Незнакомец подошел к одному, словно заранее им отмеченному, месту
на площади и остановился. Остановился и я.
- Прощай, Павел! - сказал он. - Ты еще увидишь меня здесь!
При этом шляпа его приподнялась и глазам моим предстал мой прадед Петр
Великий. Когда я пришел в себя, его уже не было.
На этом самом месте Императрица возводит монумент, который скоро будет
удивлением всей Европы. Эта конная статуя, представляющая царя Петра,
помещенная на скале. Не я советовал матери избрать это место, выбранное или
угаданное призраком! И я не знаю, как описать чувство, охватившее меня,
когда я впервые увидел эту статую!"
Далее в записках Оберкирх следуют второстепенные детали, не
представляющие для нас интереса.
Настало время доложить читателю еще об одной любопытной странности, в
определенной мере повлиявшей на жизнь Павла.
В начале января 1798 года, когда вышеупомянутая Императрица Мария
Федоровна готовилась стать матерью десятого младенца, а Императору Павлу
представлялась в его тогдашней резиденции -Зимнем дворце - депутация
петербургских старооорядцев, благодаривших царя за оказываемую им
поддержку, купец Малахов поднес Императору древнюю икону Михаила Архангела
в драгоценной златокованой ризе.
Эта икона сподобилась быть поставлена в кабинете царя, и пред нею
затеплена была лампадка.
Опечаленный состоянием супруги Павел в сумерках вошел в кабинет и сел в
кресло, глубоко задумавшись. Тихий шорох побудил его обернуться. У дверей
стоял... старик в монашеской рясе с красивым, изборожденным морщинами,
лицом. Как он попал в кабинет Государя - Павел никогда никого не спрашивал.
- Что скажешь, сударь? - обратился Император к незнакомцу.
- Супруга твоя, - ответят вошедший, - одарит тебя сыном Михаилом. Этим же
именем Святого ты наречешь дворец, который строишь на месте своего
рождения. Помни мои слова!
"ДОМУ ТВОЕМУ ПОДОБАЕТЪ СВЯТЫНЯ ГОСПОДНЯ ВЪ ДОЛГОТУ ДНЕЙ"
Засим, как показалось Государю, таинственный гость исчез за дверью.
28 января Императрица разрешилась от бремени сыном, по воле Павла
нареченным Михаилом.
Именно в то время, когда грохот пушек с бастиона Петропавловской крепости
возвестил подданным об увеличении царской семьи, любимец Государя, граф
Кутайсов, доложил, что дежурный по внутренней страже дворца офицер желает
сообщить государю нечто важное по секрету.
Поначалу Павел встревожился - он при всяком внезапном к нему обращении
ощущал какое-то неприятное чувство. Но нашел в себе силы и произнес: -
Пошли его сюда! - Честь имею донести Вашему Императорскому Величеству, -
отрапортовал вошедший офицер, - что на посту произошел необыкновеннейший
казус с часовым!.. - Какой казус, сударь? - Часовой, вероятно в припадке
горячки, доложил мне о каком-то бывшем ему видении. Какой-то старец, в
монашеской рясе, в самый момент разрешения от бремени Ея Императорского
Величества, подойдя к часовому, сказал: "Напомните Государю, чтобы
новорожденный назван был Михаилом, а вновь строящийся дворец -
Михайловским".
- Прислать сюда часового! - крикнул Государь.
Дрожа от страха, часовой слово в слово повторил то, что дежурный офицер
передал Императору. К удивлению солдата и офицера. Государь произнес:
- Знаю, знаю... это уже исполнено!
Часовому Государь приказал выдать щедрую награду, а офицер пожалован был
орденом святой Анны.
На другой день Император потребовал к себе архитектора Бренно,
ответственного за постройку нового здания дворца.
- На главном фронтоне, обращенном к Итальянской улице, - приказал
Государь, - сделайте надпись эту самую, - и он подал Бренно лоскут бумаги,
на котором Его Величества рукой было начертано: "Дому твоему подобаеть
святыня господня въ долготу дней".
Историк, сообщивший об этом событии, отмечает, что число букв надписи (в
транскрипции того времени. - Ю.Р.) - 47, равно числу лет, прожитому
Императором Павлом (1754-1801).
Есть и еще любопытные свидетельства. Так, в журнале П.И.Бартенева
"Русский Архив", издававшемся в Москве, в № 1-4 за 1872 год помещены
"Воспоминания Федора Петровича Лубяновского" (1777-1864), действительного
статского советника, с 1802 года - секретаря министра иностранных дел.
