Через двадцать лет дело пойдет всерьез. Жизнь – это ведь очень даже всерьез, правда? Вся степь, вся до последнего человека, Арьен, до последнего младенца… и я даже думать не хочу, что останется от Восьми Королевств. В любом случае того, что останется, хватит ненадолго.
– Почему? – сдавленно спросил Эннеари.
– Да потому, что скотоводы не умеют пахать! Эта земля, если за ней не ухаживать, не даст ничего. Разве что Сулан с его лугами, да и то едва ли. Это ведь не дикие луга. Но даже если степняки вдруг научатся работать на земле… это всего лишь отсрочка. – Лицо Лерметта было исполнено мрачной решимости, словно он сам был степняком, которому предстояло разобраться в устройстве плуга. – Когда степь окончательно станет пустыней – по вашим понятиям, довольно скоро – река не удержит ее. Тем более с такими горе-земледельцами… никак не удержит.
– А-а! – выдохнул Эннеари.
– Начинаешь понимать? – горько усмехнулся Лерметт. – Уйти от пустыни не удалось, она настигает… а за горами такая благодатная земля, которой все нипочем. Совсем рядом, рукой подать – только перейти через перевал, и вот она! Эльфов там не так уж и много, да вдобавок они заелись, эти стервецы остроухие – а здесь детишки с голоду пухнут. Продолжать?
Эннеари стиснул зубы.
– Ни у кого нет выхода, – резко подытожил Лерметт. – Только у степи его нет почти сейчас, у нас – завтра, а у вас – послезавтра. Время, Арьен, время! Всего да ничего, считанные месяцы – если сейчас не начать, так и будет. А я не хочу видеть под конец жизни, как Найлисс заполыхает оттого, что тысячам тысяч людей нечего есть! И умирать, зная, что пепел Долины эльфов осыплется на мою могилу, тоже не желаю.
– Ты знаешь выход? – осведомился Эннеари.
– Да, – коротко ответил Лерметт.
Он снова до хруста заломил пальцы.
– Если очень повезет, можно успеть. Ты мне для этого и нужен. Без вашей помощи ничего не выйдет. Хорошо хоть, ты и сам все понимаешь – ни просить, ни молить не надо. А ведь мне еще такую уйму народу уламывать придется. Умолять их сделать то, что им самим нужно до зарезу – в голове не укладывается!
Лерметт обратил на Эннеари тихий серьезный взгляд.
– Знаешь, – молвил он, – ты мне очень нужен. Я никогда прежде смерти не боялся, не боюсь и сейчас. Но я боюсь умереть раньше, чем успею сделать все, что нужно. По крайности, ты присмотришь, если я…
– Сам присмотришь, – рявкнул Эннеари.
– Как получится, – возразил Лерметт. – Ну почему мы, люди, так мало живем? Мне сейчас и трех жизней недостаточно. Пять бы… тогда, может, и успел бы сделать все, как надо.
А вот затем я сюда и приехал, с веселой злостью подумал Эннеари. Но тебе я об этом не скажу. Пока не скажу. Незачем тебе до поры об этом знать.
Первое утро во дворце оказалось совсем не таким, как Эннеари ожидал – особенно после того, как узрел воочию проникновенную красоту Найлисса. Такую красоту способны сотворить лишь создания возвышенные, утонченные – это же ясней ясного. Люди, одним словом. Пусть даже и вместе с гномами, но Найлисс строили люди, и возвышенность их натуры проявила себя как нельзя более явственно – и захочешь забыть о ней, так не сможешь. А существа возвышенные, как известно, отличаются утонченностью мыслей и чувств. Утонченность же предполагает некоторую хрупкость. Люди недолговечны и хрупки, как все изящное, а потому им никак уж не достаточно той малости сна, которой эльфы могут обойтись даже и с избытком. Это Арьен после прошлогодних скитаний в обществе Лерметта запомнил крепко-накрепко. Люди спят много и просыпаются разве что с рассветом. Ну, ничего – вряд ли можно причесть к серьезным лишениям необходимость дожидаться пробуждения остальных обитателей дворца. Чтобы не пришлось потом утихомиривать недовольных, Эннеари еще дома всем все объяснил наперед – а завидев выражение лиц Аркье, Ниеста и Лэккеана, прибавил для наглой троицы особо, чтоб не смели устраивать каверз, покуда гостеприимные хозяева еще вкушают предрассветный сон. И в остальное время тоже чтобы не смели – ясно?
