— Ты и я, — сказал он, — мы оба потеряли самого близкого нам человека. Не знаю, кому тяжелей, тебе или мне… Я стар, мой мальчик, и уже не дождусь решения проблемы долголетия. Однако пока я дышу, не оставлю эту работу — дело всей моей жизни. Не мог бы оставить, даже если б хотел, и ты, конечно, понимаешь, почему… Моя работа перешла в такую стадию, когда необходим расширенный эксперимент. Да, с участием человека. Этим человеком буду я, потому что эксперимент может окончиться для подопытного мозговой катастрофой… Нет, нет, помолчи, дай мне сказать все до конца. Математические и белковые модели в этом отношении не могут соперничать с живым человеческим мозгом, и пусть мой маленький секрет останется строго между нами… Так вот, во имя памяти Лотты я предлагаю союз. И даже шире: во имя идеи.
— Это будет странный союз… Я не враг вашим идеям, но то, что я сказал, остается в силе.
— Ты сказал: «Обдумывать и обсуждать последствия»… Много ли проку, если обсуждать и обдумывать будут сами экспериментаторы? Почти никакого. В науке работает много горячих голов. Вроде моей. Ты прав, назревает необходимость как-то согласовывать направленность наших экспериментов с общечеловеческой моралью. В связи с этим предвижу возникновение новой научной дисциплины. Я бы предложил назвать ее «этической эргономикой». Дисциплина, надо прямо сказать, эвристическая…
Я слушал Керома со все возрастающим удивлением. Он совершенно очевидно подсказывал мне путь к практической реализации того, что стихийно зрело в моей голове. В замкнутый круг лабораторных исследований подключаются звенья эт-эргономики. Это отдушина, через которую узкоспециальная идея подготавливаемого эксперимента становится достоянием самой широкой общественности, фокус, в котором сосредоточиваются мнения, отклики и пожелания относительно этики этих идей. И, наконец, это авторитетный орган, которому предоставляется право последнего слова для этической характеристики того или иного научного замысла. В заключение Кером сказал:
— Я развиваю эту мысль не потому, что считаю этический контроль над моими работами приятной необходимостью. О нет, я преследую другую цель. Становится понятным, что научный прогресс в области моих исследований без дальнейшего развития пока еще однобокой человеческой морали просто невозможен. Близится время, когда мы будем в состоянии искусственно создать сложноорганизованное живое существо. К сожалению, эта перспектива шокирует не только дилетантов. Даже в среде ученых процветают враждебные настроения. Я очень надеюсь, что эт-эргономика, занимаясь вопросами этического планирования наших работ, тем самым будет способствовать возникновению и утверждению новой человеческой морали. Как видишь, я, не колеблясь, готов отдать в руки наших оппонентов довольно грозное оружие. И мы — я имею в виду бионетиков — заранее честно предупреждаем, что собираемся использовать это оружие в своих целях. Игра в открытую. Будущее покажет, кто победит. Лично я не сомневаюсь в исходе поединка.
Ну это еще неизвестно, подумал я. Вслух сказал:
— Спасибо за лекцию. Ваша откровенность пригодится мне в сегодняшней беседе с журналистами. Эт-эргономика, этический контроль… Очень неплохая идея!
— Своевременная, — подтвердил Кером. И неожиданно добавил: — А первым эт-эргономиком в штате нашего института я хотел бы видеть тебя. Блюститель старой человеческой морали и основоположник новой… Каково!
— Меня — эт-эргономиком?..
— Да, именно тебя. Соглашайся. — Кером невесело улыбнулся. — Более удобного случая свести счеты с бионетикой не представится.
— Хорошо… я подумаю.
— И последнее, — сказал Кером. — Прежде чем ты уедешь в Варшаву, я просил бы тебя составить подробный письменный отчет о твоих наблюдениях за поведением этого… ну… разумного кальмара, что ли. Возможно, мне понадобится этот материал для разработки плана нового эксперимента.
Ну вот, подумалось мне, эт-эргономика, где ты?..
В Варшаву я сумел вылететь только через неделю. Все эти дни меня не покидало странное ощущение, будто я стою на берегу огромного океана, ошеломленный неотвратимо надвигающимся грозным приливом. Хозяин этого океана — Кером. На правах хозяина он вторгается в бездну неведомого, в абиссальную глубь загадок и тайн искусственно творимой им живой материи. А я, омытый с головы до пят первой приливной волной, стою и не знаю, что будет дальше. Будет ли соблюдена гармония и человечность…
Из международного аэропорта Варшавы я, не задерживаясь в городе, направился в аэропорт внутренних линий. В справочном бюро узнал, что самолет на Сопот уходит через несколько минут. «Сегодня вы еще успеете на пляж. Желаем вам приятного отдыха!»
