— изумился Катин.
— Это всем известно! — парировал Марьин и тут же занялся делом.
А Катин ворвался к Надеждину.
— Ну, уж вы-то мне верите? — стукнул он в отчаянье кулаком по столу. — Я ведь правду говорю!
— Может, и правду, — доброжелательно сощурился Надеждин. — Но посуди сам, чудак. Поверишь тебе один раз, значит, и другой раз верить надо. Так сказать — по инерции. А ты возьмешь да и соврешь!
— Не совру я! Я всегда буду только правду говорить!
— А вот и соврал! — уличил его, смеясь, Надеждин. — Допустим, ты мой родственник, врачи тебе сказали, что я смертельно болен. Ну? — скажешь ты мне правду? А? А? А?
Катин тихо вышел, но тут же опять взволновался и помчался к самому Светланову.
— Все! — сказал он. — Все! Отвечайте: верите вы мне или нет? Я ведь правду говорю! Или — все!
Светланов подумал и сказал:
— Не верю.
— Почему?!
— А неохота...
Тогда Катин побежал к своей маме, упал к ней на колени лицом и зашептал со слезами:
— Они мне не верят! Никто! Мама! Почему мне никто не верит? Я ведь правду говорю! Ты-то мне веришь?
— Верю, сынок, конечно, верю, — утешала его мама и гладила по голове. И Катин вдруг понял, что и мама не то чтобы не верит, а ей просто все равно, правду он говорит или нет, главное — он живой, теплый, родной, плачущий...
С тех пор Катин перестал требовать у людей ответа, верят они ему или нет. Он говорил: я правду говорю, а вы хотите верьте, хотите нет, ваше дело!
И удивительно: все ему стали верить!
Правда, вслух в этом признавался не каждый. На всякий случай. Вдруг, все-таки, он неправду говорит? Хотя, повторяю, верили. Но вера и правда вещи ведь разные, не так ли?
9 ноября 1994 г.
«Ну и что?»
Утром восемнадцатого ноября я стоял у сквозящего окна гостиницы «Вятка» в одноименном городе Кирове.
Я видел черные мокрые деревья на белом снегу. Моросило.
Я видел трансформаторную будку серого кирпича с черными молниями на желтых табличках на обшарпанных дверях.
Я видел грузовик с прицепом, возле которого топтались и без интереса разговаривали друг с другом два человека, один в рыжей бесформенной шапке, другой в картузе.
Я видел облупившееся белое здание так называемой диорамы с горельефами решительно стремящихся куда-то людей, белое здание, контурами фасада долженствующее напоминать развевающееся революционное красное знамя; оно напоминало уже из последних сил.
Я видел незамерзающий водоем. Вероятно, в него впадают теплые канализационные воды.
Я видел одинаковые жилые дома, похожие на лазареты.
Я видел человека, бредущего, подняв воротник куртки, с собакой; собака, задрав хвост, бодро бегала вокруг хозяина, делая вид, что не чует его тоски.
Я видел голого атлетического мужчину, он нес на плечах голого ребенка трех-четырех лет. Мужчина шел по снегу босыми ногами — не спеша, чувствуя пользу, а от пользы — радость.
Я вспомнил о беде, что ждет меня дома. Она не дает мне покоя, с нею надо быть рядом, так легче — мне легче.
Я вспомнил о счастье, которого никогда не будет, потому что если оно будет, то сейчас же станет тоже бедой — не для меня (а это гораздо хуже).
Я вспомнил о другом счастье, которое уже было и стало уже бедой — не для меня (это гораздо, гораздо хуже).
Я увидел ворону, которая летела, тяжело отгребая влажный воздух крыльями, к дереву, чтобы сесть на ветку. Прилетела, села, смотрит.
Я увидел красный грязный автобус, проехавший по дальней улице, везущий скучных людей на скучную службу.
Сердце щемило — не как в стихах или народных песнях, а натурально, простецки, больнично.
Я оглядел стены номера салатного цвета, замызганные шторы с большими аляповатыми цветами, кровать с казенными спинками из полированной ДСП — древесностружечной плиты.
Я понял, что судьба загнала меня в угол.
Ворона слетела с дерева, полетала бесцельно — и опять села на то же дерево, но уже на другую ветку. Сидит. Смотрит.
Закипела вода в кружке, нагретая кипятильником. Пора пить кофе.
Я отпил глоток, обжегся, фыркнул. Подумал: куда я спешу? Спешить некуда.
И засмеялся.
Судьба удивилась: «Ты что?»
