— Ох-х...
Танцюра схватил Игоря за руку, изо всей силы сжал ее. Его глаза загорелись: вот-вот завопит на всю операционную «ура» в честь своего патрона.
Все вытаращили глаза на Сергея. «Что ты мелешь? Тебе больше всех надо?»
А Михайло Карпович и Андрей Петрович почему-то переглянулись. Они ждали этого от Сергея?
Придя в себя от неожиданности, отец спросила
— Но как?
Сергей нетерпеливо переступил с ноги на ногу.
— Сделаю за три минуты, а рассказывать надо час. Позвольте же!
Всем корпусом, словно голова утратила способность поворачиваться, отец обернулся к Ляховскому и Евецкому...
Самойло Евсеевич пожал плечами:
— Не возражаю. Именно об этом я вам, Федор Ипполитович, твердил все утро! Больной-то его...
Игорь сжал кулаки. Да как он смеет советовать отцу такое? Почему он хочет сделать из Сергея козла отпущения?
А Михайло Карпович покачал головой: '
— У меня тоже нет возражений. Но по иной причине: Сергей Антонович слов на ветер не бросает.
Медленно, как человек, который не знает, на что решиться, профессор повернулся к Сергею:
— Ты думаешь...
— Нет, я знаю,— не дал ему закончить тот.— Я ваш ученик, Федор Ипполитович.
После паузы, которая показалась Игорю неимоверно долгой, то ли перешагнув через самого себя, то ли уподобляясь евангельскому персонажу и умыв руки, отец сказал:
— Попробуй...
— Иглу! Скальпель! — в тот же миг потребовал Сергей.
Несколько секунд он стоял неподвижно, затем порывисто наклонился над аортой Черемашко.
Игорь невольно зажмурился: не рехнулся ли рак- отшельник? Как из мощного брандспойта, брызнет сейчас кровь, аорта вырвется из-под пальцев Сергея... И не нужно будет вырезать Василю Максимовичу тощую кишку и какую-то часть брыжейки. Сергей собственными руками убьет несчастного.
Но ничего не нарушило тишины в операционной.
Глянув на своего друга, Игорь удивился: низко склонившись, словно став внезапно близоруким, поворачивая, точно курица, голову то вправо, то влево, Сергей копался (другого слова и не подберешь) не в аорте, а возле закупоренной тромбом артерии, осторожно освобождал ее от прилегающих, еще не омертвевших тканей.
Чего-то не понимал и отец. Он спросил, как в то время, когда был генералом, а Сергей рядовым;
— Ты что делаешь?
Сергей еле слышно прошептал
— Ухожу от аорты.
— Зачем?..
Отец не закончил. Он тоже вдруг наклонился, его голова прижалась к голове Сергея.
Чуть не стукнул Игорь кулаком себя по лбу. Не догадаться сразу, что затеял этот вечный тихоня,— на такое лишь последний идиот способен! Он подался вперед, оперся о плечи стоящего впереди, чтобы ничего не пропустить.
Сергей хочет воспользоваться давлением крови в аорте. Он освободит несколько сантиметров артерии, которые еще не поражены гангреной и могут выдержать это давление, перережет ее, пальцами на секунду зажмет аорту ниже артерии, чтобы сердце всей силой навалилось не тромб. Тогда он выскочит из артерии, как пуля из ружья. Конечно, вырвется и немного крови — тем меньше, чем ловчее Сергей перехватит отрезок артерии зажимом, а затем зашьет его по живому. А если и прольется лишняя капля, то на столике позади Сергея стоят наготове несколько ампул консервированной крови...
И как все это просто! Чудесная у Сергея голова!., Только бы удачно завершить ему задуманное! Только бы не дрогнула в последний миг его рука!
А отец не сразу догадался. Понял Сергея почти одновременно с Игорем...
Но почему Сергей так долго копается возле этой артерии?
Теперь все в операционной боятся пошевельнуться, не смеют громко вздохнуть. Не все, по-видимому, поняли, чего хочет их самый скромный коллега. Даже у Танцюры недоуменные глаза. И, пожалуй, только один Каранда догадывается, что произойдет, если Сергей допустит хоть малейший промах: у него так сжаты кулаки — вот-вот лопнет кожа на косточках...
Танцюре еще можно простить его недоумение: он целый день ждал от своего патрона чуда и не видит, что до свершения этого чуда остались считанные секунды.