"Скоро по приезде князя Николая Васильевича в столицу Император приказал
ему послать за двумя арестантами, которые содержались в Динаминде (так! -
Ю.Р.); приказано привести их с дороги прямо к Его Величеству. Прямо туда и
привез их в начале декабря 1786 года Егор Егорович Гине, впоследствии
президент Лифляндского обер-гоф-герихта. Были они скопцы из числа главных
учителей этого толка. По рассказу Гине, Император довольно долго, но тихо
говорил с ними в кабинете; потом, обратясь к Гине, велел ему отдать их на
руки тогдашнему военному губернатору Николаю Петровичу Архарову, самому же
пока остаться в Петербурге, бывать у них и о чем нужно докладывать кому
следовать будет (обратите внимание на распоряжение Императора - Ю.Р.). Гине
прожил три недели в одной комнате со мною; в один вечер воротился в таком
встревоженном духе, с лицом до того расстроенным, что я не узнал его;
спешил собраться в дорогу, послал за лошадьми; с нетерпеньем ожидал князя с
куртага (куртаг - приемный день во дворце. - Ю.Р.)', откланялся, -
получил-де из дому печальное извести, и ускакал. Через несколько дней Гине
приезжал в Петербург и жил у меня; тут только, вспоминая былое, сказал мне,
отчего тогда чуть было с ума не сошел и так торопился уехать. Скопцы в тот
вечер жаловались ему на Архарова, но о себе не просили, а умоляли его, Гине
(как они к Государю другой дороги нс имели), сказать Его Величеству, чтоб
изволил глядеть в оба, а не остережется, то кончит как и не помышляет - и
то не за горами. С такою уверенностью, говорил Гине, они предсказывали, что
волосы у него дыбом стали на голове; не знал, на что решиться; вспомнил о
жене и детях, зажал себе рот, глаза и уши и уехал".
Таким образом, это предостережение не дошло до Государя.
Далее Лубяновский пишет: "Приходит мне на память... еще молва об
Арестанте Авеле, который содержался в Шлиссельбурге за какие-то
пророчества. Захотели (Император Павел. - Ю.Р.) говорить с ним; спрашивали
его о многом, из любопытства и о себе. При рассказе об этом разговоре Анна
Петровна Лопухина зарыдала испуганно".
Напомню, что, после того как супруга Павла Первого - Императрица Мария
Федоровна в десятый раз разрешилась от бремени 28 января 1798 года
младенцем мужского пола (Великий Князь Михаил), по единодушному решению
врачей ей была противопоказана супружеская близость. Нарушение этой
рекомендации, по заключению врачей, грозило Императрице смертью.
Императору же Павлу Первому в ту пору было всего-то 44 года. Нет ничего
удивительного, что с той поры возникли сначала платонические отношения
между Павлом Первым и черноглазой Анной Петровной Лопухиной (в браке
княгиней Гагариной), вероятно с июля 1800 года ставшие предельно близкими.
С некоторых пор Император стал почивать в отдельной спальне, неподалеку от
которой располагалась скрытая в толстенной стене Михайловского замка
лестница, ведущая к покоям Анны Петровны Лопухиной и графа Кутайсова.
Памятуя о библейской рекомендации "Не судите, да не судимы будете!",
замечу, что разговор Павла Первого с Лопухиной несомненно имел
доверительный, откровенный, без утаек, характер, а последняя, судя по
безоглядному ее поведению, души не чаяла в Императоре, ради которого шла
буквально на все.
Теперь, надеюсь, читателю понятно и то возбуждение, в которое Лопухина
пришла во время рассказа Павла и безудержные ее рыдания, косвенно
указывающие на то, что это скорее всего был страх за жизнь близкого ей,
любимого человека.
Видимо, в беседах Павла с Авелем, поначалу неторопливых и
благожелательных, последний открыл Императору ужасные подробности,
уготованные ему судьбой.
Внимание, уделявшееся Павлом пророчествам Авеля, несомненно усугублялось,
стимулировалось тем, что предыдущее его предсказание сбылось с
поразительной, как утверждают, точностью, во всех деталях.
Было ли это заявление сделано устно или в письменной форме, как это было
свойственно Авелю, - неизвестно. Известно только, что оно имело место. Об
этом, кстати, известно из "Записок А.П.Ермолова" - уже упоминавшихся выше.
