Светлая прозрачная зелень листьев возвышалась над ним, словно огромный парус, – казалось, будто ветер нежно гонит земной шар по бесконечному голубому пространству мимо сигнальных огней звезд и светящегося буя луны.
Керн решил попытаться добраться ночью до Братиславы, а оттуда в Прагу. В городе всегда чувствуешь себя увереннее. Он открыл чемодан и вытащил чистую рубашку и пару носков, чтобы переодеться. Он знал, что одежда окажется важным фактором, если его кто-нибудь встретит. Он хотел это сделать для того, чтобы избежать тюрьмы.
Керна охватило удивительное чувство, когда он, раздетый, стоял в лунном свете. Он показался себе потерявшим дорогу ребенком, быстро схватил чистую рубашку, которая лежала перед ним на траве, и разгладил ее. Рубашка была синяя, практичная, она не так быстро запачкается. В лунном свете она казалась бледно-серой. Керн принял решение: надо быть мужественным.
3
Керн добрался до Праги во второй половине дня. Он оставил чемодан на вокзале и сразу же отправился в полицию. Он не хотел заявлять о себе, он хотел только спокойно подумать о том, что ему делать. И здание полиции было самым подходящим местом для этого. Там не рыскали полицейские и не спрашивали документов.
Он уселся на скамью в коридоре, напротив бюро, в котором принимали иностранцев.
– Там ли еще чиновник с острой бородкой? – спросил он сидевшего рядом.
– Не знаю. У того, кого я знаю, нет бородки.
– Ага, может, его уже сменили. Ну, а как они сейчас относятся?
– Ничего, – сказал мужчина. – На несколько дней можно получить разрешение. Но потом хуже. Слишком много беженцев.
Керн задумался. Если он получит разрешение на несколько дней, то сможет получить, примерно на неделю, в комитете помощи беженцам талоны на обед и ночлег, это он знал и раньше. Если он разрешения не получит, то его могут арестовать и выгнать за границу.
– Ваша очередь, – сказал мужчина, сидевший рядом.
Керн посмотрел на него.
– Я могу вам уступить очередь. У меня есть время.
– Хорошо.
Мужчина поднялся и вошел в бюро. Керн решил посмотреть, каков будет результат, и уже потом решать, заходить туда или нет. Он в беспокойстве ходил взад и вперед по коридору. Наконец мужчина вышел. Керн быстро подошел к нему:
– Ну, как?
– На десять дней! – Мужчина радостно улыбался. – Повезло. И ничего не спрашивал. Наверное, хорошее настроение. Или потому, что нас сегодня не так много. В последний раз я получил только на пять дней.
Керн решился:
– Ну, тогда и я попытаюсь.
У чиновника не было бородки. Тем не менее лицо его показалось Керну знакомым. Может быть, он за это время сбрил себе бороду.
Играя изящным перочинным ножичком из перламутра, он бросил на Керна усталый взгляд своих рыбьих глаз:
– Эмигрант?
– Да.
– Прибыли из Германии?
– Да, сегодня.
– Есть какие-нибудь документы?
– Нет.
Чиновник кивнул. Он щелкнул лезвием ножа и открыл штопор. Керн увидел, что в этот перламутровый ножичек вмонтирована и пилка для чистки ногтей. Чиновник начал осторожно чистить ноготь большого пальца.
Керн ждал. Ноготь усталого человека, сидящего перед ним, казался ему сейчас самым важным в мире. Он едва дышал, боясь помешать и рассердить чиновника. Он только украдкой крепко сжал за спиной руки.
Наконец с ногтем было покончено. Чиновник с удовлетворением осмотрел его и поднял глаза.
– Десять дней, – сказал он. – Вы можете остаться здесь десять дней. Потом должны уехать.
Керн сразу почувствовал облегчение. У него подгибались колени, но он быстро взял себя в руки и лишь глубоко вздохнул. Керн уже научился использовать благоприятное положение.
– Я был бы вам очень благодарен, если бы вы разрешили мне остаться четырнадцать дней, – сказал он.
– Это не выйдет. А зачем вам?
– Я жду документы, которые мне должны выслать. Для этого мне нужен определенный адрес. Потом я хочу уехать в Австрию. – Керна охватил страх, что в последний момент он все испортит. Но отступать было поздно. Он лгал гладко и быстро. Он с такой же готовностью рассказал бы и правду, но знал, что должен лгать. А чиновник знал, что ему надо поверить этой лжи, так как он никак не мог проверить ее. И вышло так, что оба они почти поверили в эту ложь.