«Пошла ты!..» — ответил я, старательно причесываясь.
«Я от тебя никуда не денусь!» — злорадно сказала судьба.
«Мне это известно, — ответил я сквозь зубы. — Ну и что?»
«Как что? Как что?» — возмущалась судьба, всплескивая голубыми тонкими мускулистыми руками.
И еще что-то говорила, но я не слушал: по радио передавали прогноз погоды на ближайшие сутки.
18 ноября 1994 г.
Двоегузов
Двоегузов остерегался знакомств и, тем более, дружбы с положительными людьми. Потому что он, хотя сам был положительным человеком, уставал от людей, если слишком долго знал их.
Допустим, познакомишься с положительным человеком, подружишься с ним, зачастит он к тебе в гости и через месяц-другой смертельно надоест. Был бы он отрицательный, тогда никакой мороки, сказал бы ему: а катись ты, братец, туда-то и туда-то, надоел! И никаких мук совести — поскольку чего с отрицательными людьми церемониться? Некоторых вообще в тюрьму сажать надо, так что пусть спасибо говорят, что по морде не дали.
С положительным так не поступишь, из дома просто так не выгонишь, вот и страдаешь, испытываешь неудобства из-за собственной щепетильности.
Поэтому, знакомясь с кем-либо, Двоегузов в первую очередь спрашивал:
— Вы как в смысле положительности?
— То есть?
— Ну, хороший вы человек или так себе?
И почти все отвечали:
— Да так себе! Нынче ангелов нету.
— Ангелов-то нету, — соглашался Двоегузов, — но — чем докажете? Тещу в дом престарелых сдали, детей ремнем бьете — или, может, дал бы Бог, приворовываете, используя служебное положение?
И у каждого что-нибудь да оказывалось: кто-то, вот именно, тещу в дом престарелых сдал, кто-то в самом деле детей бьет, если не ремнем, так рукой, а кто-то и не без воровства.
Двоегузов успокаивался и звал такого человека к себе в гости, чтобы дружить, а когда надоест, послать его незамедлительно куда подальше.
Но вот парадокс: дружа с Двоегузовым и приходя к нему в гости, никто из этих отрицательных людей не выказывал своих отрицательных качеств. Просто черт знает что такое! Сидит, чай пьет, разговаривает — и никакой в нем отрицательности незаметно! Уже и надоест Двоегузову, уже готов он послать его — а прицепиться не к чему!
Он даже и справки наводил, прежде чем знакомиться. Вроде, все в порядке: человек жене изменяет, на службе махинациями занимается, кошку соседскую отравой отравил, не вынося кошачьего запаха, да и вообще склочник по натуре. В общем, лучшего и желать не надо. Двоегузов бежит к этому человеку, знакомится с ним, начинает дружить. Тот приходит в гости, приносит конфеты, пьет чай, разговаривает — и все! И никакой опять отрицательности!
Таким образом у Двоегузова образовалось двадцать девять близких друзей — двадцать один мужчина и восемь женщин, и все они при знакомстве рекомендовали себя с отрицательной стороны, и все обманули, оказавшись в общении милейшими людьми. Соберутся, чай пьют, разговаривают. Ни тебе дебошей, ни скандалов, ни взаимных оскорблений, о каком-нибудь убийстве и думать смешно.
Двоегузов в тайной истерике: все ему ужасно надоели, а как выгнать, не знает.
Он пришел к выводу: нету в принципе отрицательных людей, все — положительные. По крайней мере, у него дома.
Из этого вывод: или терпеть их, или, невзирая на положительность, все-таки выгнать, прослыть из-за этого отрицательным человеком, но зато жить спокойно и тихо, как раньше.
И однажды он встал посреди дружного чаепития и мирных разговоров, побледнел и ясно сказал:
— Знаете что? А пошли вы туда-то и туда-то, сволочи! Видеть вас не могу!
Гости смутились, опустили глаза — и разошлись.
Не стало никого.
А Двоегузов радуется. И тешит себя: подойдет к человеку и спрашивает:
— Ну, скажи мне, кто ты, положительный или отрицательный?
— Да какой я положительный! — конфузится человек. — Я на той неделе друга продал, гадости про него его супруге рассказал, чтоб их семью разбить — и не потому, что мне его супруга нравится, а так, по природной подлости! — сокрушенно говорит человек.
