухова начала собирать больных, инвалидов, истощенных и перетаскивать их в эсэсовские казармы, где спешно развертывался госпиталь.
Так все и остается в лагере до сего дня, как обещал капитан Балль. Все заключенные сдали оружие, кроме четырех наших рот. Проломы в колючем заборе остаются. Вход и выход из лагеря свободный. Люди начинают приходить в себя, оправляются от голода и каторжной работы, отдыхают. И сегодня, 19 апреля, все выглядят чуточку посвежевшими, может быть, от волнения…
В тот же день, когда у меня произошел разговор с капитаном Баллом, лагерь посетил командующий 3-й американской армией генерал Джордж Паттон. Он был потрясен тем, что увидел, и тут же отдал приказ: показать Бухенвальд жителям Веймара.
Больше тысячи немецких женщин, стариков, подростков пешком пришли в Бухенвальд. Их водили по баракам, показали экспериментальные блоки, где умерщвляли людей, подземные бункеры, виселицу, козел для порки, печи крематория с несгоревшими человеческими останками. Вереницей, поддерживая друг друга, они, ходили по лагерю, совершенно подавленные, и было видно, что если они и знали о существовании Бухенвальда, то не подозревали, что это такое…
Веймарцев не отпустили домой, пока здесь же на аппельплаце не прошел митинг. Американский метод наглядной агитации действовал грубо, но сильно. Выступал американский офицер. Он говорил примерно так:
— Вы, немцы, находитесь на территории концентрационного лагеря Бухенвальд. Вы не могли не знать, что здесь происходит. Вот крематорий. Там, как вы видели, шесть печей для сжигания умерших от недоедания, замученных в карцерах, задушенных, запоротых или просто убитых. Здесь сожжено более 50 000 человек. Вы должны знать, что вытопленный в кремационных печах человеческий жир шел на изготовление мыла. Того мыла, которое вы покупали в ваших магазинах. Знаете ли вы, что пережженные человеческие кости дробились и продавались для удобрения ваших полей. Возможно, вы их покупали по две марки за… А это, — офицер показал в сторону «козла», — это не скамейка и не стол, это станок, в котором пороли человека. А теперь смотрите, что у меня в руках. Это голова человека, но препарированная особым способом, заимствованным у индейцев-охотников за черепами. Эту, голову отрубили от тела и высушили до размеров кулака. Она стояла украшением на столе офицера СС из охраны лагеря. А как вам нравится это? Знаете, из чего сделаны эти штучки? — Он держал в руках абажур для настольной лампы и дамскую сумочку. Они сделаны из человеческой кожи. Чтобы получить кусок Такой кожи с затейливой татуировкой, надо было убить человека и содрать с него кожу. Видели вы в подвале крематория железные крючки? Вам сказали, что человека нанизывали на такой крюк за нижнюю челюсть, чтобы он «дошел»?..
Его речь сопровождалась истерическими выкриками, рыданиями, многие пожилые женщины падали в обморок.
Во время митинга по лагерю ходил корреспондент английской газеты «Daily Telegraph» Джордж Файф. Вид полумертвых людей с выступающими под кожей ребрами, костлявыми руками и ногами, ввалившимися щеками и потухшими глазами произвел на него такое сильное впечатление, что он тут же набросал взволнованную корреспонденцию и отправил ее в редакцию своей газеты.
Но дни первых бурных восторгов от ощущения победы и сенсационных открытий бухенвальдских ужасов позади. У лагеря своя жизнь. Сегодня мы прощаемся с теми, кто не дожил до освобождения. Звучит клятва бухенвальдцев на немецком, русском, английском, французском и польском языках.
«Мы — антифашисты — бывшие политзаключенные концлагеря Бухенвальд, собрались на траурный митинг, чтобы почтить память умерщвленных фашистской бестией в Бухенвальде и его командах 51 000
наших товарищей.
51000 расстрелянных, повешенных, удушенных, заморенных голодом, отравленных, умерщвленных при помощи шприца!
51000 отцов, мужей, братьев, сыновей приняли мученическую смерть потому, что они были борцами против фашистского режима убийц!
51000 матерей, жен, детей взывают к мести!