Он пишет:
"Простившись с жителями Костромы, он (Авель. - Ю.Р.) объявил о своем
намерении поговорить с Государем (довольно смелое и интересное, надо
сказать, желание! Особенно если учесть "некоторую разницу" в происхождении
и положении собеседников. Можно также предположить, что "было что сказать"!
- Ю.Р.). Но был по приказанию Его Величества посажен в крепость, из
которой, однако, вскоре выпущен. Возвратившись в Кострому, Авель предсказал
день и час кончины и Императора Павла. Добросовестный и благородный
исправник, подполковник Устин Семенович Ярликов, бывший адъютантом у
генерала Воина Васильевича Нащокина, поспешил известить о том Ермолова. Все
предсказанное Авелем буквально сбылось..."
Известно, что многие записи А.П.Ермолова исполнены, им не от первого
лица. Этот факт установлен. Не следует сомневаться в авторстве. Источник
серьезен!
Много интересной информации об этом периоде жизни Авеля содержится в
вышеназванной работе "ПРОРИЦАТЕЛЬ АВЕЛЬ. Новые подлинные сведения о его
судьбе".
Так, после смерти Екатерины Второй и восшествия на престол Павла
Петровича 12 декабря 1796 года комендант Шлиссельбургской крепости
Колюбякин получил письмо от генерал-прокурора князя Александра Борисовича
Куракина, в котором объявлялось высочайшее повеление прислать в Петербург
арестанта Васильева: с прочих же всех, на ком есть оковы, оныя снять".
13 декабря того же года, как отмечено в названном "Деле...", сочиненная
Васильевым книга (первая, касающаяся Екатерины. - Ю.Р.) взята князем
Куракиным и "поднесена Его Величеству".
После этого, как известно, Император беседовал с Авелем и спрашивал у
него "по секрету, что ему случится".
14 декабря 1796 года последовал рескрипт:
"Князь Александр Борисович! Всемилостивейше повелеваем содержащегося в
Шлиссельбургской крепости крестьянина Васильева освободить и отослать, по
желанию его, для пострижения в монахи (примечание редактора "Русского
архива": Авель был еще в Костроме расстрижен) к Гавриилу, митрополиту
Новгородскому и С.-Петербургскому.
Павел".
Сохранилась записка: "Его Величеству угодно ведать о нынешнем состоянии
посланного к здешнему митрополиту Гавриилу для пострижения, по желанию, в
монахи крестьянина Васильева, к исполнению чего и послан был от
генерал-прокурора кол. ас, Крюков, которым означенный Васильев и был
расспрашивай наедине бесприметным образом, на что тот Васильев говорил, что
нынешним его жребием доволен, но токмо что пищу ему дают единожды в день,
от чего слаб в силах; притеснения же ему никакого ни от кого нет, ибо сего
(т.е. за этим. - Ю.Р.) надзирает сам митрополит; скучает же, что долго не
постригают его в монахи, а говорят, чтоб еще к трудам утвердился; жалуется,
что не имеет нужной одежды, что и приметно, о чем и просит
человеколюбивейшего в пособии милосердия".
21 декабря преосвященному было отправлено 10 рублей на прокорм Авеля с
повелением кормить его дважды в день.
25 декабря Авель поздравляет письмом, ни много ни мало, самого
вицеканцлера, князя Александра Борисовича Куракина. Он пишет:
"Ваше сиятельство, Александр Борисович!
Приношу вам благодарность: вы меня избавили от темных темниц и от крепких
стражей, в которых я был вечно заключен от Самойлова. Вы о сем известны, а
ныне я по Его Императорскому приказу и по вашему благоволению свободен и
пришел к вам поздравить вас с Христовым торжественным праздником и вас
благодарить за таковое ваше ко мне благодеяние. И крайняго я вам за сие
желаю душевного спасения и телесного здравия и многая лета и прочая вся
благая и преблагая и пребуду в таковой памяти вечно незабвенно.
Богомолец ваш Василий".
29 декабря 1796 года князь Куракин сообщил митрополиту Гавриилу
высочайшее желание, чтобы Василий был пострижен поскорее.
В новый, 1797 год Василий (Авель) передал Императору Павлу через князя
Куракина письмо следующего содержания:
"Ваше Императорское Величество, всемилостивейший Государь!
С сим, с новонаступившим годом усердно поздравляю: да даст Господь Бог
вам оный, а по оном и многие богоугодно и душеспасительно препроводить.