Чиновник защелкнул штопор своего ножичка.
– Хорошо, – сказал он. – Как исключение, четырнадцать дней. Но потом не будет никакой отсрочки.
Он взял бланк и стал писать. Керн смотрел на него, как на архангела. Он не мог поверить в такое чудо. До последней минуты он думал, что чиновник посмотрит в картотеку и увидит, что он уже был в Праге два раза. Поэтому он осмотрительно назвал другое имя и указал другой год рождения. В крайнем случае он сможет сказать, что раньше в Праге останавливался его брат.
Но чиновник слишком устал, чтобы рыться в картотеке. Он придвинул к Керну листок.
– Вот, возьмите. В коридоре еще много народу?
– Нет. Думаю, что нет. По крайней мере, когда я входил, там больше никого не было.
– Хорошо.
Мужчина вытащил свой носовой платок и начал любовно протирать перламутровый ножичек. Он даже не расслышал благодарности Керна, который выскочил из комнаты так стремительно, словно боялся, что у него отберут разрешение.
Только на улице, перед воротами здания, он остановился и огляделся. «Милое небо, – подумал он торжествующе, – милое голубое небо! Я вернулся, и меня не арестовали. Четырнадцать дней и четырнадцать ночей – целая вечность! Благослови бог этого человека с перламутровым ножичком. Пусть он найдет еще такой ножичек с вмонтированными часами и золотыми ножницами».
Рядом с ним перед входом стоял полицейский. Керн нащупал в кармане разрешение. Потом, приняв решение, подошел к полицейскому.
– Который час, господин полицейский? – спросил он.
У него самого тоже были часы. Но какое это редкое чувство – знать, что тебе не нужно бояться полицейского.
– Пять, – проворчал тот.
– Спасибо.
Керн медленно спустился с лестницы. Но ему очень хотелось бежать. Только теперь он поверил, что все это случилось наяву.
Большой зал ожидания комитета помощи беженцам был переполнен людьми. И тем не менее, он выглядел до странности пустым. В этом полутемном помещении люди стояли и сидели, словно тени. Почти все молчали. Каждый уже сотни раз переговорил о том, что лежало у него на душе. Теперь оставалось одно – ждать. Это был последний барьер перед отчаянием.
Больше половины присутствующих составляли евреи. Рядом с Керном сидел бледный человек с головой в форме груши, держа на коленях футляр со скрипкой. Напротив сидел на корточках старик, на его выпуклом лбу виднелся шрам. Старик в беспокойстве то сжимал, то разжимал руки. Рядом, тесно прижавшись друг к другу, сидели молодой человек и девушка со смуглым цветом кожи. Они крепко сцепили руки, словно боялись, что даже здесь их смогут разлучить, если они хоть на мгновение перестанут держаться настороженно. Они не смотрели друг на Друга, они смотрели куда-то в пространство и в прошлое, и их глаза не выражали никаких чувств. За ними сидела полная женщина, которая беззвучно плакала. Слезы лились у нее из глаз, текли по щекам и подбородку и капали на платье. Она не обращала на них внимания и не пыталась сдержать их. Ее руки безжизненно лежали на коленях.
Безмолвную покорность и печаль нарушала лишь непосредственная игра ребенка. Это была девочка лет шести. С оживленным личиком, блестящими глазами и черными локонами, она быстро расхаживала по всему залу.
Она остановилась перед мужчиной с грушеобразным черепом. Некоторое время она смотрела на него, потом показала на футляр, который он держал на коленях.
– У тебя там скрипка? – спросила она звонким вызывающим голосом.
Мужчина посмотрел на ребенка, будто не понимая его. Потом кивнул.
– Покажи ее мне, – попросила девочка.
– Зачем?
– Я хочу на нее посмотреть.
Мужчина мгновение колебался, затем открыл футляр и вынул инструмент. Он был завернут в фиолетовый шелк. Скрипач осторожно развернул его.
Ребенок долго смотрел на скрипку. Потом с опаской поднял руки и дотронулся до струн.
– Почему ты не играешь? – спросила девочка.
Скрипач не ответил.
– Ну сыграй что-нибудь, – попросила она.
– Мириам! – сдавленно крикнула женщина с младенцем на руках, сидевшая в другом конце зала. – Иди ко мне, Мириам!
Девочка не слушала ее. Она смотрела на скрипача.
– Ты не умеешь играть?
Умею.
– Почему же ты не играешь?
Скрипач смущенно огляделся. Его большая натруженная рука взялась за шейку скрипки. Несколько человек поблизости обратили на это внимание и посмотрели в его сторону. Мужчина не знал, куда ему деть глаза.