А вот чем недоволен Самойло Евсеевич? Только что он откровенно радовался: все складывалось, как ему хотелось, Сергей окончательно спятил, и всю ответственность за скорую смерть Черемашко можно свалить на него. А сейчас его грызет зависть. Он готов завязаться в узел от досады, что не ему первому пришла в голову эта замечательная мысль: для такого размазни, как Сергей, это случайная удача, а если бы нечто подобное осуществил он, кандидат медицинских наук Евецкий, сколько славы и кое-чего посущественней принесло бы это ему!..
Наконец Сергей перерезал освобожденную артерию. Перерезал как раз на границе между омертвевшим и живым. Не дыша, проверил зондом, не помешает ли в ней что-нибудь тромбу выскочить. Теперь пальцы его левой руки охватили аорту. А между пальцами правой
затрепетало ее ответвление. И тут Сергей с немой просьбой посмотрел на своего соседа.
Спасибо Андрею Петровичу, он понял. Подстраховывая младшего коллегу, он также приготовился зажатый артерию.
Поняла .Сергея и операционная сестра: в другой руке Каранды оказался зажим.
Сергей бросил через плечо:
— Отпустите!
Пальцы его левой резко сжались.
Когда крайне напряженно ожидаешь чего-то, кажется, будто время остановилось. А то, чего ждешь, приходит внезапно.
Между ассистентами предлинным языком как бы вспыхнуло и погасло пламя. Точь-в-точь как при пушечном выстреле. Если бы не ярко-красные брызги на халате Андрея Петровича, Игорь был бы уверен, что ему все это померещилось.
В третий раз в операционной прозвучал то ли сдержанный вздох, то ли сдавленный стон всех присутствующих.
...Верхняя артерия брыжейки зашита. Ее, собственно, уже нет.
Сергей выпрямился. Часть его лица между шапочкой маской была такой же белой, как и марля. Нелегко далось ему осуществление своей идеи.
Но сказал он твердо:
— Спасибо, Федор Ипполитович...
Он еще благодарит, этот праведник! За что? Да настоящий учитель на руках бы носил такого ученика!
А профессор Шостенко не проронил ни слова...
Врач, державший левую руку Черемашко, впервые раскрыл рот:
— Пульс падает...
— Кровь! — скомандовал отец.
Впрочем, это было скорее напоминание о том, что само собой разумелось.
На стояке моментально появилась ампула, плечо Черемашко туго обхватил жгут, и неизвестно откуда появилась еще одна женщина — она торопливо нащупывала вену над локтем больного.
Когда у тебя столько помощников и каждое твое слово выполняется быстрее, чем ты его произносишь,
можно не бояться и внезапного падения пульса. Не то что в шахтерской больничке, где в операционной лишь ты, фельдшерица вместо ассистента да медсестра.,,
— Пульса нет...
Сказано совсем тихо, но для всех словно гром ударил.
— Не нахожу вены...
А от этого беспомощного шепота обдало жаром Игоря.
— Сергей! — тревожным полушепотом окликнул полубог.
Но Сергей знал, что делать. Ланцет очутился в его руках еще до оклика отца. Трех секунд не прошло, а доступ к обескровленной вене уже открыт, вошла в нее толстая игла, исчез с плеча жгут, уровень крови в ампуле начал быстро падать...
Самойло Евсеевич сокрушенно оглянулся.
«Вот видите, я же говорил»,— было написано на его лице.
Склонившись над серым, как пепел, небритым лицом Черемашко, Сергей звал:
— Василь Максимович!.. Василь Максимович!..
Рука Андрея Петровича неторопливо массировала
грудь Черемашко над сердцем.
Одна ампула опустела. Двести кубиков крови..,
Уже кончается кровь во второй...
— Василь Максимович! — тем же ровным голосом зовет Сергей..
На стояке третья ампула...
Неужели так много крови выплеснула аорта? Или операция окончательно лишила сил Черемашко?
— Василь Максимович, неужели вы спасовали?..— дрогнувшим голосом спросил Сергей.
Лишь после этого пошевелились бесцветные губы Черемашко. И в три приема вылетели три коротких слова:
— Ну... что... вы...
И только через минуту Игорь услышал:-
— Пульс нитевидный...
Еще около двух часов длилась операция.
Не так легко и просто удалить из человеческого организма омертвевшие ткани, соединить оставшиеся, да так, чтобы организм как можно быстрее компенсировал утраченное, сшить перерезанные сосуды,— а их в брюшной полости не счесть,— убедиться, что Нормальное кровообращение нигде и ничем не нарушено...