В Сопоте лил дождь.
Я купил в аэропортовском киоске плащ-куртку из какого-то мягкого полупрозрачного материала. Куртка была тесновата в плечах, но большего размера не оказалось. Я поднял воротник и вышел на стоянку таксомотора. Открыл дверцу первой попавшейся машины, плюхнулся на желтое сиденье.
— Вам куда? — спросил водитель, дожевывая бутерброд.
— Все равно. Я здесь впервые.
— Мое дело маленькое, но если у вас нет знакомых в «Мимозе», советую прямо в «Патроль». Это немного на отшибе, зато великолепный дикий пляж и свежее пиво с самого утра.
У меня не было знакомых в «Мимозе», и я ничего не имел против свежего пива с утра. Наш розовый в шашечку «Хиум» с огромным никелированным бампером вылетел на автостраду, ведущую к морю.
Мы неслись вдоль побережья, обгоняя двухэтажные пассажирские автоллеры. На крышах автоллеров, под дисками ночных светильников и прямо на бетонных плитах шоссе пестрели надписи, буквы которых кричали о близком уже дне открытия сопотского фестиваля песни. Водное пространство Гданьской бухты было скрыто завесой дождя.
«Латерна» — легли поперек шоссе метровые буквы.
«Самое популярное в Сопоте танц-кафе» — это по обочине.
А дальше совсем уж интригующе:
«Подумай и остановись!»
Я, не раздумывая, попросил водителя остановиться. В незнакомых местах это иногда бывает даже интересно.
«Хиум» подвернул к обочине, замер у одной из бетонированных тропок, ведущих к большому сооружению, похожему на покосившуюся, готовую упасть стопу тарелок. С фасада эту стопу подпирал стеклянный сегмент, а сверху вместо крыши нависал огромный изогнутый «ласточкин хвост».
Я оставил свой визит-бланк водителю и выразил надежду, что он сумеет устроить мне номер с видом на мэре.
— Нет ничего проще, — заверил он, — в «Патроле» работает мой двоюродный брат. Я сам отнесу ваш багаж прямо в номер.
— Ну, если вас не затруднит… Один момент: этот сверток я захвачу с собой. До свидания.
Людей в кафе было много. И даже, по-моему, слишком много. Преимущественно молодые и почти все в таких же плащ-куртках, как у меня, только с рисунками. Танцевали, курили, за стойками пили что-то из высоких бокалов через соломинки. Я протолкался к стойке, спросил сухого шампанского и парочку груш. С детства питаю слабость к этой разновидности фруктов, и сейчас с удовольствием съел бы их больше, но грушам был не сезон, а эти были явно оранжерейного происхождения. Как-то неудобно обращать на себя внимание завсегдатаев кафе, лопая у них на глазах лакомства, стоимость которых на фоне остальных цен казалась, мягко выражаясь, чрезмерной.
Я доедал последнюю из двух, когда вдруг рядом сквозь музыкальный шум услышал: «Наглец!» и беглый треск пяти или шести пощечин.
— Эй, парень, — сказал я. — Оставь-ка девушку в покое.
Музыка как раз умолкла, и мои слова прозвучали, видимо, громче, чем нужно, Вокруг меня стало заметно свободнее: кто ступил шаг назад, кто просто отодвинул локти, нашлись такие, кто даже слез с табурета. В общем, стало гораздо просторней, я понял почему, но не успел насторожиться: на опустевший табурет взобралась девица с фиолетовыми волосами, каждый локон которых уложен был тщательно, не без изящества, но как-то уж очень по-кондитерски — гладко и клейко.
— Спасибо, друг, — сказала она, подмигнув мне подкрашенным глазом.
— Пожалуйста. Только, наверное, не за что.
Плащ-куртка ее густо разрисована космическими кораблями и звездами. Кораблей, по-моему, больше.
— Со мной тебе бояться нечего, — заявила она. — Гек вспыльчивый парень, но если я захочу, он ходит на полусогнутых.
— Я не боюсь. Как тебя зовут?
— Ирена. А тебя?
Я сказал. От нее исходил сладковатый, приятный запах духов.
— Груш хочешь? — спросил я с надеждой.
Мне хотелось груш, а вместе с девушкой я свободно мог себе это позволить. Ирена согласно кивнула. Лакомиться грушами на глазах у вспыльчивого Гека — в этом было что-то от старояпонского харакири. Ирена, наверное, не знала, что такое харакири, но что такое женская месть, она понимала отлично.