– Я же не могу здесь играть, – наконец вымолвил он.
– Почему? – спросила девочка. – Сыграй. Здесь очень скучно.
– Мириам! – снова крикнула мать.
– Ребенок прав, – сказал старик со шрамом на лбу. – Сыграйте! Может, это отвлечет нас немного. Я думаю, что здесь это не запрещено.
Скрипач колебался еще минуту. Потом он вынул из футляра смычок, натянул его и приложил скрипку к плечу. В зале раздались первые нежные звуки.
Керну показалось, что к нему что-то прикоснулось. Будто чья-то рука гонит от него прочь нечто, сидящее в нем. Он хотел защититься, но не смог. Его кожа была против этого. Она внезапно задрожала и стянулась. Затем снова расслабилась, и Керн почувствовал прилив тепла.
Открылась дверь, ведущая в бюро. Показалась голова секретаря. Он вошел в зал, оставив двери открытыми. Проем двери был ярко освещен. В бюро уже горел свет. Маленькая кривая фигурка секретаря темным пятном выделялась на светлом фоне. Казалось, он хотел что-то сказать, но потом наклонил голову и стал слушать. Дверь снова захлопнулась за ним, словно ее закрыла чья-то невидимая. рука.
Лишь одна скрипка господствовала в зале. Она наполняла мелодией тяжелый мертвенный воздух, словно растопляла безмолвное одиночество многих маленьких существ, собирая в одну большую общую тоску и жалобу.
Керн положил руки на колени. Он опустил голову и весь отдался музыке. Она уносила его вдаль, и к самому себе и к чему-то очень чужому. Маленькая черноволосая девочка присела на корточки рядом со скрипачом. Она сидела тихо и неподвижно и смотрела на него.
Скрипка замолчала. Керн немного играл на рояле и достаточно хорошо разбирался в музыке, чтобы понять, что человек играл прекрасно.
– Шуман? – спросил старик, сидящий рядом со скрипачом.
Тот кивнул.
– Играй дальше, – сказала девочка. – Сыграй что-нибудь смешное. Здесь очень грустно.
– Мириам! – тихо крикнула мать.
– Хорошо, – сказал скрипач.
Он снова поднял смычок.
Керн посмотрел по сторонам. Он видел согбенные спины и откинувшиеся назад, отливающие белизной лица; он видел печаль, отчаяние и то мягкое выражение, которое навеяла на них на несколько минут мелодия скрипки, – он видел все это и вспомнил о многих других залах, которые ему приходилось видеть и которые были наполнены беженцами, единственная вина которых заключалась в том, что они родились и жили.
И скрипка завладела всеми в зале. Это казалось непонятным, но в ее звуках люди находили утешение, как на плече возлюбленной. Сумерки все больше и больше охватывали комнату.
«Я не хочу погибать, – подумал Керн, – не хочу погибать! Жизнь, дикая и прекрасная, – я ее еще совсем не знаю; эта мелодия, призыв, голос над далекими лесами, над чужими горизонтами, в неизвестной ночи, – я не хочу погибать!»
Только спустя некоторое время он заметил, что стало тихо.
– Что ты играл? – спросила девочка.
– Немецкие пляски Франца Шуберта, – хрипло вымолвил скрипач.
Старик, сидящий рядом, засмеялся.
– Немецкие пляски! – Он провел рукой по шраму на лбу. – Немецкие пляски, – повторил он.
Секретарь включил свет у двери.
– Следующий… – сказал он.
Керн получил направление на ночлег в отель «Бристоль» и десять талонов на обед в столовую общественного питания на Венцельплац. Когда талоны оказались в его руках, он почувствовал, что очень проголодался. Он почти бежал по улицам, опасаясь, что опоздает.
Керн не ошибся. Все места в столовой были заняты, пришлось ждать. Среди обедающих он увидел одного из своих бывших университетских профессоров. Сперва он хотел подойти и поздороваться, но потом передумал. Он знал, что многие эмигранты не любили, когда им напоминали о прошлой жизни.
Через минуту он увидел, как в столовую вошел скрипач и остановился в нерешительности. Керн махнул ему рукой. Скрипач с удивлением посмотрел на него, затем подошел. Керн смутился. Когда он заметил скрипача, ему показалось, что он знает его уже давно. Только теперь до его сознания дошло, что они ни разу не говорили друг с другом.
– Извините, – сказал он, – я слышал, как вы тогда играли, и подумал, что вы здесь еще новичок.
