А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


И, как я уже говорил, не было в истории повести печальнее, чем повесть о принцессе Анне.
5. КОНЕЦ ДАМСКОГО УГОДНИКА. Убийство Генриха IV
В 1609 году умер последний герцог Клеве, и король Генрих IV Французский и Наваррский влюбился в Шарлотту де Монморанси.
Сочетанию этих событий суждено было повлиять на судьбы Европы. Сами по себе они были незначительны: смерть пожилого человека — дело обычное, равно как и влюбленность Генриха Наваррского. Жизнь этот господин вел напряженную во всех отношениях, любовь же была его единственной отдушиной, и ни преклонные лета (тогда ему было 56), ни полные негодования обвинения Марии Медичи, его многострадальной флорентийской супруги, не могли помешать Генриху предаваться своим наклонностям.
Возможно, на свете когда-то жил и более неверный супруг, чем Генрих IV, но, скорее всего, вряд ли. Его любовные похождения были вызывающе дерзновенны, вкусы, когда дело касалось женщин, — всеобъемлющи, а числом незаконнорожденных детей он превосходил своего внука, английского «султана» Карла II. Правда, Генрих отличался от последнего тем, что, потакая своим слабостям, все же не был таким «азиатом». В сравнении с ним Карл был просто тупым распутником, превратившим Уайтхолл в гарем. Генрих предпочитал романтику, приключение и умел быть галантным во всех смыслах этого слова.
Однако в интрижке с Шарлоттой де Монморанси ему, вероятно, не удалось проявить свою галантность в полной мере и выжать из нее все возможное. Прежде всего, как я уже говорил, ему шел пятьдесят шестой год, а в таком возрасте трудно выказывать страсть к двадцатилетней девушке, не становясь при этом посмешищем. К несчастью для него, Шарлотта, видимо, так не считала. Напротив, ухаживания Генриха льстили ей и так вскружили прекрасную пустую голову, что девица начала отвечать на страсть, которую сама же и пробуждала.
Семейство Монморанси желало бы выдать Шарлотту замуж за веселого и остроумного Маршала де Бассомпьера и, хотя он вовсе не был увлечен ею, тем не менее считал эту партию вполне сносной. И охотно вступил бы в брак, не выкажи король своих устремлений самым откровенным и бесстыдным образом.
— Бассомпьер, я буду говорить с вами, как друг, — заявил Генрих. — Я влюблен, влюблен отчаянно, и моя возлюбленная — мадемуазель де Монморанси. Если вы женитесь на ней, я вас возненавижу. Если она меня полюбит, вы возненавидите меня. Разрыв дружеских отношений с вами принесет мне несчастье, ибо я люблю вас и искренне к вам привязан.
Этого оказалось достаточно, чтобы Бассомпьер оставил мысли о женитьбе, которая сулила ему либо нелепую участь самодовольного рогоносца, либо вражду с собственным правителем. Так он и сказал королю, поблагодарив за откровенность. После чего Генрих, пуще прежнего возлюбивший Бассомпьера за его здравый смысл, раскрыл ему свои дальнейшие планы.
— Я подумываю выдать ее за своего племянника, Конде. Так она останется в нашей семье и будет мне утехой в старости, которая уже не за горами. Конде, у которого на уме одна охота, получит сто тысяч ливров годового дохода и сможет вволю поразвлечься на эти деньги.
Бассомпьер прекрасно понял, какую сделку задумал Генрих. А вот принц Конде, похоже, не выказал такой же сообразительности. Несомненно, потому лишь, что взор его застило видение сокровища: ста тысяч ливров годового дохода. Он был так отчаянно беден, что и за половину этой суммы взял бы в жены хоть дочь самого Люцифера, ни на миг не задумавшись о неудобствах, которыми чревата такая женитьба.
Свадьбу тихо отпраздновали в Шантильи в феврале 1609 года. Тревоги и треволнения не заставили себя ждать. Мало того, что до Конде, наконец, дошло, чего именно от него ждут. Он с негодованием восстал против такого положения дел. Да и королева была тщательно подготовлена Кончино Кончини и его женой, Леонорой Галигаи — парочкой честолюбивых авантюристов, прибывших с ее царственным поездом из Флоренции. Поняв, что из слабости короля можно извлечь выгоду, флорентийские супруги тотчас научили Марию Медичи, как себя вести.