Сердечно чувствую высокомонаршия ваши ко мне недостойному сказуемые,
неописанныя милости, коих по гроб мой забыть не могу. Осмеливаюсь священную
особу вашу просить о следующем и о последнем: 1) Благоволите указом не в
продолжительном времени посвятить меня в иеромонашеский чин (иеромонах -
монах-священник. - Ю.Р.), даб^ я мог стояти во церкви у престола Божия и
приносити Всевышнему Существу жертву чистую и непорочную за вашу особу и за
всю вашу царскую фамилию, да даст вам Бог дни благоприятны и времена
спасительны и всегда победу и одоление на враги и супостаты; 2-е) Егда меня
заключили на вечное житие в Шлиссельбургскую крепость и дал я обещание Богу
такое: егда отсюда освободят (Авель "знал" это? - Ю.Р.), и схожу в
Иерусалим поклониться Гробу Господню и облобызать стопы, место ног Его;
3-е) Чтоб я был допущен лично к Вашему Императорскому Величеству воздать
вам достодолжную благодарность и облабызать вашу дрожайшую десницу и буду
почитать себя счастливым; 4-е) Благоволите вы мне объяснить на бумаге, за
что меня набольше посадил Самойлов в крепость, в чем остаюсь в ожидании
благонадежным".
Согласитесь, что письмо крестьянского сына Васильева к Императору
написано толково, что в нем выражено многое, не входящее в обычную
благодарственную речь. Причем, на мой взгляд, кое-где покорнейшая просьба
переходит, я бы сказал, в требование. Стиль письма недурен. Мысли выражены
четко. С императором Авель держится достойно, не заискивает.
Но тут происходит нечто непонятное, не отраженное в дошедших до нас
документах - сообщения об Авеле прекращаются до 1800 года.
Однако известно, что 19 марта 1800 года Амвросий, митрополит
Петербургский, уведомил генерал-прокурора Обольянинова о крестьянине
Васильеве, постриженном в декабре 1796 года в Александро-Невском монастыре
с наречением ему имени Авеля и сосланном в 1798 году в Валаамский
монастырь, где он засел за сочинение прорицательных тетрадей.
Что было в этих тетрадях? По дошедшим до нас в небольшом числе документам
той поры не представляется возможным хотя оы предположительно датировать
письменное или устное сообщение или пророчество в адрес Павла Петровича. А
ведь таковое было, мы знаем об этом из "Записок А.П. Ермолова", например.
Но тучи сгущаются. К этому периоду относится и докладная записка
митрополита Амвросия генерал-прокурору Обольянинову, что по донесению
настоятеля Валаамского монастыря Назария, Авель якобы обвинен в краже у
одного из иеромонахов монастыря серебряных ложек, турецких денег и другого
имущества. В то время, когда в монастыре. пытались найти пропавшее, Авель,
как утверждает Назарий, придя к последнему тайно, принес те вещи, заявив,
что они-де подкинуты ему и он знает похитителя, но не хочет его назвать.
Авель якобы заявил, что истину он установил "через сонное видение". По
приходе же настоятеля с одним иеромонахом в келью Авеля как бы для
освидетельствования, действительно ли последний болен, как сказался,
обнаружили у него странную книгу на непонятном языке, а в ней лист бумаги с
русскими литерами. В ответ на вопрос настоятеля "Что-де за книга?" Авель
сказал, что ему дали ее почитать, и бросился на настоятеля с криком, чтобы
тот ее не брал, угрожая ему физической расправой. Но книгу эту у Авеля все
же отобрали, обнаружив при этом, что "она писана языком неизвестным".
Оную книгу и Авеля настоятель во избежание возможных осложнений
препроводил к Обольянинову и просил исходатайствовать высочайшее повеление
о ссылке Авеля в Соловецкий монастырь.
На письмо Амвросия Обольянинов наложил резолюцию:
"Докладовано. Высочайше повелено: послать нарочного, который привез бы
(Авеля. - Ю.Р.) в Петербург, по привозе же посадить в каземат, в крепчайший
караул, в крепости. Мая 21 дня 1800 года. Павловск".
Вряд ли Авель учинил ту кражу. Не таков он был! Козни чьи-то... Быть
может, "местного масштаба". Однако репрессии нарастали.
26 мая 1800 года генерал Макаров донес Обольянинову, что "Авель привезен
исправно и посажен в каземат в равелине. Он, кажется, только колобродит, и
враки его ничего более не значат; а между тем думает мнимыми пророчествами
и сновидениями, выманить чтонибудь;
1 2 3 4 5 6 7 8
на площади и остановился. Остановился и я.