Однако утро началось совсем не так, как думалось Арьену. Едва только его сотоварищи по посольству начали показываться из своих комнат, как перед Эннеари возник давешний паж, которого эльф, к своему стыду, за недосугом так вчера и не разглядел толком. Мысленно выругав себя за оплошность, Арьен окинул быстрым взглядом его черты, на сей раз приглядываясь внимательно и запоминая надежно: темно-русые, еще чуть влажные волосы, широко расставленные глаза цвета темного пива с чуть тяжеловатыми веками, скорый на улыбку рот, нос с нахальной ямочкой и такую же дерзкую ямочку на подбородке. Интересно, сколько этому парнишке лет? Вечно Арьен сбивается, пытаясь определить человеческий возраст по виду. У Лэккеана такое выражение лица было лет в восемьдесят, никак уж не позже… так сколько же лет этому мальчишке? Тринадцать? Пятнадцать?
– Купальни Коридора Ветвей уже готовы, – возгласил паж бодрым голосом, в котором не слышалось и намека на зевоту. – Завтрак будет ожидать вас в Гостиной Гобеленов.
Интересно, откуда Лерметт раздобыл парнишку, готового вскочить ни свет ни заря – по людским меркам, само собой? То ли мальчик и вообще, вопреки своей человеческой природе, не из любителей поспать подольше, то ли эльфы так ему любопытны, что ради их лицезрения можно даже сном пренебречь, то ли впридачу к обычному жалованию король добавил отдельное вознаграждение – как знать? Судя по свежему, совершенно ясному лицу без малейших следов просоночной мути, веселому сиянию любопытства из темной глубины внимательных глаз да новехонькому синему с золотым шитьем майлету пажа и такой же шапочке-бриолету в тон, правильными были все три предположения.
– Прошу проследовать за мной, – поклонился паж. Эннеари, пряча ухмылку, проследовал. Он еще вчера запомнил, где располагаются купальни Коридора Ветвей – но зачем мешать парнишке исполнять свои обязанности?
Купальни оказались превыше всяких похвал – и не потому, что дворцовые: если верить всезнайке Лоайре, в Найлиссе роскошь настоящего умывания была общедоступной.
– Акведуки – это замечательно! – с энтузиазмом заявил Лоайре, тряхнув мокрыми кудрями.
Эннеари ответил ему непонимающим взглядом.
– А ты не думал, откуда это все берется? – Лоайре с наслаждением подставил сложенные горстью ладони под воду. – Ну да, тебе-то все внове, а я же и до отмены запрета вечно удирал. И городов человеческих навидался, уж поверь ты мне. Но ни в одном из них мне не приходилось мыться так изумительно. Найлисс и вообще очень чистый город, ты заметил?
Освежившись так, как им и не мечталось в человеческом жилище, а уж тем более в городе, и наскоро проглотив завтрак, эльфы принялись было маяться ожиданием. Никому не хотелось любоваться гобеленами – уже вдоволь нагляделись вчера, покуда Арьен невесть о чем беседовал с королем. Старые друзья всегда найдут, о чем поболтать, покуда все остальные места себе не находят от нетерпения. Вчера-то заделье нашлось – излазить весь Коридор Ветвей и вдосталь налюбоваться его рельефами – а теперь-то чем себя занять в ожидании королевского приема?
Впрочем, долго ждать не пришлось. Похоже, для человека Лерметт все-таки ранняя пташка. И неудивительно: король все-таки. Недосуг ему дрыхнуть до полудня. Зато придворные то ли не торопились просыпаться, то ли иным из них Его Всемогущество Этикет не дозволял присутствовать при официальном приеме эльфийских послов – а только особого многолюдства Эннеари не приметил. И лица сплошь незнакомые, за исключением разве что Илмеррана – ну, да этот, наверное, и вовсе не спит. Во всяком случае, еще никому из юных эльфов не довелось застигнуть своего наставника за этим недостодолжным занятием.
Вчера король явил себя послам пусть и не в зале для приемов, зато при полном облачении – а значит, сегодня церемониал дозволял ему некоторые послабления. А может, даже предписывал. Людям по нраву такие изысканные сложности. Длинный нарретталь наподобие вчерашнего означал бы, наверное, некоторую холодность и отстраненность – а вот малый наряд подчеркивает сердечное отношение, право посла быть с королем накоротке… или нет? Пожалуй, все-таки да. В любом случае, Лерметту малое облачение удивительно к лицу – парадный майлет прежних золотистых тонов, рубашка цвета слоновой кости с еле заметным золотистым отливом… возможно, потому он и выбрал именно этот наряд – а экивоки и выкрутасы этикета просто-напросто ни при чем?