— Рассказывай! — иронически усмехается Двоегузов. — А зазови тебя чайку попить, выяснится, что ты замечательный хирург и по сорок человек в месяц с того света вытаскиваешь! Хитрец нашелся! Знаем вас, паразитов таких, как вы прибедняетесь! Козел вонючий, морда твоя ненавистная, пошел прочь!
Обескураженный человек уходит, а Двоегузов потирает руки: теперь-то он умный, теперь-то никому не даст себя провести — не на таковского напали, сволочи!
2 января 1995 г.
Касса
Здание железнодорожной станции Жеваляево было старым. И окно билетной кассы было старым, решетчатым, состоящим из двух десятков окошечек, каждое размером с форточку. Одно из таких окошечек и было собственно кассой, сквозь которую продавали билеты, а из прочих половина закрыта была фанерками, картонками, кусками жести — стекла повылетали от небрежности прислонявшихся к ним людей, от мальчишеского и пьяного хулиганства и сами по себе, от времени. Да и основная рама уж подгнила. И, наконец, кто-то разбил саму амбразуру кассы.
Тогда окно вынули вместе с рамой и унесли на ночь капитально ремонтировать, с тем, чтобы успеть восстановить к утреннему поезду. Два работника бессонно трудились за двойной тариф, подбадривая себя вином — и рано утром, валясь от усталости, приволокли окно, вставили, вколотили накрепко, полюбовались на сверканье новеньких целых окошечек — и ушли, довольные.
Собравшиеся пассажиры тоже рассматривали новое окно. А рассмотрев, увидели, что касса оказалась не там, где положено, то есть внизу слева, а слева же — но вверху. Учитывая абсолютную квадратность окна, ошибку работников вполне можно понять.
Тут каждый по характеру: кто, считая, что продажи билетов в таких обстоятельствах быть не может, заранее припас для возможного (правда, маловероятного в такую рань) контролера объяснение, что рад бы, мол, купить билет, да вот, видите ли, какая история! — и ушел на перрон. Кто предположил, что для кассы проделают наскоро окошко внизу. А кто, ожидая кассиршу Капитолину Афанасьевну Долгорукову, высказывал мнение, что она не позволит ничего переделывать и, любя порядок, что-нибудь подставит для себя, чтобы дотянуться до окошка кассы, а уж как пассажирам дотягиваться — это их проблема, их трудностями Капитолина Афанасьевна никогда не интересовалась, твердо зная лишь свое дело — и работая, кстати, на этом месте вот уж тридцать четыре года.
Ждали.
Капитолина Афанасьевна пришла.
Увидела.
Само собой, ругнулась на мастеров.
Потом, будучи женщиной сильной, без посторонней помощи переставила свой стол и стул на стену, к окошечку, перенеся туда и прочие принадлежности, в том числе несгораемый металлический незапамятных времен сейф со сломанным замком.
Села, открыла окошечко.
Люди, увидев ее обычную фигуру, хоть и сидящую, как бы это сказать, паралелльно потолку, успокоились. Но успокоились лишь умом, а практически — не знали, что делать. А поезд вот-вот подойдет. А жители Жеваляевки за редким исключением не любители ездить без билета, они, как и Капитолина Афанасьевна, всегда стремятся к порядку.
«Стоять будем или чего будем?» — послышался тут голос Капитолины Афанасьевны, голос мудрый, насмешливый, человековидящий.
И все выстроились по стене — и дело пошло своим чередом.
На первых порах бывали неувязки: кто-то из детей или из немощных стариков срывался, падал. А потом — привыкли.
22 января 1995 г.
В проживании не замечен
У этой жилищно-бытовой истории трагическое начало, печальное продолжение, но финал будет счастливый, говорю об этом сразу, для того, чтобы... А Бог знает, для чего!
У Джуравского умер в однокомнатной квартире близкий родственник, а именно — отец.
Отношения у них были плохие, потому что Джуравский женился на женщине, которая не нравилась отцу.
Джуравский через двадцать три года разлюбил жену и ушел от нее, чем подтвердил правоту отца, но не пошел жить к отцу, а поселился в заводском общежитии; он работал на заводе, вот ему и дали комнату в заводском общежитии.
Отец умер, и оказалось, что Джуравский в его квартире не прописан.
Случилось это в одна тысяча девятьсот семьдесят девятом году — со всеми вытекающими отсюда административными последствиями, из которых следовало, что, не будучи прописан, близкий родственник не имеет права претендовать на квартиру и она отдается в фонд свободного распределения. Но в данных правилах была зацепка: если доказан факт проживания близкого родственника в данной квартире не менее полугода, то он уже имеет право претендовать на эту квартиру.