Снова Игорь восхищенно следил за работой отца: теперь профессор Шостенко имеет дело с тем, чего его сын вот уже сколько месяцев не может забыть. Правда, у покойного шахтера болезнь не была так запущена. Но действовал Игорь... Разница между тем, что делал он, и тем, что сейчас делает отец, примерно такая же, как между портретами, один из которых работы уличного фотографа, а другой написан непревзойденным мастером кисти. От скольких мелочей отмахнулся тогда Игорь! А отец не забыл ни об одной, не допустил ни малейшей погрешности...
Гордиться бы таким отцом! Приложить все силы, чтобы каждая новая твоя операция хотя бы на полшага приближала тебя к такому мастерству... Вот именно— приближала. Ведь неподвижное не догоняют. К нему приближаются, чтобы обойти или переступить...
Вот за Сергеем Игорю придется гнаться. Вместе оканчивали мединститут, а смотри, как далеко вперед вырвался этот послушный служитель своего полубога!
Чего только не пережил Сергей за эти сутки: бессонная ночь, Черемашко. Три часа возле раненой артистки. Стычки с отцом, четверть часа неистового напряжения, когда его скальпель при малейшем неосторожном движении мог рассечь аорту! И хоть бы что ему: сейчас спокойно, с доскональным знанием дела, он помогает своему наставнику разбираться в лабиринте сосудов у Черемашко. Двужильный Сергей, что ли? Откуда же у этого полу инвалида столько сил?
Следует, конечно, отдать должное и больному! Ну и жизнелюб же этот Василь Максимович! В глубоком наркозе, при абсолютно выключенном сознании и полной анестезии, при отсутствии пульса одно у него все же не спит: жить! Жить во что бы то ни стало!.. Такой не только возьмет от медицины все, что она может дать,— он сам до последнего будет бороться за свою жизнь. Если бы все больные были такими! Насколько легче работалось бы тогда врачам!
Не то было у Игоря. Когда привезли в больницу того больного, первое, что услышали от него: «Нет, не жилец я...» И ничем Игорь не смог выбить эту дурь из его головы..,
...Резекция закончена.
Исчезли зажимы, еще раз проверены швы на брыжейке, кишечнике, сосудах. Операционная сестра доложила: все, что она выдала, ей возвращено или она видит на больном. Кишечник уложен обратно в брюшную полость.
Профессор приказал ассистентам:
— Зашивайте.
Зашивать умеют и студенты старших курсов. А за Карандой и Сергеем можно бы и не следить.
Но от операционного стола профессор не отошел. Чрезвычайно кропотливая, трудная, зато необычайно интересная операция, провел он ее (Игорь первым расписался бы под этим) идеально — потому и следит за тем, чтобы оперированный и зашит был безукоризненно. Ну, и помнит все-таки здешний высокий шеф, что для своих ведомых он должен быть образцом всегда и во всем.
Когда ассистенты заканчивали свою работу, отец сказал операционной сестре, кивнув на Черемашко:
— В таком положении, как сейчас, пусть он полежит у вас часа два. А то и дольше. Пока дежурный врач не разрешит перевезти его в палату.
— Хорошо, Федор Ипполитович,— отозвалась та.
— Сразу же натяните над ним кислородную палатку. Кислорода не жалеть... И ни на минуту не оставлять без наблюдения.
Вот как заботится о Василе Максимовиче профессор. Почему же тон у него такой, будто сказанное им всего лишь формальность?
Почувствовал это и Сергей. Он было заикнулся:
— Я сам буду наблюдать за Черемашко.
Не глянув на него, профессор заявил:
— Вы? Разве у нас не хватает медицинских сестер? А на будущее запомните: мне нужны сотрудники, а не мамочки. А вы сейчас хуже выжатой тряпки.— Голос профессора слегка смягчился.— И вас, кажется, ждут внизу. Не вздумайте подойти к ним в таком виде: словно на похоронах побывали... Черемашко вы сняли со стола с пульсом, и это огромное счастье — так и скажите. Кроме того, вы обязаны сделать все записи. Все заставлю завтра переписать, если хоть что-нибудь переврете.
На месте Сергея Игорь, пожалуй, так же послушно склонил бы голову: к тону уставшего человека вряд ли
стоит придираться. Но почему отец смотрит в сторону и думает совсем не о том, что говорит?
Вот взгляд его остановился на Самойле Евсеевиче. Тот тотчас предупредительно встрепенулся:
— Я слушаю, Федор Ипполитович.