- Прощай, Павел! - сказал он. - Ты еще увидишь меня здесь!
При этом шляпа его приподнялась и глазам моим предстал мой прадед Петр
Великий. Когда я пришел в себя, его уже не было.
На этом самом месте Императрица возводит монумент, который скоро будет
удивлением всей Европы. Эта конная статуя, представляющая царя Петра,
помещенная на скале. Не я советовал матери избрать это место, выбранное или
угаданное призраком! И я не знаю, как описать чувство, охватившее меня,
когда я впервые увидел эту статую!"
Далее в записках Оберкирх следуют второстепенные детали, не
представляющие для нас интереса.
Настало время доложить читателю еще об одной любопытной странности, в
определенной мере повлиявшей на жизнь Павла.
В начале января 1798 года, когда вышеупомянутая Императрица Мария
Федоровна готовилась стать матерью десятого младенца, а Императору Павлу
представлялась в его тогдашней резиденции -Зимнем дворце - депутация
петербургских старооорядцев, благодаривших царя за оказываемую им
поддержку, купец Малахов поднес Императору древнюю икону Михаила Архангела
в драгоценной златокованой ризе.
Эта икона сподобилась быть поставлена в кабинете царя, и пред нею
затеплена была лампадка.
Опечаленный состоянием супруги Павел в сумерках вошел в кабинет и сел в
кресло, глубоко задумавшись. Тихий шорох побудил его обернуться. У дверей
стоял... старик в монашеской рясе с красивым, изборожденным морщинами,
лицом. Как он попал в кабинет Государя - Павел никогда никого не спрашивал.
- Что скажешь, сударь? - обратился Император к незнакомцу.
- Супруга твоя, - ответят вошедший, - одарит тебя сыном Михаилом. Этим же
именем Святого ты наречешь дворец, который строишь на месте своего
рождения. Помни мои слова!
"ДОМУ ТВОЕМУ ПОДОБАЕТЪ СВЯТЫНЯ ГОСПОДНЯ ВЪ ДОЛГОТУ ДНЕЙ"
Засим, как показалось Государю, таинственный гость исчез за дверью.
28 января Императрица разрешилась от бремени сыном, по воле Павла
нареченным Михаилом.
Именно в то время, когда грохот пушек с бастиона Петропавловской крепости
возвестил подданным об увеличении царской семьи, любимец Государя, граф
Кутайсов, доложил, что дежурный по внутренней страже дворца офицер желает
сообщить государю нечто важное по секрету.
Поначалу Павел встревожился - он при всяком внезапном к нему обращении
ощущал какое-то неприятное чувство. Но нашел в себе силы и произнес: -
Пошли его сюда! - Честь имею донести Вашему Императорскому Величеству, -
отрапортовал вошедший офицер, - что на посту произошел необыкновеннейший
казус с часовым!.. - Какой казус, сударь? - Часовой, вероятно в припадке
горячки, доложил мне о каком-то бывшем ему видении. Какой-то старец, в
монашеской рясе, в самый момент разрешения от бремени Ея Императорского
Величества, подойдя к часовому, сказал: "Напомните Государю, чтобы
новорожденный назван был Михаилом, а вновь строящийся дворец -
Михайловским".
- Прислать сюда часового! - крикнул Государь.
Дрожа от страха, часовой слово в слово повторил то, что дежурный офицер
передал Императору. К удивлению солдата и офицера. Государь произнес:
- Знаю, знаю... это уже исполнено!
Часовому Государь приказал выдать щедрую награду, а офицер пожалован был
орденом святой Анны.
На другой день Император потребовал к себе архитектора Бренно,
ответственного за постройку нового здания дворца.
- На главном фронтоне, обращенном к Итальянской улице, - приказал
Государь, - сделайте надпись эту самую, - и он подал Бренно лоскут бумаги,
на котором Его Величества рукой было начертано: "Дому твоему подобаеть
святыня господня въ долготу дней".
Историк, сообщивший об этом событии, отмечает, что число букв надписи (в
транскрипции того времени. - Ю.Р.) - 47, равно числу лет, прожитому
Императором Павлом (1754-1801).
Есть и еще любопытные свидетельства. Так, в журнале П.И.Бартенева
"Русский Архив", издававшемся в Москве, в № 1-4 за 1872 год помещены
"Воспоминания Федора Петровича Лубяновского" (1777-1864), действительного
статского советника, с 1802 года - секретаря министра иностранных дел.