Мы, оставшиеся в живых, мы, свидетели всех гнусных дел вампиров-наци, мы еще вчера видели гибель наших товарищей. Единственной нашей мыслью было: «Когда придет день мести?» Сегодня мы свободны. Мы благодарны доблестным армиям союзников — СССР, США, Англии, принесшим нам и всем народам жизнь и свободу.
Мы, бывшие политзаключенные Бухенвальда: русские, французы, поляки, чехи, немцы, испанцы, итальянцы, австрийцы, бельгийцы, голландцы, англичане, люксембуржцы, югославы, румыны, венгры — совместно боролись против СС, против нацистской банды за наше собственное освобождение. Мы твердо были уверены: наше дело правое, победа будет за нами!
Мы, представители всех национальностей, проводили жестокую, беспощадную, обильную жертвами борьбу. И эта борьба еще не закончена! Гитлеризм еще окончательно не уничтожен на земном шаре! Еще находятся на свободе наши мучители-садисты! Поэтому мы клянемся перед всем миром на этом плацу для перекличек, на этом месте ужасов, творимых фашистами, что мы прекратим борьбу только тогда, когда последний фашистский преступник предстанет перед судом народов.
Уничтожение фашизма со всеми его корнями — наша задача! Это долг перед нашими погибшими товарищами, их семьями!
Клянемся отомстить бандитам-наци за смерть 51000 наших товарищей!»
В траурную мелодию оркестра вплетается пение русского хора, и плац застывает в скорбном молчании. А потом молча, стараясь ступать бесшумно, участники митинга покидают площадь.
С этого дня все мы как-то внутренне распрощались с Бухенвальдом. Защемила тоска по дому, властно потянуло на Родину.
Но в Германии еще полыхала война, шли бои за Берлин, дороги были забиты войсками, техникой, и нам приказано было пока оставаться в Бухенвальде, отдыхать, залечивать раны.
Тогда лагерь стал готовиться к празднованию 1 Мая. Каждая национальная группа старалась отличиться. Еловыми ветвями, плакатами, транспарантами, флагами украшали свои блоки, готовили праздничные концертные программы, шествия и развлечения. И вечером 30 апреля Бухенвальд расцвел сотнями электрических лампочек. В полночь я вышел из блока, где лагерный комитет обсуждал программу завтрашнего дня, и медленно пошел к себе на тридцатый. Улица кроваво-красная от множества трепещущих флагов, подсвеченных электричеством. Дует холодный ветер, но из открытых окон доносятся песни, шум. Лагерь не спит в эту праздничную ночь.
На крыльце блока стоит Вальтер Эберхардт. Куртка наброшена на плечи. Руки сцеплены за спиной, губы сведены в одну узкую темную полоску.
Всегда приветливый со мною, он сейчас не поворачивает ко мне головы, он весь ушел в свои мысли, ему никто не нужен. Я хотел незаметно пройти в дверь, чтобы не нарушить его одиночество, но почему-то вдруг остановился рядом с ним на крыльце. И вдруг понял его настроение, оно передалось мне, и радость внезапно исчезла. Было что-то горькое-горькое в этом праздничном веселье. Это горечь сломанных человеческих судеб. Не знаю, пройдет ли когда-нибудь эта горечь, возможно ли полное излечение. Ведь оно возможно только в том случае, если совсем-совсем забыть то, что видел, пережил за годы войны, если забыть унижение плена, гибель и страдания товарищей, бессильную ярость заключенного, безумную ненависть к фашистам. Оно возможно, если осталась семья и по-прежнему ждет, если Родина примет солдата, бывшего в плену.
Да, если Родина примет…
А если не примет? Если до конца дней позор ляжет на голову мою и моих сыновей? Как жить дальше?
«Как жить дальше?» — наверное, об этом думал и Вальтер.