Профессор в последний раз взглянул на оперированного и протянул руки медсестре, чтобы она стянула с них перчатки. Евецкому он сказал:
— Вот что... Но прежде всего, чтобы не забыть, о вашем протеже. Вам известно, что я сказал ему утром?
— О, Фармагею невероятно посчастливилось,— затараторил тот.— Ваши чрезвычайно ценные замечания и указания...
— А как его раненая?
Это вдруг буркнул Танцюра. Но профессор не счел нужным оглянуться на него, и все притворились, будто ничего не слышали. Лишь очки Самойла Евсеевича сверкнули в сторону молодого хирурга.
Профессор сказал:
— Вот о чем я подумал, когда Друзь возился с тромбом: почему бы не прочесть написанное Фармагеем и ему? — И, не обращая внимания на то, что глаза Евецкого заметно увеличились, продолжал: — Друзь, правда, стал врачом после войны. Но он на себе испытал, что такое военная полевая хирургия, и хорошо запомнил все, что видел и слышал во время службы в эвакогоспитале.— Отец искоса бросил взгляд на Сергея.— Вот и пусть он поделится своими практическими знаниями, с бывшим однокурсником. А ему... Думаю, что диссертация Фармагея в какой-то степени пойдет ему на пользу.
Чтобы выйти из состояния легкой оторопи, Игорь тряхнул головой. Как это понимать? За удаление тромба даже взглядом не поблагодарил Сергея и навязывает ему теперь невежду. Откровенное самодурство — только этим можно объяснить его поведение.
А Сергею хоть бы что: накладывает очередной шов, как будто не о нем идет разговор.
Да и все старательно делают вид: все, мол, в полном порядке. Один только Танцюра огорожено хлопает глазами.
Зато Самойло Евсеевич доволен:
— Григорий Григорьевич, я уверен, охотно пойдет на это.
Профессора не интересовали соображения Фармагея. Он заявил:
— Тогда скажите вашему протеже, чтобы он принес второй экземпляр своего черновика и отдал Друзю.., А теперь главное. Распорядитесь, чтобы в вашем отделении освободили первую палату. Там положим Черемашко.
Евецкий даже испугался:
— Но ведь там заместитель самого...
— Знаю,— прервал его профессор.— Он уже выздоравливает, ваш почтенный больной. Полежит несколько дней в общей палате, ему же веселей будет. Или вы хотите положить умирающего к живым?
Этот щелчок по носу «левой руке», чуть-чуть развеселил Игоря. А Сергей встревожено поднял голову. И видно было, как под маской упрямо подалась вперед, его нижняя челюсть. Игорь вспомнил: в первую клали весьма ответственных больных только тогда, когда она была свободна. Обычно там лежали те, кому оставалось жить считанные дни, а то и часы...
Сергей и Каранда выпрямились.
Вовсе не мельком профессор осмотрел их работу. Но придраться было не к чему.
Вместо темного покрывала на Василя Максимовича легла чистая простыня.
Погасла бестеневая лампа.
Разминаясь от долгого стояния, присутствующие зашевелились.
— Благодарю за помощь, Андрей Петрович,— не глядя на директора, сказал отец.— Я очень хотел бы, чтобы прямые свои обязанности вы выполняли не хуже. Надеюсь, эта операция помогла вам уразуметь, почему задержка нового оборудования портит мне нервы.— И, уже отходя от стола, как бы нехотя вспомнил: — Спасибо и вам, коллега Друзь.
Он помог медсестре снять с себя операционный халат и снова уставился на Сергея поверх очков.
— Как вам пришло в голову, что у него,— он кивнул на Черемашко,— инфаркт кишечника?
Сергей отвел взгляд в сторону.
— Это не мне. Это нашему новому стажеру.
И еще раз в операционной на несколько секунд наступила мертвая тишина. Лишь один звук нарушил ее: Федор Ипполитович крякнул. Но на сына не взглянул.
Он равнодушно подождал, пока стихнет гул поздравлений с блестящим проведением невероятно сложной операции, затем обратился ко всем:
— На все вопросы о сегодняшнем... гм... событии попытаюсь ответить через день-два, когда у всех рассеются так называемые непосредственные впечатления. Тогда же обсудим и дальнейшие меры в отношении этого больного... если, конечно, они еще будут необходимы. До свидания.— Сделал было шаг к двери, но вдруг остановился, нашел глазами Сергея.— А вы... Не ожидал я от вас такого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18