А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


— Вот видите… Не могу. И голова кружится… Что это?
Инспектор насторожился и привстал. На палубе что-то загрохотало.
— Волна.
Петерсен тоже встревожился: он понимал, что эта волна задела мостик.
— Лежите.
— Нет… Я…
Петерсен решил повременить с возвращением наверх и торопливо добрался до машинного отделения, где стармех все еще возился с динамо.
— Наладили?
— Пока не придем в порт, ничего не получится.
— Крулль на месте?
Стармех повернулся к топке и повторил вопрос.
Кочегар на минуту высунул черное лицо из приоткрытой железной дверцы и разразился проклятьями.
Крулль вот уже два часа болтается невесть где, а тут только успевай давление сдерживать! Второму угольщику в одиночку не сдюжить. Кочегар требовал еще одного человека, хоть какого, лишь бы уголь перекидывал.
— Он не у себя в койке?
— Нигде его нет.
— Сейчас пришлю одного из матросов.
В машинном отделении было не менее жутко, чем наверху: при масляных лампах людям приходилось проявлять чудеса ловкости, чтобы не угодить под мотыли.
Выходя на палубу, изнервничавшийся Петерсен витиевато выругался, словно от грубой брани ему могло стать легче.
Он перехватил пробегавшего мимо матроса.
— Марш в угольную яму — там помочь надо.
— Но мне же…
— Живо!
Сейчас не до споров. Наклонившись, капитан различил во мраке красный буй — подводные камни Рисутюхамма. А тут еще появился Белл Эвйен. Он тоже едва стоял на ногах. Кончик носа у него был желтоватый и блестел — верный признак морской болезни.
— На минутку, капитан. Небольшое происшествие.
Как я вам уже говорил, пострадавшему пришлось ввести морфий: боль была невыносимая. Стюард принес мне аптечку, которую я оставил в каюте…
— Отравился?
Петерсен был готов к чему угодно, даже к самым немыслимым неприятностям. Уж раз пошло одно к одному…
— Нет. Там была коробка с шестью ампулами морфия. Так вот, она исчезла. Не нашел я и шприца.
— Кто входил в каюту?
— Это знает только лапландец. А он не понимает, что ему толкуют. Внушил себе, что его хотят убить, и забивается в угол койки, как только к нему подойдешь.
— Стюард ничего не видел?
— Говорит, был на мостике.
— Ладно.
Петерсен тяжело поднялся по трапу и добрался до лоцмана с Вринсом насквозь промокший: на полпути со спины накрыла волна.
Он молча втиснулся между обоими и привалился спиной к переборке, с какой-то странной иронией проводив глазами волну, набежавшую с борта и такую высокую, что она порвала найтовы одной из шлюпок под трубой.
К полуночи капитан совсем закоченел, рот его зло кривился, но он упорно оставался на месте, высматривая буи.
Не курил он уже три часа — для этого пришлось бы вытащить руки из карманов, распахнуть пальто, зайти в рулевую рубку, чтобы чиркнуть спичкой.
С вант свисали форменные сталактиты, а на грузовой стреле и баке от постоянно накатывающихся волн образовался целый айсберг, круглый, голубоватый, сверкающий и похожий на чудовищную медузу.
10. Тромсё
— Вринс!
Голландец неторопливо повернулся, хотя оклик капитана после многочасового молчания явился для него полной неожиданностью.
— Петера Крулля нигде нет. Наверно, сбежал в Свольвере?
Петерсен испытующе посмотрел в лицо молодому человеку, и ему тут же стало стыдно — так оно осунулось от усталости, тревоги и особенно печали, хотя в нем, может быть, впервые появилось нечто зрелое, подлинно мужское.
Капитан собирался вырвать у него неожиданное признание, какую-нибудь фразу, которая выдала бы его, но сразу сообразил: это не к месту и не ко времени.
Справа от Петерсена закутанный в шубу лоцман вытягивал шею, вглядываясь в темноту: они сегодня видели столько сигнальных огней, что будет чудо, если буи не станут мерещиться там, где их нет.
Рулевой в своей рубке — и тот был на пределе: он судорожно вцепился в медное колесо и не отрывал глаз от компаса. Каждые десять секунд «Полярную лилию» встряхивало так, что трещали все шпангоуты, и людям приходилось напрягаться, чтобы устоять на ногах.
Три волны, одна за другой, взлетели до самого верха красной с белым трубы, и третья, сорвав спасательную шлюпку, которая держалась теперь лишь на шлюпталях, унесла ее в кипящую бездну.
— Капитан!
Лоцман явно напрягал все свое внимание.
— Разбираете, что нам сигналят?
