– Ну, вы уселись? – спрашивает Олег и хлопает в ладоши. – Начали! «Песня жаворонка». Кто написал? Какой композитор? Живо! – обращается он к девочкам.
– Рахманинов! Нет, Глинка! – гадает Мышка.
– Алябьев, – говорит Алина.
– А ты, егоза, как думаешь? – спрашивает дядя Лека Динку.
– Я никак о нем не думаю.
– Нехорошо. Песни любишь, музыку любишь, а не хочешь даже знать, кто написал. Ну, начали! – Марина берет первые аккорды.
– «Между небом и землей жаворонок вьется...» – тихо и медленно начинает Олег.
Маленькая птичка кружится и кружится над землей вместе с голосом дяди Леки, с поющими клавишами под мамиными руками, она поднимается вверх и падает вниз. Из-под Динки уходит стул; вцепившись в свои коленки, она тоже поднимается и падает вместе с голосом дяди Леки, вместе с птичкой... И сердце у нее замирает, как на качелях... А жаворонок поднимается все выше, он уже поет над другой птичкой, над подруженькой своей поет этот жаворонок звонкий... Губы Динки шевелятся, лицо принимает выражение поющего Олега, жаворонок кружится уже где-то далеко-далеко...
Когда последние аккорды замирают, все молчат.
Динка тоже молчит. Перед ее глазами встают какие-то смешные штучки-закорючки на нотах. Ей хотелось бы спросить самого композитора, как это он придумал, что из таких закорючек получается песенка птички...
Но дядя Лека ставит перед мамой новые ноты, и все знают, что сейчас будет что-нибудь веселое. Веселая музыка и веселые слова не бросают Динку вверх и вниз, она принимает их как плясовые, ей хочется выделывать какие-то антраша ногами и руками, она не может удержаться и подпрыгивает на стуле в такт музыке.
Но все уже кончается, и только в тишине слышен голос Кати:
– Динка, сиди тихо!
Дядя Лека достает из папки еще одни старые, истрепанные ноты.
– Что это? – спрашивает Марина, глядя на обложку.
Когда мама поворачивается, от пламени свечей косы ее блестят, словно переплетенные золотыми ниточками. Но косы мешают ей, брат бережно поднимает их и укладывает за спинку стула. Золотые ниточки исчезают.
– Вот сейчас мы вам споем волжскую песню про Степана Разина! – объявляет дядя Лека.
Динка нетерпеливо ждет. Она знает, кто такой Стенька Разин.
Мама много рассказывала о нем. И теперь иногда, глядя с обрыва на Волгу, Динка представляет себе, как выплывают на середину реки расписные острогрудые челны. И на переднем сидит Стенька Разин. Кафтан его весь в серебре и золоте, шапка у него из алого бархата. Стоит перед ним чарка вина, и сидит рядом с ним персидская княжна. Но атаман говорит, что эта самая княжна совершенно ему не нужна, и Динка вполне согласна с атаманом Стенькой Разиным. Сейчас он будет сражаться и убивать врагов, тут такое подымется, и она будет сидеть и хныкать, а товарищи атамана рассердятся – одним словом, ни к чему ее тут держать! Пускай берет ее себе в подарок Волга-матушка! Вот какая песня есть про атамана, но дядя Лека будет петь про какой-то утес.
– «Утес Стеньки Разина», – объявляет он.
Динка настораживается и вся превращается в слух.
Есть на Волге утес,
Диким мохом оброс, —
запевает Олег.
Динке представляется поросший зеленым мхом утес. Высоко-высоко возвышается он над Волгой. И сидит на том утесе храбрый атаман Стенька Разин. И никто не знает, о чем он думает, знает один утес. Но если взобраться на этот утес, то
Утес-великан все, что думал Степан,
Все тому смельчаку перескажет.
Динка глубоко задумывается. Песня давно уже допета, а она сидит, не шевелясь и уставившись в одну точку.
Дядя Лека тихонько окликает ее, потом громко кричит, вскидывая вверх руку:
– Сарынь на кичку!
Динка вскакивает.
– Что это? – испуганно спрашивает она. – Что ты закричал?
– Ага! – смеется дядя Лека. – А важничаешь, будто все знаешь... Ну-ка, Мышка, объясни ей, что я крикнул.
Мышка охотно спрыгивает с кресла:
– Это, понимаешь... Степан Тимофеевич...
– Не хочу Тимофеевича какого-то... Говори: атаман Стенька Разин, – недовольно прерывает Динка.