Лерметт приветствовал послов с сердечностью, просто-таки удивительной в столь ранний час. Даже для привычного рано вставать короля это подвиг. Да, подвиг, и никак не меньше. Хотя Лерметт всегда был горазд на такие вот маленькие подвиги – само собой, как и на все прочие.
Его связать надо, подумал Эннеари, сгибаясь в ответном поклоне. Связать, а еще лучше заковать, напоить сонным зельем и не выпускать из постели пару недель, чтоб отоспался как следует. Что ты с собой творишь, твое неуемное величество?
В голове Эннеари так и плясали ругательства, одно другого цветистее, а губы тем временем сами собой выговаривали многократно продуманное и крепко заученное приветствие.
– … и в завершение прошу принять в дар! – заключил свою речь Эннеари почти без участия рассудка.
Илери уже держала наготове футляр, обернутый зеленым шелком. Арьен откинул край мерцающего свежестью покрова, расстегнул футляр, принял его из рук сестры, опустился на одно колено (вроде бы у людей так принято, когда преподносишь подарок королю? Вроде бы да – во всяком разе, никто рожу не скорчил, значит, все правильно) и протянул Лерметту дар, о котором думал еще год назад на заваленном снегом перевале.
– О-охх! – слетело с уст короля.
Он ловко извлек лютню из футляра, нежно огладил кончиками пальцев воздух над самой декой, не касаясь ее, губы его чуть дрогнули. Пальцы Лерметта немного помедлили, а потом коснулись струн, рассыпав быстрые летящие переборы – сначала в технике, называемой у эльфов «горсть черемухи», а потом в более обычной манере «жемчужное ожерелье».
– Арьен, – отсутствующим голосом произнес Лерметт, – ты мерзкий вор.
Эннеари оторопел – в отличие от придворных, явно привычных к подобным выходкам. Уж на что Арьен, казалось бы, знал Лерметта вдоль и поперек, а и то не углядел, что глаза его смеялись.
– Ты украл у меня еще два часа сна, – ухмыльнулся Лерметт. – Не меньше. На таком инструменте нельзя брякать как попало. Просто нельзя. О, конечно, юноша из благородного семейства обязан уметь дергать струны, а принц и подавно. Но этого никак уж не достаточно. Придется мне подучиться играть как следует. А дел у короля полным-полно, от них времени не отнимешь…
На лице Илмеррана читалось живейшее отвращение.
– Отнимешь, – в тон ему возразил Эннеари. – Ты ведь сам говорил. Для того мы и приехали, чтобы взять часть твоих дел на себя – разве нет? А если ты вместо сна станешь себя струнами мучить, я их повыдергаю, а инструмент разобью об стену, так и знай.
– Поздно надумал, – усмехнулся король, тем не менее отводя подальше руку с лютней. – Раньше разбивать надо было. До того, как подарил. Теперь она уже моя, и ты не можешь…
– Еще как могу, – уверенно посулил Эннеари. – Сам ее делал, сам и разобью.
– Так это… этот инструмент твоей работы? – благоговейно выдохнул Лерметт.
Эннеари кивнул.
– Арьен, ты большой мастер, – тихо молвил Лерметт. – Уж поверь мне.
Глава 2
Беглые огни
В Сулане роскошью всегда почитали не выпученное, как пьяные буркалы, богатство, а изысканность – прихотливую и строгую одновременно, стройное до хрупкости изящество. И к этому изяществу его светлость Мейран, кровный суланец, волей судеб рожденный в Адейне и покинувший ее, когда ему едва сровнялось десять, никак не мог привыкнуть. Во всяком случае, ему так казалось. Может, и впрямь детские воспоминания крепче всех иных? Во всяком случае, так говорят.
На самом-то деле вот уже тридцать шесть лет миновало с того дня, когда мальчик из захудалой Адейны впервые увидел городские ворота Ланна. И это самое-самое первое мгновение, когда сердце его застыло от неведомого прежде ужаса и восторга, а потом сорвалось в бег и застучало жарко и страстно, он действительно помнил, такое не забывается – а вот то, что было с ним прежде… По правде говоря, он уже и не помнил по-настоящему, как выглядит шик по-адейнски, вся эта массивная мебель из дорогого «серебряного» дерева, разменявшая не первый век жизни – кресла, тяжелые, словно жизнь изгнанника, и столы, которые без дюжины тяжеловозов, запряженных цугом, и с места-то не сдвинешь. Тем более он не помнил, как выглядела тогда роскошь в других странах Поречья – ведь он и разглядеть-то ее толком по пути в Сулан не успел, а вновь побывал в сопредельных и ближних странах уже взрослым. Разве что поблескивали смутно из глубин детской памяти самоцветы и позолота Аффрали, слишком уж их было много, чтобы вдруг взять да и позабыть. Да, но эти суланские столики на ломких комариных ножках, эти стулья, невесомые, как стрекозиное крылышко, готовые, казалось, проломиться под тяжестью слишком пристального взгляда… нет, Мейран не привык и не привыкнет никогда.