Разразившийся вскоре скандал был ужасен. Впервые над отношениями между Генрихом и королевой нависла угроза окончательного разрыва. А потом, когда накликанная Генрихом беда уже превращалась в катастрофу, грозившую погубить его самого, он получил письмо от Воселаса, своего посла в Мадриде. После того, как король прочитал письмо, раздражение в его душе уступило место самым мрачным предчувствиям.
Когда несколько месяцев назад умер последний герцог Клеве («оставив свое наследство всему белому свету», как говорил сам Генрих), в дело вмешался император и, поправ права ряда германских князей, даровал владения покойного собственному племяннику, эрцгерцогу Леопольду. Это совершенно не отвечало политическим интересам Генриха, который, став благодаря мудро направленным матримониальным усилиям самым могущественным из европейских правителей, вовсе не собирался покорно мириться с неудобными для него решениями. Он велел Воселасу подогревать разногласия, возникшие между Францией и австрийской короной из-за наследства Клеве. Вся Европа знала, что Генрих желал бы женить дофина на наследнице лотарингского престола, присоединив таким образом это государство к Франции, и это — одна из причин, по которым он принял сторону германских князей.
Воселас сообщал Генриху, что определенные лица при испанском дворе (и прежде всего флорентийский посланник), действуя по указке кое-кого из членов семьи королевы Франции и других людей, имена которых Воселас назвать не осмелился, плетут интриги, дабы сорвать планы Генриха, связанные с австрийской короной, и принудить его к союзу с Испанией. Эти лица, полностью пренебрегая устремлениями самого Генриха, зашли так далеко, что предложили городскому совету Мадрида скрепить союз с Францией, женив дофина на инфанте.
Это письмо заставило Генриха ни свет ни заря опрометью броситься в Арсенал, где размещалась резиденция Первого Министра государства, господина Сали. Максимилиан де Бетюн, герцог Сали, был не просто подданным короля, но и его ближайшим другом, хранителем ключей к сокровеннейшим тайникам души Генриха, и тот обращался к нему за советом не только в государственных, но и в сугубо личных семейных делах. Нередко Сали выпадало улаживать ссоры между мужем и женой, то и дело возникавшие из-за непрекращающихся измен Генриха.
Король вихрем ворвался в Арсенал и тотчас приказал всем покинуть комнату, оставшись наедине с только что пробудившимся герцогом, который встретил его в ночной сорочке и колпаке. Генрих сразу схватил быка за рога.
— Вы слышали, что обо мне говорят? — выпалил он.
Генрих стоял спиной к окну — стройный, прямой, чуть выше среднего роста. Он был одет как солдат удачи: камзол, высокие сапоги серой кожи, серая же шляпа с вишневым страусиным пером. Лицо его было под стать общему облику: острые глаза, широкие брови, орлиный нос, бородка торчком, жесткие усы с проседью. Король смахивал на сказочного героя, сатира, воителя и Полишинеля одновременно.
Высокий широкоплечий Сали даже в тапочках, сорочке и ночном колпаке, прикрывавшем его широкую лысину, умудрялся выглядеть как живое воплощение респектабельности и достоинства. Он не стал делать вид, будто не понимает короля.
— О вас и принцессе Конде, сир? Вы это подразумеваете? — Он с серьезным видом покачал головой. — Эта история наполняет меня дурными предчувствиями, ибо я предвижу, что она чревата куда большими бедами, чем любое из ваших прежних увлечений.
— Значит, они убедили и вас, — в тоне Генриха слышалась чуть ли не горечь. — И тем не менее я клянусь, что все это очень преувеличено. Тут явно постарался этот пес Кончини. Если он не уважает меня, пусть хотя бы задумается о том, что возводит напраслину на столь прелестное, грациозное и смышленое дитя, на высокородную даму, имевшую таких предков!
В душе короля нарастала буря, и голос его угрожающе задрожал, что не укрылось от чуткого слуха Сали. Генрих отошел от окна и упал в кресло.
— Кончини старается распалить королеву и настроить ее против меня, склонить к безрассудным решениям, которые помогут этой парочке осуществить собственные пагубные замыслы.
— Сир! — протестующе воскликнул Сали. Генрих мрачно рассмеялся и протянул ему письмо Воселаса.
— Прочтите это.