– Так оно и есть. А вы?
– Я уже был здесь два раза. Вы недавно за границей?
– Четырнадцать дней. Я приехал сюда только сегодня.
Керн увидел, что профессор и сидящий рядом с ним поднялись.
– Вон там освобождаются два места, – быстро сказал он. – Пойдемте?
Они протиснулись меж столов. Профессор шел им навстречу по узкому проходу. Он взглянул на Керна и нерешительно остановился:
– Мне ваше лицо кажется знакомым.
– Я был одним из ваших учеников, – сказал Керн.
– Ах, вот оно что, да… – Профессор кивнул. – Скажите, вы не знаете людей, которым нужны пылесосы? Десять процентов скидки и в рассрочку? Или граммофоны.
Минуту Керн стоял ошеломленный. Профессор был видным специалистом по раковым заболеваниям.
– Нет. К сожалению, нет, – ответил он с участием. Он знал, что это значит, – продавать пылесосы и граммофоны.
– Я так и думал, – профессор посмотрел на него отсутствующим взглядом.
– Простите, пожалуйста, – сказал он потом таким тоном, будто обращался, к совершенно другому человеку, и пошел дальше.
Подали перловый суп с говядиной. Керн быстро очистил свою тарелку. Когда он поднял глаза, скрипач сидел, положив руки на стол; тарелка стояла перед ним нетронутой.
– Вы не едите? – удивленно спросил Керн.
– Не могу!
– Вы больны? – В белом, как известь, свете ламп без абажуров, висящих под потолком, лицо скрипача казалось желтым и безжизненным.
– Нет.
– Вы должны есть.
Скрипач не ответил. Он зажег сигарету и начал жадно курить. Потом отодвинул тарелку в сторону.
– Так нельзя больше жить, – наконец выдавил он.
Керн посмотрел на него.
– У вас нет паспорта? – спросил он.
– Есть. Но… – Скрипач нервно загасил сигарету. – Но так же нельзя жить. Без всего. Без почвы под ногами.
– О, боже! – воскликнул Керн. – У вас же есть паспорт и есть скрипка.
Скрипач поднял голову.
– Какое это имеет значение, – ответил он со злостью. – Вы что, не понимаете?
– Понимаю.
Керн был в высшей степени разочарован. Он думал, что у человека, умеющего так играть, можно кое-чему поучиться. Но человек, сидевший перед ним, казался Керну озлобленным, упрямым ребенком, несмотря на то, что был старше его по крайней мере лет на пятнадцать. Первая стадия эмиграции, подумал он. Скоро успокоится.
– Вы действительно не будете есть суп? – спросил Керн.
– Нет.
– Тогда дайте его мне. Я еще голоден.
Скрипач придвинул ему тарелку. Керн ел медленно. Каждая ложка означала новые силы, которые помогут противостоять трудностям, и он не хотел терять ни капли. Затем Керн поднялся.
– Спасибо вам за суп. Но было бы лучше, если б вы съели его сами.
Скрипач посмотрел на него. Его лицо было все в морщинах.
– Вы, наверное, еще этого не понимаете, – сказал он недовольно.
– Это легче понять, чем вы думаете, – ответил Керн. – Вы несчастны – и больше ничего.
– Больше ничего?
– Ничего. Первое время вам будет казаться, что это что-то особенное. Но потом, когда вы дольше пробудете в изгнании, вы заметите, что несчастье – самая распространенная вещь на земле.
Керн вышел из столовой. К своему удивлению, он увидел, что по другой стороне улицы расхаживает профессор. У него была все та же характерная походка, что и раньше, когда он расхаживал перед кафедрой и объяснял какое-нибудь открытие в области раковых исследований, – заложив руки за спину и немного наклонившись вперед. Разница заключалась, наверное, только в том, что сейчас он думал о пылесосах и граммофонах.
Секунду Керн стоял в нерешительности. Он никогда не заговорил бы с ним. Но сейчас, после встречи со скрипачом, он перешел на другую сторону улицы и подошел к профессору.
– Господин профессор, – сказал он, – извините, что я осмелился заговорить с вами. Я бы никогда не поверил, что смогу дать вам когда-нибудь совет. Но сейчас я хотел бы это сделать.
Профессор остановился.
– Прошу вас, – сказал он рассеянно. – С большим удовольствием. Я буду благодарен за любой совет. Как же вас звали?
– Керн. Людвиг Керн.
– Я буду благодарен за любой совет, господин Керн. Чрезвычайно благодарен!