"Скоро по приезде князя Николая Васильевича в столицу Император приказал
ему послать за двумя арестантами, которые содержались в Динаминде (так! -
Ю.Р.); приказано привести их с дороги прямо к Его Величеству. Прямо туда и
привез их в начале декабря 1786 года Егор Егорович Гине, впоследствии
президент Лифляндского обер-гоф-герихта. Были они скопцы из числа главных
учителей этого толка. По рассказу Гине, Император довольно долго, но тихо
говорил с ними в кабинете; потом, обратясь к Гине, велел ему отдать их на
руки тогдашнему военному губернатору Николаю Петровичу Архарову, самому же
пока остаться в Петербурге, бывать у них и о чем нужно докладывать кому
следовать будет (обратите внимание на распоряжение Императора - Ю.Р.). Гине
прожил три недели в одной комнате со мною; в один вечер воротился в таком
встревоженном духе, с лицом до того расстроенным, что я не узнал его;
спешил собраться в дорогу, послал за лошадьми; с нетерпеньем ожидал князя с
куртага (куртаг - приемный день во дворце. - Ю.Р.)', откланялся, -
получил-де из дому печальное извести, и ускакал. Через несколько дней Гине
приезжал в Петербург и жил у меня; тут только, вспоминая былое, сказал мне,
отчего тогда чуть было с ума не сошел и так торопился уехать. Скопцы в тот
вечер жаловались ему на Архарова, но о себе не просили, а умоляли его, Гине
(как они к Государю другой дороги нс имели), сказать Его Величеству, чтоб
изволил глядеть в оба, а не остережется, то кончит как и не помышляет - и
то не за горами. С такою уверенностью, говорил Гине, они предсказывали, что
волосы у него дыбом стали на голове; не знал, на что решиться; вспомнил о
жене и детях, зажал себе рот, глаза и уши и уехал".
Таким образом, это предостережение не дошло до Государя.
Далее Лубяновский пишет: "Приходит мне на память... еще молва об
Арестанте Авеле, который содержался в Шлиссельбурге за какие-то
пророчества. Захотели (Император Павел. - Ю.Р.) говорить с ним; спрашивали
его о многом, из любопытства и о себе. При рассказе об этом разговоре Анна
Петровна Лопухина зарыдала испуганно".
Напомню, что, после того как супруга Павла Первого - Императрица Мария
Федоровна в десятый раз разрешилась от бремени 28 января 1798 года
младенцем мужского пола (Великий Князь Михаил), по единодушному решению
врачей ей была противопоказана супружеская близость. Нарушение этой
рекомендации, по заключению врачей, грозило Императрице смертью.
Императору же Павлу Первому в ту пору было всего-то 44 года. Нет ничего
удивительного, что с той поры возникли сначала платонические отношения
между Павлом Первым и черноглазой Анной Петровной Лопухиной (в браке
княгиней Гагариной), вероятно с июля 1800 года ставшие предельно близкими.
С некоторых пор Император стал почивать в отдельной спальне, неподалеку от
которой располагалась скрытая в толстенной стене Михайловского замка
лестница, ведущая к покоям Анны Петровны Лопухиной и графа Кутайсова.
Памятуя о библейской рекомендации "Не судите, да не судимы будете!",
замечу, что разговор Павла Первого с Лопухиной несомненно имел
доверительный, откровенный, без утаек, характер, а последняя, судя по
безоглядному ее поведению, души не чаяла в Императоре, ради которого шла
буквально на все.
Теперь, надеюсь, читателю понятно и то возбуждение, в которое Лопухина
пришла во время рассказа Павла и безудержные ее рыдания, косвенно
указывающие на то, что это скорее всего был страх за жизнь близкого ей,
любимого человека.
Видимо, в беседах Павла с Авелем, поначалу неторопливых и
благожелательных, последний открыл Императору ужасные подробности,
уготованные ему судьбой.
Внимание, уделявшееся Павлом пророчествам Авеля, несомненно усугублялось,
стимулировалось тем, что предыдущее его предсказание сбылось с
поразительной, как утверждают, точностью, во всех деталях.
Было ли это заявление сделано устно или в письменной форме, как это было
свойственно Авелю, - неизвестно. Известно только, что оно имело место. Об
этом, кстати, известно из "Записок А.П.Ермолова" - уже упоминавшихся выше.