И все, что осталось за спиной в Бухенвальде, вдруг показалось простым и ясным. Было — ясно, кто твой враг. Было ясно, что ты его ненавидишь и должен перехитрить, если хочешь жить. Было ясно, что надо помогать товарищу, и тогда в минуту трудную он поможет тебе. Было ясно, что пока ты жив, ты должен сам искать пути к освобождению. И если ты не слюнтяй, то будешь искать их вместе с товарищами. Нет, все, решительно все было ясней и проще, чем теперь…
Я вспомнил, как мы праздновали 1 Мая в прошлом году. День, конечно, был рабочий, но еще с вечера меня предупредили, чтобы в пять утра, до подъема, я подошел к экспериментальному блоку. Было теплое, сверкающее утро, а мы — человек пятнадцать подпольщиков — сидели в подвальной комнате, и лица у всех были желтые от единственной тусклой лампочки, но говорили речи, тихо спели «Интернационал», а потом, смакуя каждый кусочек, ели чудесный студень из кроличьих лапок. Раздобыл эти лапки кто-то из немцев-уборщиков или лаборантов, работающих в экспериментальном блоке.
Да, это был поистине безоблачный день. Только что в праздничной речи Вальтера Бартеля мы услышали сообщение об успехах Советской Армии, наши батальоны росли и крепли, появилось кое-какое оружие, а главное, появилась уверенность в себе. Уверенностьэто основное, что расправляет плечи человеку!
А сейчас у меня и Вальтера только вопросы: Что будет? Как будет? И каждому из нас теперь уже придется решать свои вопросы…
Вот почему мы сейчас молчим и не только думаем каждый о своем, но мысленно и прощаемся друг с другом.
Разве при прощании обязательно нужны слова?..
А с самого утра в лагере начался праздник. Ни разу еще старые буки и дубы горы Эттерсберг не слышали столько музыки, песен, забавных шуток. Было праздничное шествие, были концерты национальных групп, были речи на всех языках, были горячие слова на транспарантах.
«Приветствуем борцов против нацистской тирании!»
«У нас только одно желание — строить новый, мирный, счастливый мир!»
На трибуне появился советский офицер, и восторгу бухенвальдцев не было предела.
А 2 мая — снова день, полный волнений и противоречивых чувств. Пал Берлин — логово фашизма. И лагерь опять ликовал и кричал «Ура!» Но комендант лагеря Балль передал через Ганса Эйдена свой приказ о роспуске Интернационального комитета. Нет, у него нет никаких претензий к комитету, его деятельностью он вполне удовлетворен, но отныне представителями национальных групп будут офицеры связи соответствующих правительств — таков приказ главного штаба союзников.
На последнем заседании комитета были слова возмущения и протеста, но приказ есть приказ, отменить его комендант не в силах, и верно сказал Вальтер Бартель:
— Мы преодолели столько трудностей в борьбе против СС, а после освобождения перед нами возникло столько новых проблем… И не может быть, чтоб за то короткое время, которое мы еще пробудем здесь, мы не найдем другие формы коллективного сотрудничества в интересах наших товарищей…
Письменный протест коменданту Бухенвальда был послан, но это уже не имело никакого значения, потому что 4 мая территорию Эттерсберга заняли части Советской Армии, а американцы покинули Бухенвальд.
Лагерь снова шумел и ликовал на встречах и митингах, а в эти же дни первые национальные группы — чехов, бельгийцев, голландцев, австрийцев-стали прощаться перед отъездом на родину. И все клялись в твердой решимости быть всегда готовыми к борьбе против всех сил реакции.
В таком состоянии всеобщего подъема, волнений, радости и застал нас День Победы.
Еще несколько суток мы живем в старых бараках, но и этому приходит конец, и вот уже автомашины въехали на плац, чтобы забрать советских.
Прощай, Бухенвальд! Сколько бы лет ни отпустила мне еще жизнь, тебя я не забуду! Ты показал мне, что такое фашизм, и внукам своим я накажу, чтоб ненавидели его и учились бороться против него. Но ты показал мне, Бухенвальд, и другое. Ты показал мне, до какой высоты может подняться человек, сколько он может вынести и не упасть.
Какие бы проявления человеческой слабости и подлости я ни увидел теперь, я знаю другое — человек, это хрупкое существо, может иметь огромную силу, если он знает, что борется во имя правды.
Прощай, Бухенвальд! Мне теперь ничего не страшно. Я знаю, что мужество беспредельно. В моем сердце, как набат, всегда будет звучать это слово: «Бухенвальд, Бухенвальд, Бухенвальд!»
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Этот вопрос капитана не затруднил:
— Под госпиталь занимайте свободные помещения. О медикаментах и продовольствии скажу, когда узнаю наши возможности.
