Я бы даже и не задумался - бросил все и укатил в дальние
страны. Каждый день перед тем, как встать к станку, я должен был пройти мимо
яхты, и каждый раз сердце мое екало.
День шел за днем, и дело потихоньку продвигалось. Смастерил каркас и
сделал весельную систему в первом приближении. Пришло время водных
испытаний, которые решил провести в рабочем режиме без тени торжественности
и предрассудков.
Предупреждали меня яхтсмены, что любое касание воды лодкой считается
как спуск на воду, а это событие первостепенной важности. Игнорирование
традиционного морского ритуала может привести к нехорошим последствиям. Я
был не против, но торжественность момента решил перенести на потом, когда
лодка будет готова к генеральному спуску. Однако в божественной области мое
намерение в зачет не пошло, и первое плавание закончилось катастрофой:
утонуло весло. Оно было железное и погрузилось в морскую пучину с легкостью
топора.
"Ерунда, - подумал я, - сейчас достану".
Кое-как добрался до берега, попросил у яхтклубовцев акваланг,
гидрокостюм и занырнул в студеные весенние воды Черного моря. Гидрокостюмчик
пришелся не в пору, и холод завладевал моей плотью все сильней. Начался
шторм, вода стала мутной. Я не плавал, а лазал на четвереньках по дну и
наощупь пытался обнаружить весло, но тщетно. Высосал последние литры воздуха
из баллона и ни с чем выплыл на поверхность. Теперь больше никогда не буду
нарушать морские традиции.
Мастерить конструкцию приходилось из разного случайного хлама. Лопасти
для весел, например, сделал из старого перекореженного противня, который
валялся на свалке в лесу. Железяка, похоже, побывала под гусеничным
трактором. Сделать на ней ровную поверхность было тяжко, но я справился.
Пришла весна, и крымская природа начала благоухать. Небо, горы и море
переглянулись в недоумении и приготовились к изменению климата. Девицы
начали щеголять по набережной с голыми коленками. Вороны на городской свалке
резвились вовсю. Суровая капиталистическая действительность не могла
справиться с законами природы и отступала под действием радостных выражений
лиц народа. Население курортного городка терло руку об руку в предвкушении
летнего заработка, легкого, как дождь в Париже.
Производственный процесс засосал по горло и сидел у меня в печенке. Я
настолько погряз во всякой мелочевке, что даже временами начал забывать,
ради чего тружусь не покладая рук. Так всегда бывает, когда что-либо
происходит долго. Однажды, плавая по морям и перенапрягаясь от обязательного
труда, я вдруг очнулся и никак не мог понять, что я здесь, среди ревущих
сороковых, делаю? Было холодно и неуютно, жалеть меня некому, на берегу
никто не ждет, кроме мамы с папой в далеком Крыму, и не понять, зачем все
это надо, ведь приехал я за романтикой. И где она? Что-то не так, где-то
ошибка в расчетах, и я пролетел мимо цели. Черт побери!
Так было тогда в дальневосточных морях, но что-то похожее происходило и
сейчас. Меня интересовали всякие безделушки: болтики, гаечки, крючочки и
блочечки. Доставание всех этих предметов могло послужить основой для
остросюжетного сериала. Эти штучки занимали меня полностью и не оставалось
ни сил, ни времени, чтобы погрезить-помечтать о чем-то, от чего становится
тепло на душе.
Мозги человеческие устроены так, что они не способны охватить сразу
много, и поэтому в каждый момент времени я был полностью увлечен какой-то
безделицей. Например, думал, как лучше сделать руль. Подобные думы сменяли
одна другую непрерывно, и не было никакой возможности представить лодку как
единое целое. Не было видно конца и края техническим заботам, пока не решил,
наконец, закруглиться и отправиться в плавание на полуфабрикате.
Выточенных мною железяк скопилась тьма, и некоторые начали теряться:
природа вещей не намерена была терпеть такое неразумное количество всяческих
приспособлений. Я соглашался с природой вещей и не обижался на естественную
убыль деталей.