– Ну, это ведь все равно... Так вот, когда увидит атаман врагов и захочет на них напасть, он сразу кричит: «Сарынь на кичку!» И все товарищи его выскакивают, а враги сильно пугаются, и никто атамана победить не может... Да, дядя Лека? – спрашивает Мышка.
– Да-то да, но что означают эти слова? Ты не знаешь?
– Это, может, такой клич просто? – интересуется Мышка.
– Нет, не просто... Сарынь – это голытьба... – начинает объяснять дядя Лека, но Динка крепко зажимает уши и отбегает к двери.
– Мне не объясняй! Я сама знаю! – кричит она оттуда.
Ей кажется, что чудесные слова потому и таят в себе волшебную силу, что они непонятны. Сам атаман Стенька Разин шел с ними в бой!
«Сарынь на кичку!» Они звучат как заклятие против врагов. Как можно их объяснить простым, скучным голосом? Они могут все потерять от этого... И, пятясь от дяди Леки, Динка еще крепче зажимает уши.
– Не объясняй! Не объясняй! Я не хочу! – кричит она с испуганным и сердитым лицом.
– Что случилось? – спрашивает мама, но Динка уже исчезает за дверью.
– Вот лентяйка! Ничего выслушать не может! – серьезно говорит сестре Олег. – Хотел им объяснить, что значит «сарынь на кичку», а она заткнула уши и убежала. Надо с этим как-нибудь бороться, Марина!
– Я тоже говорю... – вмешивается Катя.
Между взрослыми заводится спор о воспитании детей. Алина торопится высказать свое мнение наравне с мамой и Катей, Мышка, стоя в углу, тревожно прислушивается к повышенным голосам: она боится, чтобы взрослые не перессорились между собой.
Динка стоит за дверью в нерешительности. Она слышит, как дядя Лека и Катя упрекают маму в излишней мягкости, как мама, волнуясь, оправдывается и сердится.
– Катя хочет сделать из меня какого-то жандарма в юбке! – говорит мама.
«Вот дура эта Катя! – пожимая плечами, усмехается Динка. – Еще не хватало, чтобы приехал папа и застал вместо мамы какого-то жандарма в юбке!» Динке кажется это смешным, но ей жаль маму... Вон и дядя Лека нападает на нее.
– У меня действительно, может быть, мягкий характер... И потом, я никогда не забываю мачеху... – оправдывается мама.
– Но никто же и не предлагает тебе мачехины меры! – возмущается брат.
«Бедная мама! – думает Динка. – За что они нападают на нее?» Если за то, что она мама и родила такую плохую девочку, так ведь родила-то она ее совсем маленькую и еще не плохую! А теперь Динка уже сама по себе, можно было бы не приставать к маме, а ругать самое Динку. Смешно прямо! Но Динке не смешно, ей надо выручать маму. Она распахивает обе половинки двери с таким треском, как будто рвет на груди рубаху, и появляется на пороге с таким видом, как будто хочет сказать: «Нате, стреляйте! Вот я!» Но никто уже ничего не говорит и даже не обращает на нее внимания. Дядя Лека снова роется в папке и ставит перед мамой еще одни ноты.
– Сейчас мама сыграет любимую Динкой «Бурю на Волге». Под эту музыку папа часто укладывал спать своего Орало-мученика! – улыбаясь, говорит он.
Воспоминание об отце сразу отражается на лицах детей. Алина и Мышка с нежной завистью смотрят на Динку, кивают ей, указывают глазами на пианино, откуда уже слышны первые раскаты начинающейся бури...
Динка должна бы счастливо улыбаться и вспоминать о том, как папа брал ее на руки и шел с ней в детскую, оставляя открытой дверь в гостиную, где играла мама.
Но у Динки неспокойно на душе. Она не видит папы... она видит большие пенистые волны над своей головой... Волны швыряют ее то вверх, то вниз... А рядом с ней мокрое лицо мальчика... Синие губы его шевелятся. «Не бойся... не бойся...» – слышится ей сквозь бурю в песне рыбаков, которую играет мама... Динка хватается за голову и тихонько стонет. «Это он топил меня, он!» – слышит она свой голос. Бородатый человек поднимает тяжелый кулак... «Ленька! Ленечка!» Динка хочет бежать к маме, но громкий плач вырывается из ее груди.
Музыка резко обрывается. Мама и дядя Лека подбегают к девочке, пробуют разнять руки, обнимают ее, что-то говорят ей тихими ласковыми голосами. Катя взволнованным шепотом упрекает за что-то брата и сестру... А Динка громко и безутешно плачет. Она знает, что никто-никто не может ей помочь, даже мама.
Уложив плачущую Динку, мать долго сидит у постели девочки, пытаясь разгадать причину ее слез.