Едва я передал медикам разрешение капитана, как санитарная служба под руководством Алексея Гурина, Николая Тычкова, Леонида Суслова, Александра Карнаухова начала собирать больных, инвалидов, истощенных и перетаскивать их в эсэсовские казармы, где спешно развертывался госпиталь.
Так все и остается в лагере до сего дня, как обещал капитан Балль. Все заключенные сдали оружие, кроме четырех наших рот. Проломы в колючем заборе остаются. Вход и выход из лагеря свободный. Люди начинают приходить в себя, оправляются от голода и каторжной работы, отдыхают. И сегодня, 19 апреля, все выглядят чуточку посвежевшими, может быть, от волнения…
В тот же день, когда у меня произошел разговор с капитаном Баллом, лагерь посетил командующий 3-й американской армией генерал Джордж Паттон. Он был потрясен тем, что увидел, и тут же отдал приказ: показать Бухенвальд жителям Веймара.
Больше тысячи немецких женщин, стариков, подростков пешком пришли в Бухенвальд. Их водили по баракам, показали экспериментальные блоки, где умерщвляли людей, подземные бункеры, виселицу, козел для порки, печи крематория с несгоревшими человеческими останками. Вереницей, поддерживая друг друга, они, ходили по лагерю, совершенно подавленные, и было видно, что если они и знали о существовании Бухенвальда, то не подозревали, что это такое…
Веймарцев не отпустили домой, пока здесь же на аппельплаце не прошел митинг. Американский метод наглядной агитации действовал грубо, но сильно. Выступал американский офицер. Он говорил примерно так:
— Вы, немцы, находитесь на территории концентрационного лагеря Бухенвальд. Вы не могли не знать, что здесь происходит. Вот крематорий. Там, как вы видели, шесть печей для сжигания умерших от недоедания, замученных в карцерах, задушенных, запоротых или просто убитых. Здесь сожжено более 50 000 человек. Вы должны знать, что вытопленный в кремационных печах человеческий жир шел на изготовление мыла. Того мыла, которое вы покупали в ваших магазинах. Знаете ли вы, что пережженные человеческие кости дробились и продавались для удобрения ваших полей. Возможно, вы их покупали по две марки за… А это, — офицер показал в сторону «козла», — это не скамейка и не стол, это станок, в котором пороли человека. А теперь смотрите, что у меня в руках. Это голова человека, но препарированная особым способом, заимствованным у индейцев-охотников за черепами. Эту, голову отрубили от тела и высушили до размеров кулака. Она стояла украшением на столе офицера СС из охраны лагеря. А как вам нравится это? Знаете, из чего сделаны эти штучки? — Он держал в руках абажур для настольной лампы и дамскую сумочку. Они сделаны из человеческой кожи. Чтобы получить кусок Такой кожи с затейливой татуировкой, надо было убить человека и содрать с него кожу. Видели вы в подвале крематория железные крючки? Вам сказали, что человека нанизывали на такой крюк за нижнюю челюсть, чтобы он «дошел»?..
Его речь сопровождалась истерическими выкриками, рыданиями, многие пожилые женщины падали в обморок.
Во время митинга по лагерю ходил корреспондент английской газеты «Daily Telegraph» Джордж Файф. Вид полумертвых людей с выступающими под кожей ребрами, костлявыми руками и ногами, ввалившимися щеками и потухшими глазами произвел на него такое сильное впечатление, что он тут же набросал взволнованную корреспонденцию и отправил ее в редакцию своей газеты.
Но дни первых бурных восторгов от ощущения победы и сенсационных открытий бухенвальдских ужасов позади. У лагеря своя жизнь. Сегодня мы прощаемся с теми, кто не дожил до освобождения. Звучит клятва бухенвальдцев на немецком, русском, английском, французском и польском языках.
«Мы — антифашисты — бывшие политзаключенные концлагеря Бухенвальд, собрались на траурный митинг, чтобы почтить память умерщвленных фашистской бестией в Бухенвальде и его командах 51 000
наших товарищей.
51000 расстрелянных, повешенных, удушенных, заморенных голодом, отравленных, умерщвленных при помощи шприца!
51000 отцов, мужей, братьев, сыновей приняли мученическую смерть потому, что они были борцами против фашистского режима убийц!