Мы пили тативак — довольно крепкий коктейль, который пьют одновременно из двух бокалов через две соломинки. Ели груши и переглядывались. Ирена заговорщически улыбалась.
— Тебе нравится тативак?
— Да, мне нравится тативак.
— А я тебе нравлюсь?
— Конечно.
Я сказал правду. Кроме тативака и груш, мне нравятся девушки, которые умеют ответить на грубость пощечиной. И вообще, мне нравится сегодняшний день. Потому что такие безмятежные дни выдаются не часто. И еще потому, что я знал, вернее, предчувствовал, что этот день окончится вовсе не безмятежно. Из-за свертка, на который я опирался локтем…
— Ты неплохо говоришь по-польски, — сделала мне комплимент Ирена, который, впрочем я вряд ли заслуживал. — Ты из «Аквариума»?
— Да, что-то в этом роде.
— Как ты находишь Бегги Флор?
— Она восхитительна.
— Фи, у нее слишком худые и длинные ноги.
— Да, есть немного… — пошел я на попятную.
Я никогда не видел Бегги Флор, но слишком худые и длинные ноги мне в самом деле не нравились.
— А-а, догадалась! — Ирена хлопнула в ладоши. — Ты летчик лунной флотилии. Не спорь, это тебе не поможет!
Я спорить не стал. Изобразил на лице готовность быть кем угодно.
— Потанцуем? — спросила Ирена. — Ты умеешь ба-да?
Я посмотрел в зал: танцевали попарно, взявшись за руки, на прямых, как ножницы, негнущихся ногах.
— Пойдем. Это я сумею.
Мы танцевали, пили шампанское и опять танцевали. Ба-да — примитивный танец, но было весело. Потом кончился дождь и народ повалил из кафе. За опустевшей стойкой мы с Иреной выпили еще по бокалу шампанского и тоже направились к выходу. У выхода нас встретил Гек. Один. Я почему-то думал, что он будет поджидать меня со своими друзьями.
— Иренка, — сказал Гек. — Иренка, с кем ты связалась… Я узнал его, — он ткнул в меня пальцем, — это человек-каракатица.
Такого оборота я не ожидал. Наверное, Гек читает газеты, и, наверное, ему попадались газеты, в которых был помещен наш с Боллом «семейный» портрет, а под портретом… Чего там только не было под этим портретом.
Веселье кончилось, на меня смотрели любопытные глаза Ирены. Лучше бы Гек затеял драку.
— Я кое-что забыл в кафе, — сказал я Ирене. — Подожди меня, если хочешь, я скоро вернусь.
Сверток лежал на стойке рядом с пустыми бокалами. Я хотел спросить двойную порцию коньяка, раздумал и выпил шампанского.
У выхода, как это и должно было быть, меня уже никто не ждал. Я подошел к обочине шоссе и стал высматривать такси. Меня окликнули сзади — голос похож на голос Ирены. Оглянувшись, я увидел, что это не Ирена. Незнакомая девушка сунула мне в руки бумажный листок и молча удалилась. У нее были длинные, но вовсе не худые ноги.
Я взглянул на листок. Записка: «Новая, 77, квартира 9. Ирена». Подкатило свободное такси.
Я сел на заднее сиденье, сказал: «Поехали прямо», разорвал записку на мелкие кусочки. Опустил стекло и высунул руку наружу — встречный ветер мгновенно сдул бумажные хлопья. Потом я снял трубку радиотелефона и набрал помер.
— Слушаю, — ответила трубка густым баритоном.
— Это институт архитектуры?
— Да, это институт архитектуры.
— Мне нужен отдел экспериментального строительства.
— Телефон, номер которого вы набрали, как раз находится в этом отделе, — терпеливо пояснил баритон.
— Простите, я не был в этом уверен. Мне нужен один ваш сотрудник…
— Нам просто повезло, что вам не понадобились сразу все, — иронически заметил баритон.
— Успокойтесь, — ответил я, — вам это и не угрожало. Мне нужна Ружена Ковальская.
— Ружена?..
— Да.
Пауза затянулась. Я ждал. Было слышно, как в трубку дышит человек.
— Сейчас, — сказал баритон. И обращаясь уже не ко мне: — Тебя тут спрашивают.
— Слушаю, — сказал приятный женский голос.
Я почему-то растерялся. На секунду, не более. Наверное, было в этом-голосе что-то такое, отчего я растерялся, но что именно, я не мог уловить.
— Ружена Ковальская у телефона.