– Это едва ли можно назвать советом. Только немного опыта. Вы пытаетесь продавать пылесосы и граммофоны.
1 2 3 4 5 6
Керн решил попытаться добраться ночью до Братиславы, а оттуда в Прагу. В городе всегда чувствуешь себя увереннее. Он открыл чемодан и вытащил чистую рубашку и пару носков, чтобы переодеться. Он знал, что одежда окажется важным фактором, если его кто-нибудь встретит. Он хотел это сделать для того, чтобы избежать тюрьмы.
Керна охватило удивительное чувство, когда он, раздетый, стоял в лунном свете. Он показался себе потерявшим дорогу ребенком, быстро схватил чистую рубашку, которая лежала перед ним на траве, и разгладил ее. Рубашка была синяя, практичная, она не так быстро запачкается. В лунном свете она казалась бледно-серой. Керн принял решение: надо быть мужественным.
3
Керн добрался до Праги во второй половине дня. Он оставил чемодан на вокзале и сразу же отправился в полицию. Он не хотел заявлять о себе, он хотел только спокойно подумать о том, что ему делать. И здание полиции было самым подходящим местом для этого. Там не рыскали полицейские и не спрашивали документов.
Он уселся на скамью в коридоре, напротив бюро, в котором принимали иностранцев.
– Там ли еще чиновник с острой бородкой? – спросил он сидевшего рядом.
– Не знаю. У того, кого я знаю, нет бородки.
– Ага, может, его уже сменили. Ну, а как они сейчас относятся?
– Ничего, – сказал мужчина. – На несколько дней можно получить разрешение. Но потом хуже. Слишком много беженцев.
Керн задумался. Если он получит разрешение на несколько дней, то сможет получить, примерно на неделю, в комитете помощи беженцам талоны на обед и ночлег, это он знал и раньше. Если он разрешения не получит, то его могут арестовать и выгнать за границу.
– Ваша очередь, – сказал мужчина, сидевший рядом.
Керн посмотрел на него.
– Я могу вам уступить очередь. У меня есть время.
– Хорошо.
Мужчина поднялся и вошел в бюро. Керн решил посмотреть, каков будет результат, и уже потом решать, заходить туда или нет. Он в беспокойстве ходил взад и вперед по коридору. Наконец мужчина вышел. Керн быстро подошел к нему:
– Ну, как?
– На десять дней! – Мужчина радостно улыбался. – Повезло. И ничего не спрашивал. Наверное, хорошее настроение. Или потому, что нас сегодня не так много. В последний раз я получил только на пять дней.
Керн решился:
– Ну, тогда и я попытаюсь.
У чиновника не было бородки. Тем не менее лицо его показалось Керну знакомым. Может быть, он за это время сбрил себе бороду.
Играя изящным перочинным ножичком из перламутра, он бросил на Керна усталый взгляд своих рыбьих глаз:
– Эмигрант?
– Да.
– Прибыли из Германии?
– Да, сегодня.
– Есть какие-нибудь документы?
– Нет.
Чиновник кивнул. Он щелкнул лезвием ножа и открыл штопор. Керн увидел, что в этот перламутровый ножичек вмонтирована и пилка для чистки ногтей. Чиновник начал осторожно чистить ноготь большого пальца.
Керн ждал. Ноготь усталого человека, сидящего перед ним, казался ему сейчас самым важным в мире. Он едва дышал, боясь помешать и рассердить чиновника. Он только украдкой крепко сжал за спиной руки.
Наконец с ногтем было покончено. Чиновник с удовлетворением осмотрел его и поднял глаза.
– Десять дней, – сказал он. – Вы можете остаться здесь десять дней. Потом должны уехать.
Керн сразу почувствовал облегчение. У него подгибались колени, но он быстро взял себя в руки и лишь глубоко вздохнул. Керн уже научился использовать благоприятное положение.
– Я был бы вам очень благодарен, если бы вы разрешили мне остаться четырнадцать дней, – сказал он.
– Это не выйдет. А зачем вам?
– Я жду документы, которые мне должны выслать. Для этого мне нужен определенный адрес. Потом я хочу уехать в Австрию. – Керна охватил страх, что в последний момент он все испортит. Но отступать было поздно. Он лгал гладко и быстро. Он с такой же готовностью рассказал бы и правду, но знал, что должен лгать. А чиновник знал, что ему надо поверить этой лжи, так как он никак не мог проверить ее. И вышло так, что оба они почти поверили в эту ложь.
Чиновник защелкнул штопор своего ножичка.