Джуравский стал всем говорить, что он последние полгода только и делал, что проживал в этой квартире с отцом, но ему не поверили ни домоуправ, ни многодетные Ахеевы, живущие в этом доме и рассчитывающие на получение квартиры для своего женившегося сына, ни жилец этого же дома Акрономов, желавший получить эту квартиру, чтобы вместе со своей однокомнатной квартирой разменять эту квартиру на двухкомнатную в центре города Саратова, в котором, как вы понимаете, все и происходило, ни Александр Робертович Лукошко, проживавший совсем в другом доме, но имевший виды на эту квартиру в силу того, что очень хотел иметь ее для одной женщины, на предмет чего имел служебное письмо от высокой организации, им же и возглавляемой, о производственной необходимости обеспечить нормальные жилищные условия матери-одиночке, одной из лучших работниц учреждения, Маргарите Сергеевне Однозначновой.
В общем, слишком много людей было заинтересовано в том, чтобы не верить Джуравскому.
Тогда он, воспользовавшись ключом от квартиры, который у него был, вселился в квартиру с тем, чтобы прожить полгода и получить ее на законном основании.
Но его хитрость была разгадана.
— Здравствуйте! — говорил он по утрам, выходя из квартиры на работу, говорил всем, кого встречал. Но ему не отвечали ни заинтересованные лица, ни прочие жильцы дома, наученные домоуправом сопротивляться махинатору.
С Джуравским не здоровались. Его как бы не видели.
Он, не будь дурак, перед тем, как войти в квартиру, дожидался кого-нибудь из соседей и говорил:
— Вот, вхожу в квартиру, живу здесь. Будьте свидетелем.
Но соседи, опустив глаза, молча проходили мимо.
Он затащил к себе алкоголика из второго подъезда Диму Манаева, пил с ним весь вечер и всю ночь, утром Дима уполз, через день Джуравский спросил его:
— Как тебе у меня понравилось? Заходи еще.
Дима, несмотря на нестерпимую жажду, сказал, сглотнув сухую слюну:
— Я вас не знаю, гражданин, вы здесь не живете.
И быстро-быстро побежал к домоуправу, рассказал о своем поступке и получил от домоуправа один рубль семьдесят две копейки на портвейн армянский «Арарат».
Джуравский живет месяц, другой, милиция его выгнать стесняется, зная, что он сын своего отца и проживает в квартире отца, хоть пока и не прописан, времена, если вы помните, были советские, с огромной массой безобразий, но вот выкинуть, например, кого-то из квартиры на улицу или нанять человечка, чтоб прихлопнули дурачка в темном месте — таких обычаев тогда не бывало. Старались беззаконничать законным образом, легально.
И единственным легальным способом было — доказать факт непроживания Джуравского в этой квартире, что и делалось.
Джуравский пошел на уловки. Специально сломав водопроводный кран, он залил соседей внизу.
Соседи снизу, а именно подполковник в отставке Куйялло, замкнутый, но вспыльчивый прибалт, прибежал весь бледный, Джуравский радостно открыл, заявляя:
— Ну, залил, знаю! Проживая в квартире, не без этого! Живые же люди!
Куйялло прошел мимо него, починил кран руками и ушел. А домоуправ составил акт о неисправности водопровода в пустой квартире и сделал Куйялло бесплатный ремонт за счет общественных ресурсов.
Отчаявшийся Джуравский подловил домоуправа и закричал:
— Живу я здесь или я тебя убью, дядя Миша?!
— В проживании не замечен, — официально ответил домоуправ, наплевав на угрозы Джуравского. За годы своей должности он и не такое слыхал.
Джуравский заплакал.
Он стал жить в квартире молча и тихо — полагаясь на авось.
Но вот как-то встретился в подъезде в молодой женщиной Антониной, одинокой, привлекательной, которую он давно приметил. И сказал ей:
— Здравствуйте, Антонина, вы мне давно нравитесь. Я к вам влечение чувствую в мужском смысле.
— Да и я в женском смысле не прочь, — оглянувшись, шепнула со вздохом Антонина.
— Тогда милости прошу в гости! — воскликнул Джуравский. — Чайку! Шампанского!
— Я с незнакомыми людьми, не проживающими в этом доме, чаю и шампанского не пью! — опомнилась Антонина.
Джуравский обозвал ее.
— Ходят тут всякие! — классически ответила Антонина.
Тогда Джуравский стал пить и дебоширить в квартире и во дворе.
Никто не обращал внимания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26