51000 матерей, жен, детей взывают к мести!
Мы, оставшиеся в живых, мы, свидетели всех гнусных дел вампиров-наци, мы еще вчера видели гибель наших товарищей. Единственной нашей мыслью было: «Когда придет день мести?» Сегодня мы свободны. Мы благодарны доблестным армиям союзников — СССР, США, Англии, принесшим нам и всем народам жизнь и свободу.
Мы, бывшие политзаключенные Бухенвальда: русские, французы, поляки, чехи, немцы, испанцы, итальянцы, австрийцы, бельгийцы, голландцы, англичане, люксембуржцы, югославы, румыны, венгры — совместно боролись против СС, против нацистской банды за наше собственное освобождение. Мы твердо были уверены: наше дело правое, победа будет за нами!
Мы, представители всех национальностей, проводили жестокую, беспощадную, обильную жертвами борьбу. И эта борьба еще не закончена! Гитлеризм еще окончательно не уничтожен на земном шаре! Еще находятся на свободе наши мучители-садисты! Поэтому мы клянемся перед всем миром на этом плацу для перекличек, на этом месте ужасов, творимых фашистами, что мы прекратим борьбу только тогда, когда последний фашистский преступник предстанет перед судом народов.
Уничтожение фашизма со всеми его корнями — наша задача! Это долг перед нашими погибшими товарищами, их семьями!
Клянемся отомстить бандитам-наци за смерть 51000 наших товарищей!»
В траурную мелодию оркестра вплетается пение русского хора, и плац застывает в скорбном молчании. А потом молча, стараясь ступать бесшумно, участники митинга покидают площадь.
С этого дня все мы как-то внутренне распрощались с Бухенвальдом. Защемила тоска по дому, властно потянуло на Родину.
Но в Германии еще полыхала война, шли бои за Берлин, дороги были забиты войсками, техникой, и нам приказано было пока оставаться в Бухенвальде, отдыхать, залечивать раны.
Тогда лагерь стал готовиться к празднованию 1 Мая. Каждая национальная группа старалась отличиться. Еловыми ветвями, плакатами, транспарантами, флагами украшали свои блоки, готовили праздничные концертные программы, шествия и развлечения. И вечером 30 апреля Бухенвальд расцвел сотнями электрических лампочек. В полночь я вышел из блока, где лагерный комитет обсуждал программу завтрашнего дня, и медленно пошел к себе на тридцатый. Улица кроваво-красная от множества трепещущих флагов, подсвеченных электричеством. Дует холодный ветер, но из открытых окон доносятся песни, шум. Лагерь не спит в эту праздничную ночь.
На крыльце блока стоит Вальтер Эберхардт. Куртка наброшена на плечи. Руки сцеплены за спиной, губы сведены в одну узкую темную полоску.
Всегда приветливый со мною, он сейчас не поворачивает ко мне головы, он весь ушел в свои мысли, ему никто не нужен. Я хотел незаметно пройти в дверь, чтобы не нарушить его одиночество, но почему-то вдруг остановился рядом с ним на крыльце. И вдруг понял его настроение, оно передалось мне, и радость внезапно исчезла. Было что-то горькое-горькое в этом праздничном веселье. Это горечь сломанных человеческих судеб. Не знаю, пройдет ли когда-нибудь эта горечь, возможно ли полное излечение. Ведь оно возможно только в том случае, если совсем-совсем забыть то, что видел, пережил за годы войны, если забыть унижение плена, гибель и страдания товарищей, бессильную ярость заключенного, безумную ненависть к фашистам. Оно возможно, если осталась семья и по-прежнему ждет, если Родина примет солдата, бывшего в плену.
Да, если Родина примет…
А если не примет? Если до конца дней позор ляжет на голову мою и моих сыновей? Как жить дальше?
«Как жить дальше?» — наверное, об этом думал и Вальтер.