– Хорошо, – сказал он. – Как исключение, четырнадцать дней. Но потом не будет никакой отсрочки.
Он взял бланк и стал писать. Керн смотрел на него, как на архангела. Он не мог поверить в такое чудо. До последней минуты он думал, что чиновник посмотрит в картотеку и увидит, что он уже был в Праге два раза. Поэтому он осмотрительно назвал другое имя и указал другой год рождения. В крайнем случае он сможет сказать, что раньше в Праге останавливался его брат.
Но чиновник слишком устал, чтобы рыться в картотеке. Он придвинул к Керну листок.
– Вот, возьмите. В коридоре еще много народу?
– Нет. Думаю, что нет. По крайней мере, когда я входил, там больше никого не было.
– Хорошо.
Мужчина вытащил свой носовой платок и начал любовно протирать перламутровый ножичек. Он даже не расслышал благодарности Керна, который выскочил из комнаты так стремительно, словно боялся, что у него отберут разрешение.
Только на улице, перед воротами здания, он остановился и огляделся. «Милое небо, – подумал он торжествующе, – милое голубое небо! Я вернулся, и меня не арестовали. Четырнадцать дней и четырнадцать ночей – целая вечность! Благослови бог этого человека с перламутровым ножичком. Пусть он найдет еще такой ножичек с вмонтированными часами и золотыми ножницами».
Рядом с ним перед входом стоял полицейский. Керн нащупал в кармане разрешение. Потом, приняв решение, подошел к полицейскому.
– Который час, господин полицейский? – спросил он.
У него самого тоже были часы. Но какое это редкое чувство – знать, что тебе не нужно бояться полицейского.
– Пять, – проворчал тот.
– Спасибо.
Керн медленно спустился с лестницы. Но ему очень хотелось бежать. Только теперь он поверил, что все это случилось наяву.
Большой зал ожидания комитета помощи беженцам был переполнен людьми. И тем не менее, он выглядел до странности пустым. В этом полутемном помещении люди стояли и сидели, словно тени. Почти все молчали. Каждый уже сотни раз переговорил о том, что лежало у него на душе. Теперь оставалось одно – ждать. Это был последний барьер перед отчаянием.
Больше половины присутствующих составляли евреи. Рядом с Керном сидел бледный человек с головой в форме груши, держа на коленях футляр со скрипкой. Напротив сидел на корточках старик, на его выпуклом лбу виднелся шрам. Старик в беспокойстве то сжимал, то разжимал руки. Рядом, тесно прижавшись друг к другу, сидели молодой человек и девушка со смуглым цветом кожи. Они крепко сцепили руки, словно боялись, что даже здесь их смогут разлучить, если они хоть на мгновение перестанут держаться настороженно. Они не смотрели друг на Друга, они смотрели куда-то в пространство и в прошлое, и их глаза не выражали никаких чувств. За ними сидела полная женщина, которая беззвучно плакала. Слезы лились у нее из глаз, текли по щекам и подбородку и капали на платье. Она не обращала на них внимания и не пыталась сдержать их. Ее руки безжизненно лежали на коленях.
Безмолвную покорность и печаль нарушала лишь непосредственная игра ребенка. Это была девочка лет шести. С оживленным личиком, блестящими глазами и черными локонами, она быстро расхаживала по всему залу.
Она остановилась перед мужчиной с грушеобразным черепом. Некоторое время она смотрела на него, потом показала на футляр, который он держал на коленях.
– У тебя там скрипка? – спросила она звонким вызывающим голосом.
Мужчина посмотрел на ребенка, будто не понимая его. Потом кивнул.
– Покажи ее мне, – попросила девочка.
– Зачем?
– Я хочу на нее посмотреть.
Мужчина мгновение колебался, затем открыл футляр и вынул инструмент. Он был завернут в фиолетовый шелк. Скрипач осторожно развернул его.
Ребенок долго смотрел на скрипку. Потом с опаской поднял руки и дотронулся до струн.
– Почему ты не играешь? – спросила девочка.
Скрипач не ответил.
– Ну сыграй что-нибудь, – попросила она.
– Мириам! – сдавленно крикнула женщина с младенцем на руках, сидевшая в другом конце зала. – Иди ко мне, Мириам!
Девочка не слушала ее. Она смотрела на скрипача.
– Ты не умеешь играть?
Умею.
– Почему же ты не играешь?
Скрипач смущенно огляделся. Его большая натруженная рука взялась за шейку скрипки. Несколько человек поблизости обратили на это внимание и посмотрели в его сторону. Мужчина не знал, куда ему деть глаза.