Осталось сделать парус и приобрести такелаж. Парусное дело состоит из
сложностей, которые обывателю могут показаться выдуманными. У меня появилась
толстая книга про паруса, и я как человек научный начал углубляться в
тонкости, которых оказалось много. В результате напряженных размышлений на
свет появился чертеж, который вызвал недоумение у наиболее посвященных в
парусное ремесло. Все начали считать, что ветер не задержится в моем парусе,
лодка будет стоять на месте и даже может поплыть назад. Мне же надо было
плыть вперед, и я не знал, что делать: следовать советам яхтклубовцев или
соглашаться с толстой книгой.
Работал я в режиме аврала, как советский завод в конце пятилетки. Но
иногда притормаживал, чтобы осознать происходящее. Грезил я о дальних
странах, неизвестных морях и опасных путешествиях. Некоммерческая ориентация
затеи кружила голову, и душа стремилась отлететь прочь.
Строительство плавсредства для дальних странствий - это производство не
просто так, а исключительно душевное занятие. Процесс создания конструкции,
которая унесет тебя в даль далекую, есть, по сути, начало путешествия. Без
этого процесса не будет цельности. Странствие должно быть подготовлено в
душе, выстрадано и взрощено в мечтах заранее, иначе все может оказаться
сплошной внезапностью без понимания. Так со мной было раньше, когда работал
в море.
Все экспедиции были для меня неожиданностью и воспринимались, как гром
среди ясного неба, оставляя в душе след недоумения. Я не мечтал о плавании,
оно не было для меня душевной потребностью. Это была не любовь, а физический
труд сродни супружескому долгу. Страшная вещь - этот супружеский долг,
который придумало человечество для собственного обмана и удобства
существования. Наш святой долг состоит в том, чтобы сделать с телом супруга
ряд стандартных процедур медицинского характера. Какой орган при этом
отвечает за любовь? Мозги, что ли?
Я ползал на четвереньках по крыше яхт-клуба с паяльником в руках и
кроил парусную ткань. Поползав с час, умышленно прерывался, смотрел на
результат, потом в небо с целью осознания момента. Я чувствовал себя
творцом, и производство становилось для меня процессом рождения чуда. Что
может быть более захватывающим, чем материализация мечты-идеи?! Я глубоко
убежден, что именно на таких мечтах стоит мир. Исчезнет некоммерческая мечта
- и мир померкнет, не имея причины для радости.
Парус - особенная часть судна. Он нужен не только для того, чтобы ветер
над морями не носился зря, а еще и для поддержания романтического настроя
мореплавателя на надлежащей высоте. Мой романтический настрой он поднимал до
небес даже в несшитом состоянии, лежа на крыше яхт-клуба.
Меня никто не учил, как делать паруса, эту науку пришлось познать
самостоятельно через ручной труд и умственные страдания над чертежами.
Сшить парус вручную практически невозможно. Помог яхтклубовец Саша
Гарайский. Когда шитье завершилось, я сразу же полез на крышу собирать
каркас, чтобы поставить мачту и поднять парус: надо было посмотреть, какое у
него будет "пузо". Это как раз та самая штука, ради которой делается
фигурный раскрой и от чего зависит, как лодка поплывет.
Скрутил и свинтил все необходимое, привязал парус к рейкам и,
преисполненный торжественностью момента, потянул за веревочку - парус
поднялся и надулся. Пузо получилось что надо. Я испытал восторг.
Надутие ветром паруса на крыше яхт-клуба ознаменовало начало цепочки
праздничных событий, связанных с окончанием строительства. Из многих
частностей и деталек начала появляться на свет цельная вещь.
Чудесная сила отрывала меня с насиженного места. Душа моя была уже
где-то не здесь, а тело должно было еще находиться в Ялте и проявлять заботу
о необходимых технических деталях, которые надо было обязательно учесть,
чтобы отправиться в дальние страны и при этом не отдать концы преждевременно
по недоразумению.