Сали прочел. Письмо ошеломило его, и он вскричал:
— Должно быть, они безумцы!
— О нет, — отвечал король. — Они не безумцы. Они мыслят здраво и безнравственно, вот почему их планы будят во мне дурные предчувствия. Эти люди целеустремленно интригуют против решений, принятых мною, и знают, что я не откажусь от них, пока жив. Какой вывод вы делаете из этого, Великий Мастер?
— Какой вывод? — переспросил потрясенный Сали.
— Действуя подобным образом — осмелившись действовать подобным образом, — они как бы исходят из убеждения, что мне осталось недолго жить, — пояснил король.
— Сир!
— А как еще все это истолковать? Зачем планировать события, которые не могут произойти до моей смерти?
Сали долго смотрел на своего властелина и растерянно молчал. Его верная гугенотская душа бунтовала; он не желал льстиво уверять короля, что все не так уж и плохо.
— Сир, — сказал, наконец, он, склонив свою красивую голову, — вам следует принять меры.
— Да, да, но только против кого? Кто эти люди, имена которых Воселас, как он пишет, не отваживается назвать? У вас есть какие-нибудь кандидатуры, кроме… — тут Генрих умолк, и его передернуло от ужаса. Он боялся облекать свои мысли в слова. Наконец он резко взмахнул рукой и решился. — Кроме самой королевы?
Сали тихонько положил письмо на стол и сел. Подперев голову рукой, он посмотрел прямо в лицо Генриха.
— Сир, вы сами накликали на себя эту беду. Вы слишком разозлили Ее Величество и вынудили действовать по указке этого негодяя Кончини. Все ваши увлечения расстраивали королеву, но ни одно из них не было чревато такими несчастьями, как увлечение принцессой Конде. Сир, я это предвижу. Неужели вы так и не задумаетесь о вашем положении?
— Говорят вам, все это ложь! — взорвался Генрих, но непреклонный Сали лишь мрачно покачал головой.
— Во всяком случае, все очень преувеличено, — поправил себя Генрих. — Признаюсь вам, друг мой: любовь к ней — все равно что болезнь. Ее прекрасный образ преследует меня и днем и ночью. Я вздыхаю, страдаю и раздражаюсь, будто какой-то невинный двадцатилетний молодчик. Я испытываю адские муки. И тем не менее… и тем не менее я клянусь вам, Сали, что подавлю эту страсть, даже если это убьет меня. Я буду гасить эти костры, хотя бы душа моя в итоге и превратилась в пепелище. Я не причиню ей вреда впредь, как не причинял раньше, клянусь. Все эти сплетни выдуманы Кончини, чтобы настроить мою жену против меня. Известно ли вам, сколь далеко он осмелился зайти вместе со своей благоверной? Они уговорили королеву не есть никакой пищи, кроме той, которая готовится на кухне, оборудованной в их собственных покоях. Из этого можно заключить, что они подозревают меня в намерении отравить жену.
— Так почему вы это терпите, сир? — угрюмо спросил Сали. — Отправьте эту парочку восвояси, пусть убираются во Флоренцию со всеми пожитками. Избавьтесь от них!
Генрих возбужденно вскочил на ноги.
— Я уже подумываю об этом. Да, другого пути нет. Вы можете это устроить, Сали. Освободите разум королевы от гнета подозрений на счет принцессы Конде, убедите ее в моей искренности и твердом намерении покончить с волокитством. А она, со своей стороны, пусть пожертвует Кончини и подвергнет эту чету опале. Вы сделаете это, друг мой?
Исходя из своего прошлого опыта, Сали ничего другого и не ожидал. Он уже успел неплохо понатореть в решении подобных задачек, но никогда прежде положение не бывало таким сложным. Он поднялся.
— Ну разумеется, сир. Однако Ее Величество может потребовать за эту жертву чего-то большего. Она может вновь поднять вопрос о своей коронации, которую вы так долго и, по ее мнению, беспричинно откладываете.
Лицо Генриха омрачилось. Он хмуро свел брови.