И он указал на мигающие огни, которые Петерсен разглядел не сразу.
— Как! Уже Тромсё? — удивился он.
— Да, Тромсё. Но ручаюсь: нам приказывают не заходить в порт. Разве не видите?.. Минутку — опять начали. Три белых… Один красный… Один белый…
— Два белых! — глухим голосом поправил Вринс.
— А потом?.. Ну, видите?
Капитан шагнул вперед, обеими руками схватился за поручни и все же пошатнулся под водопадом ударивших в лицо брызг.
— Стоп машина! — скомандовал он. — Не уверен, но…
Световые сигналы с берега непрерывно повторяли одно и то же.
— Надо ответить.., пари держу, наши сигнальные фонари не готовы.
Петерсен тут же пожалел о своих словах. Вринс был уже в рулевой рубке и сам зажигал фонари.
— Посигнальте: «вас понял», — бросил капитан и, обращаясь к подошедшему лоцману, пояснил:
— Передают, чтобы мы оставались на внешнем рейде. В порт не войти: затонувший нынче вечером траулер загородил фарватер.
Он взялся за ручку машинного телеграфа:
— Средний вперед!
И снова ни огонька. Потом из тьмы выступило расплывчатое пятно света, и гудок «Полярной лилии» трижды издал долгий рев.
Тромсё лежал слева, за поясом скал, прохода между которыми еле-еле хватало для судна среднего тоннажа.
На молах вокруг затонувшего траулера несомненно велись работы — оттуда доносился скрип подъемного крана. Течение сносило пароход на подводные камни.
Пришлось маневрировать: двигаться вперед, останавливаться; давать задний ход, снова останавливаться, несмотря на это, «Полярную лилию» по-прежнему сносило, и всякий раз стоило больших трудов вернуть ее на курс.
Прибежал второй помощник.
— К нам идет катер с почтой, — объявил ему Петерсен. — Готовьте штормтрап. Лапландца спускать как можно осторожнее.
Он был даже доволен новым происшествием: в Тромсё его все знали, местный агент компании был не дурак выпить, и капитану пришлось бы со многими здороваться и разговаривать, чего ему сейчас никак не хотелось.
Во мраке затарахтел мотор катера, но лишь спустя несколько минут его белый сигнальный фонарь скользнул под бортом «Полярной лилии», от кормы к носу.
Началась серия нудных маневров: «Вперед!.. Стоп!..
Задний ход!.. Малый вперед!..»
Раз десять катер оказывался в нескольких сантиметрах от трапа, раз десять его отбрасывало волной.
Наконец его удалось пришвартовать. На палубу вынырнули двое в дождевиках. Петерсен встретил их, пожал руки.
— Что там у вас случилось?
— Новенький траулер с отличным дизелем, в первый раз шедший на лов трески к югу от Шпицбергена.
Лоцмана, ясное дело, не взяли, на борту никто здешние воды не знает. Немцы полагаются только на свои карты. Это их не спасло: пошли ко дну прямо на фарватере.
— Кто-нибудь погиб?
— Юнга лет пятнадцати: при толчке свалился в воду. Наши спорят, не взорвать ли траулер динамитом.
Экспедитор принес мешки с почтой. Три матроса со всеми предосторожностями вынесли лапландца на палубу. Бедняга, которому невозможно было что-нибудь объяснить, исступленно отбивался, издавая нечеловеческие вопли.
— Этого в больницу. И немедленно…
Спустить лапландца на катер оказалось еще трудней.
Он так вырывался из рук, что в конце концов свалился с двухметровой высоты, стукнулся головой о планширь и потерял сознание.
— А знаете, ваших бортовых огней в кабельтове — и то не видно.
— Знаю, — пробурчал Петерсен.
— Будьте осторожны! Из Киркинеса идут два английских рудовоза. Должны быть здесь еще ночью.
— Ладно.
Капитану не терпелось поскорее все закончить.
«Полярная лилия» находилась в опасной близости от города, огни которого уже проступали сквозь ледяной туман.
Опять налетел снеговой заряд; снежная крупа крошечными иглами колола кожу, проникала в обувь и под одежду.
Петерсен ни на секунду не переставал наблюдать за суетой у катера. Как только отдали швартовы, он пересчитал людей на суденышке и дал сигнал отправления.
Маневром руководил с мостика Вринс, и капитан внимательно прислушивался: он испытывал известное беспокойство. Но винт стучал без перебоев. Едва катер отвалил, пароход повернул на полрумба вправо, и телеграф передал в машину: «Восемьдесят оборотов!»
Потом — «Сто оборотов!»