– Я же не могу здесь играть, – наконец вымолвил он.
– Почему? – спросила девочка. – Сыграй. Здесь очень скучно.
– Мириам! – снова крикнула мать.
– Ребенок прав, – сказал старик со шрамом на лбу. – Сыграйте! Может, это отвлечет нас немного. Я думаю, что здесь это не запрещено.
Скрипач колебался еще минуту. Потом он вынул из футляра смычок, натянул его и приложил скрипку к плечу. В зале раздались первые нежные звуки.
Керну показалось, что к нему что-то прикоснулось. Будто чья-то рука гонит от него прочь нечто, сидящее в нем. Он хотел защититься, но не смог. Его кожа была против этого. Она внезапно задрожала и стянулась. Затем снова расслабилась, и Керн почувствовал прилив тепла.
Открылась дверь, ведущая в бюро. Показалась голова секретаря. Он вошел в зал, оставив двери открытыми. Проем двери был ярко освещен. В бюро уже горел свет. Маленькая кривая фигурка секретаря темным пятном выделялась на светлом фоне. Казалось, он хотел что-то сказать, но потом наклонил голову и стал слушать. Дверь снова захлопнулась за ним, словно ее закрыла чья-то невидимая. рука.
Лишь одна скрипка господствовала в зале. Она наполняла мелодией тяжелый мертвенный воздух, словно растопляла безмолвное одиночество многих маленьких существ, собирая в одну большую общую тоску и жалобу.
Керн положил руки на колени. Он опустил голову и весь отдался музыке. Она уносила его вдаль, и к самому себе и к чему-то очень чужому. Маленькая черноволосая девочка присела на корточки рядом со скрипачом. Она сидела тихо и неподвижно и смотрела на него.
Скрипка замолчала. Керн немного играл на рояле и достаточно хорошо разбирался в музыке, чтобы понять, что человек играл прекрасно.
– Шуман? – спросил старик, сидящий рядом со скрипачом.
Тот кивнул.
– Играй дальше, – сказала девочка. – Сыграй что-нибудь смешное. Здесь очень грустно.
– Мириам! – тихо крикнула мать.
– Хорошо, – сказал скрипач.
Он снова поднял смычок.
Керн посмотрел по сторонам. Он видел согбенные спины и откинувшиеся назад, отливающие белизной лица; он видел печаль, отчаяние и то мягкое выражение, которое навеяла на них на несколько минут мелодия скрипки, – он видел все это и вспомнил о многих других залах, которые ему приходилось видеть и которые были наполнены беженцами, единственная вина которых заключалась в том, что они родились и жили.
И скрипка завладела всеми в зале. Это казалось непонятным, но в ее звуках люди находили утешение, как на плече возлюбленной. Сумерки все больше и больше охватывали комнату.
«Я не хочу погибать, – подумал Керн, – не хочу погибать! Жизнь, дикая и прекрасная, – я ее еще совсем не знаю; эта мелодия, призыв, голос над далекими лесами, над чужими горизонтами, в неизвестной ночи, – я не хочу погибать!»
Только спустя некоторое время он заметил, что стало тихо.
– Что ты играл? – спросила девочка.
– Немецкие пляски Франца Шуберта, – хрипло вымолвил скрипач.
Старик, сидящий рядом, засмеялся.
– Немецкие пляски! – Он провел рукой по шраму на лбу. – Немецкие пляски, – повторил он.
Секретарь включил свет у двери.
– Следующий… – сказал он.
Керн получил направление на ночлег в отель «Бристоль» и десять талонов на обед в столовую общественного питания на Венцельплац. Когда талоны оказались в его руках, он почувствовал, что очень проголодался. Он почти бежал по улицам, опасаясь, что опоздает.
Керн не ошибся. Все места в столовой были заняты, пришлось ждать. Среди обедающих он увидел одного из своих бывших университетских профессоров. Сперва он хотел подойти и поздороваться, но потом передумал. Он знал, что многие эмигранты не любили, когда им напоминали о прошлой жизни.
Через минуту он увидел, как в столовую вошел скрипач и остановился в нерешительности. Керн махнул ему рукой. Скрипач с удивлением посмотрел на него, затем подошел. Керн смутился. Когда он заметил скрипача, ему показалось, что он знает его уже давно. Только теперь до его сознания дошло, что они ни разу не говорили друг с другом.
– Извините, – сказал он, – я слышал, как вы тогда играли, и подумал, что вы здесь еще новичок.
– Так оно и есть. А вы?
– Я уже был здесь два раза. Вы недавно за границей?