В действительности привыкнуть он не мог совсем к другому. Привыкнуть к тому, что под его величеством Сейгденом еще не разлетелось вдребезги ни одно кресло, и впрямь невозможно. А между тем Сейгден за всю свою жизнь не сломал ни одного предмета. Только такой король и может править Суланом – любой другой еще в бытность свою малолетним принцем разнес бы дворец на кусочки из одного только желания как следует побегать и порезвиться. Вот только мальчишка Сейгден бегал, не задевая ничего и никогда. Полезная привычка для маленького принца – а для взрослого короля полезная вдвойне.
Мейран отлично помнил тот день, когда он впервые увидел своего будущего короля. Серьезный такой ребенок, целеустремленный, как кирпич в полете, основательный, кряжистый – в шесть уже лет кряжистый, а это не шутка, государи мои. Мейран посмотрел на него снисходительно с высоты своих десяти лет – а Сейгден неожиданно ухмыльнулся и предложил: «В „черную лису“ сыграть хочешь?» Мейран согласился… и был позорно разгромлен во мгновение ока. Когда отец Мейрана, остолбеневший от сыновней дерзости, обрел-таки дар речи, принц уже объяснял новому своему знакомцу все тонкости и ухватки «черной лисы», а Мейран, разом растерявший недавние покровительственные замашки, почтительно внимал тому, кого признал своим повелителем и полководцем на всю оставшуюся жизнь.
Вот и минуло этой самой жизни тридцать шесть лет… а Сейгден и Мейран до сих пор играют в «черную лису» – только теперь на одной стороне. Вроде бы и далеко ушел господин первый министр от почти бесприютного мальчишки, отпрыска боковой ветви не самого знатного рода… далеко, говорите? Да ни на шаг! Под ногами Мейрана все те же плиты, на которые его швырнул шестилетний сопляк… швырнул, а после протянул руку, чтобы помочь десятилетнему мальчику встать… плиты все те же, и мальчик все тот же – а что с тех пор мальчик землями да чинами оброс, ничего не меняет. И Сейгден, хвала всему сущему, не переменился ничуть – только вырос и повзрослел. Все такой же кряжистый, мощный… и как только под ним кресло не разлетается вдребезги – уму непостижимо!
Не к роскоши Суланской, не к ее почти кокетливой хрупкости Мейран так и не смог привыкнуть, а к сочетанию этой ломкой изысканности и своего короля. Ведь опусти Сейгден руку на каменный парапет – и тот не выдержит, прогнется, не сможет не прогнуться… нет, Мейран не спорит, королевские покои и впрямь обставлены с отменным вкусом, почти безупречным, и эта мебель, если вдуматься, может выдержать не только комара, но даже и бабочку. Да, и вот за этим столом на этом кресле сидит король… сидит, и бокал из радужного стекла эттармского в руке держит… и… и ничего!
Всякий раз, когда Мейран видел своего короля не в седле и с двуручным мечом, не на просторе, не в дворцовом парке хотя бы, а в дворцовых покоях, всякий раз ему приходила на ум старая, смутно памятная с детства сказка о волшебном тигре в волшебном стеклянном лесу – где ни травиночки сломать не смей, ни листочка разбить не моги. Вот он, тигр сказочный: упругая ленивая мощь, небрежная меткость, не знающая промаха, тяжкая грация в осыпи стеклянного звона – и только прозрачная листва трепещет ему вдогон!
Где-то на одной из городских башен Ланна колокол принялся мерно отзванивать полночь. Тигр зевнул и потянулся. Стеклянный лес дрогнул, рассыпаясь мириадами дробных радужных вспышек, беззвучно тенькнул в ответ на бронзовый гул, промерцал напоследок и угас, сменяясь дворцовыми покоями: легкий переплет оконной решетки, витые свечи на ночном столике, почти невесомое кресло с прихотливо изогнутыми ножками…
– Отчего так поздно?
1 2 3 4 5 6 7 8