И все, что осталось за спиной в Бухенвальде, вдруг показалось простым и ясным. Было — ясно, кто твой враг. Было ясно, что ты его ненавидишь и должен перехитрить, если хочешь жить. Было ясно, что надо помогать товарищу, и тогда в минуту трудную он поможет тебе. Было ясно, что пока ты жив, ты должен сам искать пути к освобождению. И если ты не слюнтяй, то будешь искать их вместе с товарищами. Нет, все, решительно все было ясней и проще, чем теперь…
Я вспомнил, как мы праздновали 1 Мая в прошлом году. День, конечно, был рабочий, но еще с вечера меня предупредили, чтобы в пять утра, до подъема, я подошел к экспериментальному блоку. Было теплое, сверкающее утро, а мы — человек пятнадцать подпольщиков — сидели в подвальной комнате, и лица у всех были желтые от единственной тусклой лампочки, но говорили речи, тихо спели «Интернационал», а потом, смакуя каждый кусочек, ели чудесный студень из кроличьих лапок. Раздобыл эти лапки кто-то из немцев-уборщиков или лаборантов, работающих в экспериментальном блоке.
Да, это был поистине безоблачный день. Только что в праздничной речи Вальтера Бартеля мы услышали сообщение об успехах Советской Армии, наши батальоны росли и крепли, появилось кое-какое оружие, а главное, появилась уверенность в себе. Уверенностьэто основное, что расправляет плечи человеку!
А сейчас у меня и Вальтера только вопросы: Что будет? Как будет? И каждому из нас теперь уже придется решать свои вопросы…
Вот почему мы сейчас молчим и не только думаем каждый о своем, но мысленно и прощаемся друг с другом.
Разве при прощании обязательно нужны слова?..
А с самого утра в лагере начался праздник. Ни разу еще старые буки и дубы горы Эттерсберг не слышали столько музыки, песен, забавных шуток. Было праздничное шествие, были концерты национальных групп, были речи на всех языках, были горячие слова на транспарантах.
«Приветствуем борцов против нацистской тирании!»
«У нас только одно желание — строить новый, мирный, счастливый мир!»
На трибуне появился советский офицер, и восторгу бухенвальдцев не было предела.
А 2 мая — снова день, полный волнений и противоречивых чувств. Пал Берлин — логово фашизма. И лагерь опять ликовал и кричал «Ура!» Но комендант лагеря Балль передал через Ганса Эйдена свой приказ о роспуске Интернационального комитета. Нет, у него нет никаких претензий к комитету, его деятельностью он вполне удовлетворен, но отныне представителями национальных групп будут офицеры связи соответствующих правительств — таков приказ главного штаба союзников.
На последнем заседании комитета были слова возмущения и протеста, но приказ есть приказ, отменить его комендант не в силах, и верно сказал Вальтер Бартель:
— Мы преодолели столько трудностей в борьбе против СС, а после освобождения перед нами возникло столько новых проблем… И не может быть, чтоб за то короткое время, которое мы еще пробудем здесь, мы не найдем другие формы коллективного сотрудничества в интересах наших товарищей…
Письменный протест коменданту Бухенвальда был послан, но это уже не имело никакого значения, потому что 4 мая территорию Эттерсберга заняли части Советской Армии, а американцы покинули Бухенвальд.
Лагерь снова шумел и ликовал на встречах и митингах, а в эти же дни первые национальные группы — чехов, бельгийцев, голландцев, австрийцев-стали прощаться перед отъездом на родину. И все клялись в твердой решимости быть всегда готовыми к борьбе против всех сил реакции.
В таком состоянии всеобщего подъема, волнений, радости и застал нас День Победы.
Еще несколько суток мы живем в старых бараках, но и этому приходит конец, и вот уже автомашины въехали на плац, чтобы забрать советских.
Прощай, Бухенвальд! Сколько бы лет ни отпустила мне еще жизнь, тебя я не забуду! Ты показал мне, что такое фашизм, и внукам своим я накажу, чтоб ненавидели его и учились бороться против него. Но ты показал мне, Бухенвальд, и другое. Ты показал мне, до какой высоты может подняться человек, сколько он может вынести и не упасть.
Какие бы проявления человеческой слабости и подлости я ни увидел теперь, я знаю другое — человек, это хрупкое существо, может иметь огромную силу, если он знает, что борется во имя правды.
Прощай, Бухенвальд! Мне теперь ничего не страшно. Я знаю, что мужество беспредельно. В моем сердце, как набат, всегда будет звучать это слово: «Бухенвальд, Бухенвальд, Бухенвальд!»
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23