– Четырнадцать дней. Я приехал сюда только сегодня.
Керн увидел, что профессор и сидящий рядом с ним поднялись.
– Вон там освобождаются два места, – быстро сказал он. – Пойдемте?
Они протиснулись меж столов. Профессор шел им навстречу по узкому проходу. Он взглянул на Керна и нерешительно остановился:
– Мне ваше лицо кажется знакомым.
– Я был одним из ваших учеников, – сказал Керн.
– Ах, вот оно что, да… – Профессор кивнул. – Скажите, вы не знаете людей, которым нужны пылесосы? Десять процентов скидки и в рассрочку? Или граммофоны.
Минуту Керн стоял ошеломленный. Профессор был видным специалистом по раковым заболеваниям.
– Нет. К сожалению, нет, – ответил он с участием. Он знал, что это значит, – продавать пылесосы и граммофоны.
– Я так и думал, – профессор посмотрел на него отсутствующим взглядом.
– Простите, пожалуйста, – сказал он потом таким тоном, будто обращался, к совершенно другому человеку, и пошел дальше.
Подали перловый суп с говядиной. Керн быстро очистил свою тарелку. Когда он поднял глаза, скрипач сидел, положив руки на стол; тарелка стояла перед ним нетронутой.
– Вы не едите? – удивленно спросил Керн.
– Не могу!
– Вы больны? – В белом, как известь, свете ламп без абажуров, висящих под потолком, лицо скрипача казалось желтым и безжизненным.
– Нет.
– Вы должны есть.
Скрипач не ответил. Он зажег сигарету и начал жадно курить. Потом отодвинул тарелку в сторону.
– Так нельзя больше жить, – наконец выдавил он.
Керн посмотрел на него.
– У вас нет паспорта? – спросил он.
– Есть. Но… – Скрипач нервно загасил сигарету. – Но так же нельзя жить. Без всего. Без почвы под ногами.
– О, боже! – воскликнул Керн. – У вас же есть паспорт и есть скрипка.
Скрипач поднял голову.
– Какое это имеет значение, – ответил он со злостью. – Вы что, не понимаете?
– Понимаю.
Керн был в высшей степени разочарован. Он думал, что у человека, умеющего так играть, можно кое-чему поучиться. Но человек, сидевший перед ним, казался Керну озлобленным, упрямым ребенком, несмотря на то, что был старше его по крайней мере лет на пятнадцать. Первая стадия эмиграции, подумал он. Скоро успокоится.
– Вы действительно не будете есть суп? – спросил Керн.
– Нет.
– Тогда дайте его мне. Я еще голоден.
Скрипач придвинул ему тарелку. Керн ел медленно. Каждая ложка означала новые силы, которые помогут противостоять трудностям, и он не хотел терять ни капли. Затем Керн поднялся.
– Спасибо вам за суп. Но было бы лучше, если б вы съели его сами.
Скрипач посмотрел на него. Его лицо было все в морщинах.
– Вы, наверное, еще этого не понимаете, – сказал он недовольно.
– Это легче понять, чем вы думаете, – ответил Керн. – Вы несчастны – и больше ничего.
– Больше ничего?
– Ничего. Первое время вам будет казаться, что это что-то особенное. Но потом, когда вы дольше пробудете в изгнании, вы заметите, что несчастье – самая распространенная вещь на земле.
Керн вышел из столовой. К своему удивлению, он увидел, что по другой стороне улицы расхаживает профессор. У него была все та же характерная походка, что и раньше, когда он расхаживал перед кафедрой и объяснял какое-нибудь открытие в области раковых исследований, – заложив руки за спину и немного наклонившись вперед. Разница заключалась, наверное, только в том, что сейчас он думал о пылесосах и граммофонах.
Секунду Керн стоял в нерешительности. Он никогда не заговорил бы с ним. Но сейчас, после встречи со скрипачом, он перешел на другую сторону улицы и подошел к профессору.
– Господин профессор, – сказал он, – извините, что я осмелился заговорить с вами. Я бы никогда не поверил, что смогу дать вам когда-нибудь совет. Но сейчас я хотел бы это сделать.
Профессор остановился.
– Прошу вас, – сказал он рассеянно. – С большим удовольствием. Я буду благодарен за любой совет. Как же вас звали?
– Керн. Людвиг Керн.
– Я буду благодарен за любой совет, господин Керн. Чрезвычайно благодарен!
– Это едва ли можно назвать советом. Только немного опыта. Вы пытаетесь продавать пылесосы и граммофоны.
1 2 3 4 5 6