Идеализированный мир дальних стран, созданный в уме и потому достаточно
комфортный и безопасный, начинал рушиться на глазах. Будучи достаточно
искушенным жизнью в местах отдаленных, решил сделать прививку от клещевого
энцефалита. Оказалось, что уже поздно: делать ее надо было в три захода, и
начинать осенью.
"Ничего страшного", - подумал я и начал ходить с этой мыслью, пока не
встретил друга Женю Шубина, ведущего невропатолога города Ялты, годы юности
и зрелости которого прошли в Забайкалье. Как врач, он был знаком со страшной
заразой, отчего начал хоронить меня заранее. По его словам, вернуться живым
из тех мест у меня шансов не было. Женя - шутник, но в данном случае не
шутил. Убеждал он меня долго и настойчиво не отправляться в опасное
путешествие. Жажда моя к жизни возросла, и уже совершенно не хотелось
загнуться от какой-то там козявки, страдая напоследок от недостатка серого
вещества в мозгу. Доктор Шубин с медицинской точностью обрисовал все стадии
отхода в мир иной после укуса энцефалитного клеща. Напоследок он
проникновенно перекрестил меня и попрощался на всякий случай навсегда.
Далекая Сибирь начинала материализовываться и приближаться.
Весной два раза смотался в Москву за деньгами. Первый раз чуть не зря.
Позвонил в свою контору, и мне сообщили, что можно приехать и получить
деньги. Приехал - денег не было. Зато я в очередной раз вдоволь насмотрелся
на пьяные смурные лица тружеников Бирюлевского ремонтно-эксплуатационного
управления.
Без денег возвращаться нельзя, и я решился на беззаконие, возглавив
фирму, хозяева которой очень стеснялись того, что натворили. Я примерно
представлял, чем все может закончиться, но тогда это был единственный выход
из моего финансового тупика. В присутствии государственного нотариуса я
заготовил себе приговор подлинными подписями на куче важных документов.
"Черт со мной", - думал я.
Второй раз съездил более удачно, и мне удалось получить зарплату, но
уже в последний раз. Контора шла ко дну, денег не хватало ни на что.
Весна разошлась не на шутку и стала уже походить на лето. Крымское
солнце старалось зря - народ на отдых не валил. Аборигенам не терпелось
поскорей начать богатеть за счет приезжих, потому что богатеть, перепродавая
товар друг другу, за зиму надоело. Тем более, что ни у кого это особенно не
получалось.
Генеральный спуск моей лодочки на воду не ознаменовал фактического
окончания строительства. Оставалась масса мелких нерешенных проблем, отчего
становилось не по себе. Конец производству решил положить одним махом,
назначив отъезд на 1 июня, планируя добраться до Иркутска через Свердловск.
Накануне отъезда позвонил Миша Шугаев и сообщил, что на 1 июня
намечается встреча выпускников нашего курса в честь пятнадцатилетия
окончания института.
Ни разу не удосужился побывать на подобного рода сборах и решил
попробовать. Ничего интересного не ожидал, потому что не видел многих
однокурсников с момента окончания института.
В какой-то популярной медицинской статейке прочел, что человеческий
организм полностью обновляется несколько раз в течении жизни, причем по
частям: легкие, например, перерождаются за 8 лет, кости - ненамного дольше,
а слизистая желудка и пищевода - вообще за неделю. Точные цифры сейчас не
помню, но с уверенностью могу сказать, что за 15 лет человек меняется
полностью. Если у нас вдруг что-нибудь заболит или начнет ненормально
функционировать - мы уже чувствуем и воспринимаем природу по-другому. О чем
можно говорить, если поменять всю плоть? В общем, встреча, по-моему, должна
была превратиться в вечер знакомств.
Но мне все-таки было интересно почувствовать течение времени на
конкретном примере старения своих однокурсников и себя. Принял приглашение
Миши и поменял билет до Свердловска на билет до Москвы.