– Просто нужно было вовремя уложить ее спать, – говорит Катя, чувствуя себя виноватой в том, что не подумала об этом раньше.
– Может быть, я как-то неосторожно напомнил ей об отце? – предполагает Олег, тоже чувствуя себя виноватым в Динкиных слезах.
– Нет... нет... – качает головой мать, – скорее, просто музыка... Ложитесь спать, дети! Попрощайтесь с дядей Лекой и ложитесь, – говорит она.
Мышка и Алина по очереди виснут у дяди Леки на шее. Завтра они уже не увидят его: он всегда уезжает с самым ранним пароходом.
– Идите, идите уже! – торопит их Катя. Ей хочется скорее уложить детей, чтобы успеть наговориться с братом. Они всегда очень долго сидят втроем, а сегодня сестрам необходимо рассказать Олегу о ночном приезде дворника с городской квартиры и о многом другом.
– А! – грозит пальчиком Алина. – Вы будете разговаривать без меня! Вы, может быть, разные секреты будете говорить!
– Ну мало ли о чем мы должны поговорить! Иди скорей и ложись... Мышка, не разбуди Динку! – на всякий случай говорит мама, хотя разбудить Динку – это обычно совсем нелегкое дело.
Дети уходят. В комнате Марины до рассвета горит лампа. Олег слушает сестер и рассказывает им всякие новости сам. История с неизвестным человеком, который расспрашивал о том, куда уехала госпожа Арсеньева с детьми, очень не нравится ему. Он хмурит брови, задумывается. Потом вдруг, хлопнув себя ладонью по лбу, весело говорит:
– Догадался! Знаете, кто это? Один из Лининых поклонников! Вы помните, как уже один раз она всех напугала? Помните?

Глава 12
Лина

Лина поступила к Арсеньевым, когда у них только что родилась Динка. Взяли ее прямо из деревни, куда ездила Марина с детьми на летние месяцы. Родных у Лины не было, старшего брата Силантия забрили в солдаты, вести от него приходили редко. Первые дни Лина дичилась, по комнатам ходила на цыпочках и отвечала на вопросы шепотом. Чернобровая, румяная, с золотисто-карими глазами, в длинном деревенском сарафане и с толстой русой косой, Лина была настоящей русской красавицей, и знакомые Арсеньевых удивлялись:
«Где вы такую красоту выкопали?»
«Это я нашла! – с гордостью отвечала Марина. – Она не только красивая – у нее душа замечательная!»
«Барыня, миленькая...» – говорила Лина.
«Я не барыня! – обижалась Марина. – Не называй меня так, Линочка. Зови меня, как все, Марина Леонидовна».
Лина мялась, путалась, не в силах запомнить такое длинное имя, и, не называя свою хозяйку никак, в случае надобности дергала ее за подол и объяснялась с ней по-своему:
«Иди... как тебя звать-то... запамятовала я опять». Лина приучалась к работе медленно. «Сронив» на пол чашку, она сильно пугалась и начинала плакать.
«Линочка, здесь нет злых людей, не бойся же так! Никто не обидит тебя, – с огорчением говорила ей Марина. – Ну разбила и разбила! Так же и я могла разбить! Ведь не нарочно же!»
Через неделю после поступления Лины к Арсеньевым в семье случились два события: рассчиталась и уехала к сыну старенькая кухарка Агафья и заболела воспалением легких Мышка. Слабенькая Мышка болела очень тяжело, воспаление легких повторялось у нее четвертый раз. Мать и молоденькая тетка сбились с ног, отец вместе с ними просиживал ночи около постели девочки... Малайка бегал то за доктором, то в аптеку... На Лининых руках осталась заброшенная Динка и пустая холодная кухня, в которой некому было истопить плиту и сварить обед. Видя всеобщее отчаяние и слезы, Лина вдруг почувствовала себя необходимой и, никого уже не спрашивая, как и что делать, вставала чуть свет, топила плиту, наваривала по-деревенски «пишшу» на целый день, купала и укачивала Динку, носила ее к матери кормить и, находя, что малышка орет с голоду, подкармливала ее манной кашей. Когда кризис миновал и Мышка начала поправляться, голоса в доме зазвучали громче и веселее, все вспомнили о маленькой Динке, отданной всецело на руки Лине.
«Надо бы подкармливать ее кашей», – сказала мать. «Ишь когда надумалась! – засмеялась Лина. – Уж без тебя подкармливаю! Разве она так орала бы? Она бы вам ни днем ни ночью спокоя не дала!»