— Здравствуйте, Ружена… Мне нужно с вами поговорить. Но не по телефону, а… как-то иначе.
— Кто вы?
Я назвал себя. Пауза. И наконец, как эхо, ответное:
— Соболев…
Это было произнесено без восклицания и так тихо, что я почти не услышал окончания своей фамилии. И вдруг:
— Игорь Соболев?
Голос разительно изменился. Это было так, словно неподвижно сидевшая птица вдруг встрепенулась. Теперь я понял, отчего растерялся вначале: в интонациях голоса меня поразило неестественное, глубокое, как океанская бездна, спокойствие.
— Да, он самый. Я хотел бы встретиться с вами.
— Я сейчас… быстро… — Голос стал порывистым и торопливо-ломким. — Я через несколько минут… Но где?
— Где вам будет удобно.
— Я не знаю, где вы есть!.. Вы далеко от приморского парка?
— Не имею понятия… Впрочем, в моем распоряжении машина, я найду.
— Ждите меня у фонтана Жемчужная раковина.
— Хорошо. Приморский парк, Жемчужная раковина. До встречи…
Фонтан Жемчужница венчал широкую каменную лестницу, ведущую на набережную и дальше, прямо к воде.
Отсюда открывался великолепный вид на залив, усеянный белыми парусами яхт. Я смотрел в зеленоватый морской простор и думал, что она вот так же стояла на верхней ступеньке, глядя на море с тяжелым предчувствием, упрямо ждала. И не дождалась…
Фонтан бездействовал. В чуть приоткрытых мраморных створках жемчужницы тускло мерцал металлический шар. Пасти четырех дельфинов, откуда когда-то били упругие, твердые струи воды, покрыты ржавым налетом. Я гладил дельфинью лобастую голову, пытаясь составить в уме удобные фразы из обтекаемых слов. Фразы не складывались, слова расползались, как этот ржавый налет, и нарастала смутная уверенность, что любые слова утешения здесь ни к чему и что вообще я приехал сюда не для этого. А для чего — никто не мог бы ответить, даже я сам и даже самому себе. Просто я должен был приехать сюда, увидеть ее, о чем-то поговорить. О, бездна, если бы я знал для чего и о чем!..
От фонтана веером уходили в глубину парка аллеи. Там над кронами деревьев возвышались башни строительных кранов и новые здания, сверкающие огромными проемами стекла. Строгое изящество архитектурных линий, устремленность ввысь. И было в них что-то от готики старинных польских костелов. Плоды архитектурного эксперимента… Плоды, которые, возможно, помогала вырастить Ружена. И мне вдруг пришло в голову, что эти странные здания и безлюдье старого парка как-то связаны с тем обстоятельством, что она назначила встречу именно здесь; и я уже видел в своем воображении бледную строгую даму в длинных и черных одеждах, вуаль на лице, в мраморно-белой руке янтарные четки… Стоп! А эти дельфины, лестница к морю, вид на залив? Ну вот, а ты — «вуаль, янтарные четки»… Наваждение рассеивалось. Я ведь заранее знал, что эта встреча потребует известного нервного напряжения, и не то, чтоб я струсил, но в последний момент мне стало не по себе, вот и все. Это пройдет.
Из боковой аллеи торопливо вышла молодая, элегантно и просто одетая женщина. Глянцевито-черная плащ-куртка, закрытый ворот летнего свитера, маленькая сумка — ремень через плечо…
Заметив меня, она сразу остановилась, словно наткнувшись на невидимую преграду, потом пошла навстречу, с каждым шагом все увереннее и быстрей. Подойдя ко мне, машинальным движением руки поправила сбитые ветром коротко стриженные темные волосы. Взглянула. Черные, умные и словно бы чего-то напряженно ждущие глаза…
— Здравствуйте, — сказала она. — Ружена Ковальская — это я.
— Здравствуйте.
Я взял ее руку и прикоснулся губами. Рука едва заметно дрогнула.
— Что вы, Игорь, у нас так давно не делают.
— Это… ну, словом, не потому, что я вспомнил старый польский обычай. Просто… так.
— Я понимаю… И благодарна вам. Я очень рада, что вы решили повидаться со мной.
— Иначе я не мог, — ответил я.
Опять этот чего-то напряженно ждущий взгляд.
— Не мог… — как эхо повторила она и добавила. — Вы тоже несчастливы…
— Дело не в этом, Ружена. Впрочем… может быть, именно в этом, не знаю.
Мы помолчали.
Мимо нас быстрым шагом прошли парень и девушка в одинаковой форме яхтсменов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19