— Вы знаете, что я всегда подсознательно боялся этой коронации, Великий Мастер, — сказал король. — И страх только увеличился после того, что я почерпнул из этого письма. Коль уж она, почти не обладая подлинной властью, отваживается на такое, стало быть, пойдет на все, если… — Тут король умолк и погрузился в размышления. — Если она этого потребует, мы, наверное, должны будем уступить, — проговорил он чуть погодя. — Но дайте ей понять, что стоит мне уличить ее в новых шашнях с Испанией, и чаша моего терпения переполнится. А в качестве противоядия против происков Мадрида можете обнародовать мое заявление о поддержке требований германских князей в вопросе о наследстве Клеве, и пусть весь мир узнает, что мы во всеоружии и готовы добиться этой цели.
Вероятно, он думал (и это подтвердилось впоследствии), что одной угрозы будет вполне достаточно, поскольку тогда в Европе не было силы, способной выстоять против его войск на поле битвы.
На этом король и министр расстались. Напоследок Сали еще раз напомнил Генриху, что тот больше не должен видеться с принцессой Конде.
— Клянусь вам, Великий Мастер, я сдержусь и буду уважать священные узы, которыми сам же связал своего племянника с Шарлоттой. Я заглушу эту страсть, — пообещал Генрих.
Впоследствии добрый Сали так прокомментировал это обещание:
«Я бы полностью полагался на его заверения, не знай я, как легко обманываются нежные и страстные сердца, подобные его собственному сердцу». Воистину, лишь настоящий друг мог найти такие слова, чтобы выразить свое полное неверие в обещания короля.
Тем не менее, он приступил к решению трудной задачи и принялся мирить царственную чету, пустив в ход весь свой такт и все искусство, приобретенные в результате долгого опыта. Он мог бы заключить хорошую сделку в интересах своего повелителя, но тот не нашел в себе сил поддержать Сали. Мария Медичи и слышать не желала об изгнании супругов Кончини, к которым была глубоко привязана. Королева совершенно справедливо утверждала, что ей нанесена тяжкая рана, и отказывалась даже думать о прощении мужа иначе как при условии, что ее немедленно коронуют (ведь она имеет на это полное право), а король пообещает прекратить выставлять себя на посмешище, приударяя за принцессой Конде. Что касается содержания письма Воселаса, то оно ей неизвестно, и она не потерпит дальнейших допросов в духе инквизиции.
Это никак не могло удовлетворить Генриха. Но король уступил. Муки совести превратили его в труса. Он так несправедливо обращался с женой в личной жизни, что был вынужден пойти на уступки в других областях, дабы возместить ей ущерб. Эта слабость Генриха была проявлением своего рода комплекса, связанного с королевой. Для его отношения к ней были характерны перепады и крайности: доверие и подозрительность, уважение и безразличие, увлеченность и холодность. Порой королю приходило в голову вовсе избавиться от жены, а порой он думал и говорил, что она — самый мудрый из членов его государственного совета. Даже получив доказательства ее вероломства, даже негодуя, он тем не менее справедливо признавал, что сам спровоцировал ее. Поэтому король согласился мириться с Марией на ее условиях и поклялся себе, что порвет с Шарлоттой. Принимая в расчет последующие события, мы не имеем права предполагать, что Генрих был неискренен в своем намерении.
Но уже к маю того же года ход событий подтвердил верность суждений Сали. Двор выехал в Фонтенбло, и там прекрасная дурочка Шарлотта опрокинула своим тщеславием последний оплот Генриха, его благоразумие. Вероятно, она поощряла своего царственного возлюбленного к возобновлению льстивых ухаживаний. Но оба, похоже, позабыли о существовании ее супруга.
Генрих подарил Шарлотте украшения, которые обошлись ему в 18 000 ливров. Он купил их у ювелира Месье, и нетрудно представить себе, как судачили по этому поводу сердобольные придворные дамочки. При первых же признаках надвигающегося скандала принц Конде впал в страшный гнев и наговорил королю таких вещей, что тот не мог не почувствовать боли и досады. В свое время Генриху довелось общаться с множеством ревнивых мужей, но ни один из них не был столь нетерпим и непреклонен, как его собственный племянник, на которого король жаловался в письме к Сали: «Мой друг! Мсье принц со мной, но ведет себя как одержимый. Вы бы рассердились и испытали неловкость, услышав, что он мне говорит. В конце концов мое терпение иссякнет, но пока я должен разговаривать с ним строго и не более того».
На деле же Генрих был куда строже к племяннику, чем в беседах с ним. Он велел Сали задержать выплату Конде последней четверти суммы, отпущенной на его содержание, а также отказать кредиторам и поставщикам принца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25