Он пишет:
"Простившись с жителями Костромы, он (Авель. - Ю.Р.) объявил о своем
намерении поговорить с Государем (довольно смелое и интересное, надо
сказать, желание! Особенно если учесть "некоторую разницу" в происхождении
и положении собеседников. Можно также предположить, что "было что сказать"!
- Ю.Р.). Но был по приказанию Его Величества посажен в крепость, из
которой, однако, вскоре выпущен. Возвратившись в Кострому, Авель предсказал
день и час кончины и Императора Павла. Добросовестный и благородный
исправник, подполковник Устин Семенович Ярликов, бывший адъютантом у
генерала Воина Васильевича Нащокина, поспешил известить о том Ермолова. Все
предсказанное Авелем буквально сбылось..."
Известно, что многие записи А.П.Ермолова исполнены, им не от первого
лица. Этот факт установлен. Не следует сомневаться в авторстве. Источник
серьезен!
Много интересной информации об этом периоде жизни Авеля содержится в
вышеназванной работе "ПРОРИЦАТЕЛЬ АВЕЛЬ. Новые подлинные сведения о его
судьбе".
Так, после смерти Екатерины Второй и восшествия на престол Павла
Петровича 12 декабря 1796 года комендант Шлиссельбургской крепости
Колюбякин получил письмо от генерал-прокурора князя Александра Борисовича
Куракина, в котором объявлялось высочайшее повеление прислать в Петербург
арестанта Васильева: с прочих же всех, на ком есть оковы, оныя снять".
13 декабря того же года, как отмечено в названном "Деле...", сочиненная
Васильевым книга (первая, касающаяся Екатерины. - Ю.Р.) взята князем
Куракиным и "поднесена Его Величеству".
После этого, как известно, Император беседовал с Авелем и спрашивал у
него "по секрету, что ему случится".
14 декабря 1796 года последовал рескрипт:
"Князь Александр Борисович! Всемилостивейше повелеваем содержащегося в
Шлиссельбургской крепости крестьянина Васильева освободить и отослать, по
желанию его, для пострижения в монахи (примечание редактора "Русского
архива": Авель был еще в Костроме расстрижен) к Гавриилу, митрополиту
Новгородскому и С.-Петербургскому.
Павел".
Сохранилась записка: "Его Величеству угодно ведать о нынешнем состоянии
посланного к здешнему митрополиту Гавриилу для пострижения, по желанию, в
монахи крестьянина Васильева, к исполнению чего и послан был от
генерал-прокурора кол. ас, Крюков, которым означенный Васильев и был
расспрашивай наедине бесприметным образом, на что тот Васильев говорил, что
нынешним его жребием доволен, но токмо что пищу ему дают единожды в день,
от чего слаб в силах; притеснения же ему никакого ни от кого нет, ибо сего
(т.е. за этим. - Ю.Р.) надзирает сам митрополит; скучает же, что долго не
постригают его в монахи, а говорят, чтоб еще к трудам утвердился; жалуется,
что не имеет нужной одежды, что и приметно, о чем и просит
человеколюбивейшего в пособии милосердия".
21 декабря преосвященному было отправлено 10 рублей на прокорм Авеля с
повелением кормить его дважды в день.
25 декабря Авель поздравляет письмом, ни много ни мало, самого
вицеканцлера, князя Александра Борисовича Куракина. Он пишет:
"Ваше сиятельство, Александр Борисович!
Приношу вам благодарность: вы меня избавили от темных темниц и от крепких
стражей, в которых я был вечно заключен от Самойлова. Вы о сем известны, а
ныне я по Его Императорскому приказу и по вашему благоволению свободен и
пришел к вам поздравить вас с Христовым торжественным праздником и вас
благодарить за таковое ваше ко мне благодеяние. И крайняго я вам за сие
желаю душевного спасения и телесного здравия и многая лета и прочая вся
благая и преблагая и пребуду в таковой памяти вечно незабвенно.
Богомолец ваш Василий".
29 декабря 1796 года князь Куракин сообщил митрополиту Гавриилу
высочайшее желание, чтобы Василий был пострижен поскорее.
В новый, 1797 год Василий (Авель) передал Императору Павлу через князя
Куракина письмо следующего содержания:
"Ваше Императорское Величество, всемилостивейший Государь!
С сим, с новонаступившим годом усердно поздравляю: да даст Господь Бог
вам оный, а по оном и многие богоугодно и душеспасительно препроводить.