А ведь мальчишка наверху бледен сейчас как мел, пальцы его стискивают ручку телеграфа, глаза сверлят темноту, где видны только беловатые гребни ближайших волн.
Петерсен не сразу поднялся наверх — сперва зашел в ресторан, где на одной из банкеток растянулся землисто-серый стюард.
— Что? Нехорошо?
— Вы знаете, я всегда так: слабую качку выдерживаю, но такую!..
— Кого-нибудь видел?
— Позвонил господин Эвйен: потребовал минеральной воды.
— Худо?
— Есть малость. Но все-таки держится. Собирался лечь.
— Как остальные?
— Не знаю. Инспектор только что пытался выйти, но тут же вернулся. Раскис почище, чем я.
Стекло на лампе разлетелось, фитиль едва тлел.
Капитан посмотрел на тускло освещенный коридор и неожиданно направился к каюте Арнольда Шутрингера.
Собрался было постучать, но пожал плечами и распахнул дверь.
Немец, сняв очки, без которых глаза у него приобретали нормальные размеры, сидел на краю койки; лоб у него был в испарине.
Капитан с первого взгляда понял, что пассажиру пришлось прибегнуть к бачку из промасленного картона — тот еще стоял посреди каюты.
— В котором часу будем в Тромсё? Что за маневр сейчас выполняли?
— Тромсё мы прошли.
— Что вы сказали?
Немец рывком вскочил на ноги, и лицо его сделалось почти угрожающим — так он был возмущен.
— Прошли Тромсё? Без захода?
Свеча еле теплилась. Тем не менее Петерсен разглядел на шишковатом лбу Шутрингера капли пота.
— Вчера вечером на фарватере затонул траулер.
— Ну и что?
— Почту доставили нам прямо на борт. Груз сдадим на обратном пути.
Шутрингер впервые утратил хладнокровие; было видно, что он разъярен.
— Интересно, имеет ли компания право… — заворчал он.
— Вы хотели сойти в Тромсё?
— Нет, просто дать телеграмму.
— Почему же не предупредили заранее? С почты прислали бы кого-нибудь. Вы, видимо, собирались затребовать из Германии перевод?
Молодой человек промолчал.
— В таком случае могу заверить, что ваши деньги вскоре будут найдены. Мы уже разыскали золотые монеты в матрасе угольщика Крулля. Сам он скрывается где-то на судне.
— Благодарю! — сухо бросил Шутрингер и потянулся к дверной ручке с явным намерением закрыть каюту.
Петерсен шел, опустив голову и вздрагивая всякий раз, когда пароход бросало особенно сильно. Будь у него свободные люди, он приказал бы любой ценой найти Петера Крулля: в нем сидела уверенность, что после отхода из Свольвера угольщик все еще оставался на борту.
Он медленно поднялся по трапу в салон и различил в темноте чье-то лицо.
— Капитан!
Голос был Катин — и пока что неуверенный. Петерсен молча стоял на пороге.
— Послушайте, мне надо видеть Вринса. Хотя бы на минуту. Он на мостике?
Капитан по-прежнему не отвечал.
— Умоляю вас! — настаивала девушка. — Клянусь, он не виноват! Все это должно наконец разъясниться. Мы что, ушли из Тромсё?
— Мы в него и не заходили.
Она вскочила и бросилась к нему. Эффектное зрелище! Черное платье сливается с темнотой, лицо искажено непривычным освещением.
Петерсен заметил, что прыщ на лбу пассажирки побагровел, пересохшие губы потрескались. Да у нее жар!
— Нет, это невозможно! Отвечайте же, почему без захода? Когда следующая стоянка?
— Завтра вечером в Хаммерфесте.
Катя вцепилась в него, и он почувствовал, что ее бьет дрожь.
— Но тогда…
Девушка провела рукой по лбу, болезненно поморщилась и умоляюще простонала:
— Кто остался на борту?
— Все, кто был. Вернее, исчез только один — некий Петер Крулль.
Петерсен не сводил с нее глаз. Ноги у него подрагивали от нетерпения: с минуты на минуту его могут вызвать наверх. Место капитана — на мостике. Разглядят ли Вринс с лоцманом Шервейский буй, один из тех, что видны хуже всего?
В то же время он сознавал всю исключительность момента. Собеседница на пределе. Страх и шторм сломили в ней всю волю к сопротивлению.
Но не дай ему Бог произнести хоть одно неосторожное слово! Она еще способна напрячься, обрести былое присутствие духа.
С Петерсена капала вода — на нем было мокро все: и кожанка, и большие сапоги, в которых ноги его казались живыми колоннами.
— Я могу передать Вринсу ваше поручение. Из-за найденных у него денег он фактически под арестом. А в Хаммерфесте будет передан…
— Нет! Нет! — вне себя крикнула Катя. — Замолчите!