Так Лина сделалась хозяйкой, перестала дичиться людей и, встречая на базаре кухарок из богатых домов, скромно выспрашивала у них рецепты городских кушаний. Марину она называла теперь милушкой, а Динку считала своим выкормышем и любила ее больше остальных детей. Нового человека Арсеньевы не брали, помогал по хозяйству Малайка, которым Лина командовала как хотела. Новый человек в доме был опасен: тревоги и волнения, связанные с революционной работой Арсеньевых, трудно было бы скрыть от чужих глаз и ушей. Лина многое видела, многое слышала, многое поняла и многого не поняла. Всех жандармов она называла приставами и больше всего боялась сыщиков. Сыщики мерещились ей везде и всюду. Случай, который вспомнил Олег, был такой: однажды молодой парень, заглядевшись на красивое румяное лицо Лины, пожелал с ней познакомиться и начал частенько похаживать около дома Арсеньевых. Лина прибегала вся в слезах.
«Сыщик! Выглядывает чегой-то! Господи! Так бы и своротила ему скулы на сторону... Ведь заарестуют нас всех тута... урод неслыханный!» Это было после арестов и обысков девятьсот седьмого года.
В то время жандармское управление еще не имело сведений об отъезде Арсеньева и пыталось найти его след. Около дома Арсеньевых нередко появлялся сыщик.
«Ходит урод... ходит!» – жаловалась Лина, прибегая под вечер из булочной...
Однажды Катя решилась выйти. У ворот действительно прохаживался какой-то парень. Катя была сама еще очень молодой, но характер у нее был решительный и уже закаленный в постоянных опасностях. Она подошла вплотную к чужому человеку и строго спросила, что нужно ему около их дома. «Урод» оказался красивым парнем с кудрявой шевелюрой. Он смущенно снял картуз и молча стоял перед Катей, подавленный суровостью ее взгляда. Потом оказалось, что он мастеровой и что ему понравилась «куфарочка» из этого дома, но познакомиться с ней не решается – вот и ходит в пустой надежде около дома.
«Вы не подумайте чего-нибудь плохого...» – умоляюще повторял парень.
Подозрительная Катя, не зная, чем кончить этот разговор, придумала выход.
«Пусть придет к нам ваша мать», – сказала она.
Парень обрадовался, и на другой день чинная старушка в кашемировой шали робко кланялась у порога. Семья оказалась хорошая, рабочая.
Лина расчувствовалась, поила старушку чаем, а под конец обратилась к ней с «покорнейшей и нижайшей» просьбой, чтобы парень не ходил у ворот: «Замуж я не пойду, а время провожать зря нечего».
Всем было жаль красивого парня, но Арсеньевым Лина объяснила свой отказ тем, что раз уж померещился ей в парне сыщик, то так и будет всегда мерещиться.
«Не смогу я его личность переносить».
Парень долго писал слезные письма, получая всегда один и тот же ответ:
«Покорнейше и нижайше прошу: оставьте меня, девицу, в покое».
Напомнив сестрам этот случай, Олег весело сказал:
– Конечно, это опять какой-нибудь из Лининых поклонников, поэтому он и не пришел к тебе на службу! А что ж, Малайка по-прежнему любит нашу недоступную красавицу? – спросил он.
– Любит, бедный, – вздохнула Марина.
Олег вдруг посмотрел на Катю и начал поспешно рыться в боковом кармане.
– Ой-ой-ой! Чуть я не забыл! Хорош друг! – Он вытащил сложенный вдвое конверт. – Вот, Катя, тебе письмо от Виктора. Я подозреваю, о чем он пишет. И, несмотря на нашу дружбу, отклонить его предложение сам я не решился. Напиши ему мягко, но окончательно, не оставляя никаких надежд. Он очень хороший человек – пожалуйста, не допускай никаких резкостей. Откажи мягко, но решительно, – повторил старший брат.
Катя вспыхнула, рассердилась:
– Почему я должна отвечать? Отвечайте сами!
– Кто – сами?
– Ты и Марина! – дернув плечом, сказала Катя.
– Но он же не нам делает предложение! Я, может быть, и не отказался бы от такого богатого жениха. Директор сахарного завода! Сколько одного варенья наварить можно! – пошутил Олег и снова строго сказал: – Бери письмо и отвечай, но помни, что обижать этого человека не за что. Он и так будет очень тяжело переживать твой отказ, поэтому пиши просто, тепло, но решительно. Ты уже взрослая и сама понимаешь, что значит любовь... А Костя не приезжал? – живо спросил он сестер.
Катя еще гуще покраснела и, взяв письмо, вышла из комнаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11