Я стоял в тишине своей квартирки и смотрел на кучу барахла,
предназначенного для передвижения моего тела по географической местности. Я
сделал то, чего, действительно, очень хотел, причем желание мое имело
глубокую внутреннюю природу и страдало там, в темноте нутра моего, долго, аж
с самого детства. Это то светлое, что мы хороним заживо еще в юности, а
потом забываем в суете мирской навсегда. У каждого, скорей всего, захоронено
разное, а во мне в непроявленном виде долго находилось то, что вижу. А вижу
я перед собой на полу четыре рюкзака и две связки железяк по два с лишним
метра длиной.
На мгновенье показалось, что я сошел с ума, потратив столько времени и
сил на производство непонятно чего. Я вдруг понял, что стоит только
задуматься о чем-нибудь мирском, и вещи передо мной превратятся в кучу
ненужного хлама. Это на самом деле так, потому что вряд ли из них можно
сделать что-нибудь полезное для улучшения быта. Передо мной, действительно,
был хлам. Все прелести находились у меня внутри в качестве мечты-идеи.
Кажется, что вообще все вокруг придумано нами и сконструировано одним только
умственным усилием.
По мере приближения отъезда весь привычный мир начинал потихоньку
становиться чужим, и ощущал я в нем себя ненужным приложением. Все
стремились создавать пользу с выгодой, чтобы потом эту выгоду превратить в
сытость, безопасность и комфорт. Бесполезными для жизни казались мне тогда
подобные прелести, не возбуждали они желания принять участите в этом
процессе: хотелось воли. Я смотрел в сторону леса и начинал понимать волков,
которые все время туда глядят.
Перед отъездом пошел к Пете Крячко просить помощи. Он согласился
доставить меня в Симферополь на своих "Жигулях" и помочь загрузиться в
поезд.
Я не мог поверить, что наступило время, когда начало везти на хороших
людей, которые появлялись вроде ниоткуда и вдруг, как грибы после дождя.
Когда я был бизнесменом, то в основном встречал не очень порядочных
людей. Вспомнив прошлое, поделил количество хороших людей на количество
нехороших и получил страшно маленькую цифру, отчего сделалось грустно и
обидно за человечество и за себя. Может быть, так только у меня получается,
а всем остальным везет по-другому? Не знаю точно.
Я занимался некоммерческим делом от всей души и из последних сил и
начал замечать вокруг себя только хороших людей. Петя был первым и очень
хорошим человеком. Он принимал душевное участие в моих производственных
мучениях, облегчая напряжение наполовину. Факт душевного участия - очень
важная и нужная штука, без нее мы делаемся неправильными и только мешаем
природе развиваться в направлении счастья. Я забыл об этом во время борьбы
за существование на бизнесменской стезе. В то время думал, что хорошее
должно быть, и я об этом знаю, и то, что оно, это хорошее, мне редко
попадается на глаза - случайное недоразумение, которое должно закончиться и
скоро. Но "скоро" с дивным упорством не наступало, и я смекнул, что,
наверное, это "скоро" есть хорошо замаскированное "никогда".
Мне надоел Симферопольский вокзал своим привычным видом. Я приезжал и
уезжал с него несчетное количество раз, и он начал восприниматься мной не
как вокзал, а как троллейбусная остановка. В первые годы ученичества в
Москве я с сентиментальной тоской приезжал сюда и уезжал отсюда. Мне было
немного жаль себя за то, что тело мое переносится далеко от домашнего очага.
Мне было жаль себя, но этого я не осознавал и пытался внушить себе любовь к
дороге. Душа юноши воспринимала разлуку как стихийное бедствие и напрягалась
в процессе приспособления к жизненным неурядицам. Со временем чувственность
притупилась, и я привык видеть Симферопольский вокзал. Мое равнодушие не
угнетало нисколько, и я никогда не думал об этом, а сейчас задумался и
шлепнул себя ладонью по лбу.
Я вдруг понял, что разучился чувствовать дорогу и разлуку. Стал
бесчувственным к дороге, и мне казалось, что это есть проявление жизненного
опыта, через приобретение которого я должен становиться солидней, спокойней
и равнодушней к событиям. Страшная штука - быть бесчувственным.
Как здорово в детстве было смотреть в окно поезда, автобуса или машины!
Казалось, что можно смотреть в окно и ездить вечно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32