Дайте мне сказать! Вернее…
Она озиралась вокруг, словно ища, за что ухватиться.
— Во-первых, его привлекут к ответственности за кражу. Во-вторых, он обязан будет доказать, что не имеет ничего общего с неким Рудольфом Зильберманом.
Девушка отступила на шаг и неприязненно посмотрела ему в глаза.
— Вы о ком?
— Об убийце Мари Барон, убийце и племяннике советника фон Штернберга. О Рудольфе Зильбермане, инженере из Дюссельдорфа, едущем на «Полярной лилии» под чужим именем.
Катя села. И — странно! — стала так спокойна, что капитан даже испугался.
Она сидела в двух метрах от него, опершись локтем на стол, где еще стояла пустая бутылка, и, опустив голову на руку, смотрела себе под ноги.
— Что вам еще известно?
Она отбросила упавшие на лицо волосы, машинально поискала рукой сумочку, чтобы достать папиросу.
Но сумочка, видимо, осталась в каюте.
В этот момент пароход так качнуло, что Катя упала бы вместе со стулом, если бы не успела уцепиться за стол. Петерсену и тому пришлось схватиться за дверной наличник.
Заревел гудок. Капитану не терпелось вернуться на мостик. Перед глазами у него неотступно стоял черный океан, в котором он должен разглядеть Шервейский буй.
«Еще минуту», — мысленно дал он себе срок и продолжал:
— Зильберман в сопровождении какой-то женщины бежал в Гамбург, где сел на «Полярную лилию», совершив буквально чудеса, чтобы сбить полицию со следа. Придумал даже мифического пассажира.
Девушка нервно рассмеялась.
— Ну, дальше!
— От самого Гамбурга он ловчит, стараясь все запутать. Его спутница постоянно ему помогает. Он убил Штернберга. А теперь, чувствуя, что его обложили со всех сторон, попытается, вероятно…
— Перестаньте!
От недавнего спокойствия Кати ничего не осталось.
Она раздирала ногтями голубоватый носовой платочек.
— Дайте мне поговорить с Вринсом, капитан. А еще лучше… Нет, бесполезно. Теперь все бесполезно.
— Зильберман ваш любовник, так ведь?
— Перестаньте! И уходите.
— Отвечайте.
— Да нет же! Ничего вы не поняли. Идите.
— Кто же он?
Девушка была так издергана, что малейшее прикосновение — и она подскочила бы на стуле. Ее потрескавшиеся губы судорожно подергивались.
— Зачем все это? Слишком поздно.
— Вы можете предотвратить новое преступление!
— Умоляю, оставьте меня. Пощадите! Клянусь вам, не могу… Скажите Вринсу… И поверьте: он не виноват ни в чем, в краже — тем более. Скажите ему… — она подбирала слова, затравленно озираясь, — что все кончено и он может…
— Что?
— Ничего. Ничего я не знаю. Разве вы не видите, что я на пределе, что у меня… Уходите! Тем хуже!..
И, повалившись пластом на банкетку. Катя обхватила голову руками и неудержимо разрыдалась.
Гудок ревел с необъяснимой настойчивостью.
Глядя на фигурку Кати в черном, на ее белокурые волосы, Петерсен все еще колебался. Задерживаться он больше не мог, он охотно оставил бы здесь кого-нибудь вместо себя, например Эвйена, — пассажирка не на шутку его тревожила.
Однако спускаться в каюты было уже некогда.
Он поднялся на мостик, и по пути его дважды накрывало волной. У рулевой рубки Вринс, не дожидаясь вопросов, задыхающимся голосом выдавил:
— Слышите? Вон там…
Голландец указал рукой в пространство:
— Шум машины… Явно один из рудовозов… Дважды ответил, потом замолчал…
Пальцы его вцепились в ручку гудка. Оба судна тонули в таком вихре снега, что если бы на них и обнаружили встречные огни, все равно было бы слишком поздно.
— Шестьдесят оборотов! Сорок! — скомандовал Петерсен.
Даже лоцман, ходивший на этой линии тридцать лет, и тот больше не скрывал беспокойства.
— Эти англичане плюют на все правила… Да где же они, наконец!
Если бы не шторм, англичане услышали бы его слова, потому что в ту же секунду меньше чем в тридцати метрах от судна проскользнул красный огонь.
С «Полярной лилии» различили туз пик на белой трубе и ярко освещенный ют.
Не обращая внимания на воду, струившуюся по одежде, Вринс с вымученной улыбкой отер лоб мокрым платком, словно пот досаждал ему больше, чем ледяные брызги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12