Сердечно чувствую высокомонаршия ваши ко мне недостойному сказуемые,
неописанныя милости, коих по гроб мой забыть не могу. Осмеливаюсь священную
особу вашу просить о следующем и о последнем: 1) Благоволите указом не в
продолжительном времени посвятить меня в иеромонашеский чин (иеромонах -
монах-священник. - Ю.Р.), даб^ я мог стояти во церкви у престола Божия и
приносити Всевышнему Существу жертву чистую и непорочную за вашу особу и за
всю вашу царскую фамилию, да даст вам Бог дни благоприятны и времена
спасительны и всегда победу и одоление на враги и супостаты; 2-е) Егда меня
заключили на вечное житие в Шлиссельбургскую крепость и дал я обещание Богу
такое: егда отсюда освободят (Авель "знал" это? - Ю.Р.), и схожу в
Иерусалим поклониться Гробу Господню и облобызать стопы, место ног Его;
3-е) Чтоб я был допущен лично к Вашему Императорскому Величеству воздать
вам достодолжную благодарность и облабызать вашу дрожайшую десницу и буду
почитать себя счастливым; 4-е) Благоволите вы мне объяснить на бумаге, за
что меня набольше посадил Самойлов в крепость, в чем остаюсь в ожидании
благонадежным".
Согласитесь, что письмо крестьянского сына Васильева к Императору
написано толково, что в нем выражено многое, не входящее в обычную
благодарственную речь. Причем, на мой взгляд, кое-где покорнейшая просьба
переходит, я бы сказал, в требование. Стиль письма недурен. Мысли выражены
четко. С императором Авель держится достойно, не заискивает.
Но тут происходит нечто непонятное, не отраженное в дошедших до нас
документах - сообщения об Авеле прекращаются до 1800 года.
Однако известно, что 19 марта 1800 года Амвросий, митрополит
Петербургский, уведомил генерал-прокурора Обольянинова о крестьянине
Васильеве, постриженном в декабре 1796 года в Александро-Невском монастыре
с наречением ему имени Авеля и сосланном в 1798 году в Валаамский
монастырь, где он засел за сочинение прорицательных тетрадей.
Что было в этих тетрадях? По дошедшим до нас в небольшом числе документам
той поры не представляется возможным хотя оы предположительно датировать
письменное или устное сообщение или пророчество в адрес Павла Петровича. А
ведь таковое было, мы знаем об этом из "Записок А.П. Ермолова", например.
Но тучи сгущаются. К этому периоду относится и докладная записка
митрополита Амвросия генерал-прокурору Обольянинову, что по донесению
настоятеля Валаамского монастыря Назария, Авель якобы обвинен в краже у
одного из иеромонахов монастыря серебряных ложек, турецких денег и другого
имущества. В то время, когда в монастыре. пытались найти пропавшее, Авель,
как утверждает Назарий, придя к последнему тайно, принес те вещи, заявив,
что они-де подкинуты ему и он знает похитителя, но не хочет его назвать.
Авель якобы заявил, что истину он установил "через сонное видение". По
приходе же настоятеля с одним иеромонахом в келью Авеля как бы для
освидетельствования, действительно ли последний болен, как сказался,
обнаружили у него странную книгу на непонятном языке, а в ней лист бумаги с
русскими литерами. В ответ на вопрос настоятеля "Что-де за книга?" Авель
сказал, что ему дали ее почитать, и бросился на настоятеля с криком, чтобы
тот ее не брал, угрожая ему физической расправой. Но книгу эту у Авеля все
же отобрали, обнаружив при этом, что "она писана языком неизвестным".
Оную книгу и Авеля настоятель во избежание возможных осложнений
препроводил к Обольянинову и просил исходатайствовать высочайшее повеление
о ссылке Авеля в Соловецкий монастырь.
На письмо Амвросия Обольянинов наложил резолюцию:
"Докладовано. Высочайше повелено: послать нарочного, который привез бы
(Авеля. - Ю.Р.) в Петербург, по привозе же посадить в каземат, в крепчайший
караул, в крепости. Мая 21 дня 1800 года. Павловск".
Вряд ли Авель учинил ту кражу. Не таков он был! Козни чьи-то... Быть
может, "местного масштаба". Однако репрессии нарастали.
26 мая 1800 года генерал Макаров донес Обольянинову, что "Авель привезен
исправно и посажен в каземат в равелине. Он, кажется, только колобродит, и
враки его ничего более не значат; а между тем думает мнимыми пророчествами
и сновидениями, выманить чтонибудь;
1 2 3 4 5 6 7 8