Поскольку Назрулла официально не признавал, что Остонакул его сын, другие лица, посвященные в эту тайну, тоже наложили на свои уста печать молчания. Возможно, эмир Назрулла, думая о том, что этот его первенец — иранского происхождения, заключил: фанатичные бухарцы-сунниты никогда не признают прав наследника за сыном, которого родила шиитка,— эти две ветви мусульманства непримиримо враждебны между собой.
Когда мальчик подрос, мать рассказала ему, чей он сын, но взяла с него клятву никогда не раскрывать этой тайны, пока сам отец не откроет людям ее. Бедная мать дрожала за жизнь своего ребенка, потому что члены семьи эмира могли отравить его, дабы устранить возможного в будущем претендента на престол.
Другая тайна Остоиакула относилась к его яхонтовым четкам,
В детстве отец приставил к нему в качестве учителя муллу-шиита, которого верующие почитали как святого. В 1868 году, когда Музаффар потерпел позорное поражение под Джизаком и, сдав царским войскам Самарканд, убежал в Кермине, этот самый учитель, сочтя момент подходящим для свержения Музаффара и утверждения на престоле своего высокородного ученика, впервые рассказал Остонакулу, что истинный его отец — покойный эмир Назрулла и что сам Остонакул, как старший брат Музаффара, имеет право наследования; он должен поднять мятеж, свергнуть Музаффара и занять вместо него престол...
Остонакул понял, что учитель знает о его тайне, а раз тайну знают два человека, то это не не тайна. И тогда он выхватил обоюдоострый кинжал и ударил им старика в живот. Четки выпавшие из рук старика, он взял себе, ибо верил, что четки человека, причисленного к лику святых, обладают чудодейственной силой. Вот с того времени
и доныне, уже семнадцать лет, Остонакул не выпускает эти четки из своих рук...
Остонакула, внешне мягкого и благочестивого | а на деле требовательного, расчетливого и предусмотрительного, любили оба эмира, и Назрулла и Музаффар. Верно служа им, он достиг высших чинов и постов, стал влиятельнейшим человеком. В Шахрисябзе он железной рукой придавил всех подозреваемых в недовольстве эмиром главарей вольнолюбивого рода кенагасов и всяких прочих врагов Музаффара: одних убил, других заставил подчиниться себе. Что касается налогов и податей, то они взимались и в урожайные годы и в недород. Народ не так боялся эмира, как Остонакула. Сотни семей земледельцев и ремесленников становились нищими, умирали от голода, ограбленные чиновниками Остонакула. А набожный правитель тем временем дарил молельням, мазарам, муллам и шейхам сотни тысяч сребреников, строил пристанища для паломников в Мекке, Медине, Стамбуле...
Кушбеги Шо Мухаммед жил в Бухаре, в своем доме, на территории цитадели. Отделанная резьбою по гипсу гостиная в его доме одновременно служила приемной. Двери и окна ее выходили на длинную веранду. В большой нише гостиной стояло штук десять — двенадцать больших и малых часов, они тикали, словно состязаясь между собой. Это были подарки хозяину дома от иноземных гостей.
Встретив сегодня в Ширбадане Остонакула и сказав ему: «Давайте обсудим, как быть дальше», министр двора, стремясь что-либо у него выудить, пригласил его приехать в бухарскую цитадель. Остонакул согласился. В цитадели министр двора привел Остонакула к себе в гостиную. Как только они вошли, часы пробили двенадцать. Часовщик-немец, которого судьба каким-то образом забросила в Бухару, поставил все механизмы часов так, что, как только пробивали одни, начинали бить другие часы. Министр двора наслаждался их боем. Остонакул же, который и раньше бывал здесь, эту страсть Шо Мухаммеда считал каким-то кривляньем.
Хозяин, дома посадил гостя на почетное место, слуга быстро принесли и разостлали скатерть, поставили угощения в серебряной и золотой посуде.
Шо Мухаммед придвинул к себе чайник, его слуги поняв, что министр двора хочет остаться со своим гостем наедине, вышли из комнаты.
Предложив гостю есть и пить, Шо Мухаммед затеял большой разговор. По обычаю стариков и восточных мудрецов, он начал с рассуждений о тленности мира, упомянул о том, что разумный человек не должен привязываться к недолговечному богатству, к неверной, славе и высоким постам. Восхваляя Музаффара, он заговорил о том, что хотя муллы и другие «ограниченные и недальновидные люди» винят эмира в неспособности и несмелости, из-за которых он сначала потерпел от христианского войска поражение под Зирабулаком и на Чупанатинской высоте, потерял «15леск мира» — Самарканд, стал слугой неверных, затем согласился на проведение телеграфной линии и открытие в своей столице российского торгового представительства, но все же он был великим эмиром, сильным, справедливым, заботящимся о подданных. Куш беги говорил о Музаффаре так, словно тот уже умер. Достойным наследником отца он назвал Абдул Ахада и добавил, что в правление этого эмира «Благородное государство Бухара восстановит силу и величие».
Говоря это, он краем глаза смотрел на своего соперника, стремясь разгадать его мысли, вызвать на откровенный разговор.
Остонакул, чувствуя это, не менял выражения лица, пил чай, держа в одной руке чашку, а другой рукой перебирая четки. Невозможно было узнать, о чем он думает.
— Но наследник пока молод—после недолгого молчания продолжал Шо Мухаммед.— Рядом с молодым эмиром должны стоять опытные и испытанные люди из числа его верных слуг— значит, конечно, вы, защитник справедливости, опора эмирата. Ваш готовый к услугам раб, я, в покорности своей, полагаю, что было бы прекрасно, если бы вы приняли участие в управлении страной, избрали себе то из государственных дел, какое вам более по душе,— будь то главнокомандование войсками ли что другое, нет чтобы стояли вы близко к его высочеству.
Старик замолчал, уступив очередь говорить своему гостю. Остонакул заставил его немного подождать, а потом, оставив тему об эмирате и его делах, задал вдруг своему собеседнику вопрос:
— Оплот державы! Скажите, пожалуйста, сколько вам в этом году исполняется лет?
Кушбеги удивился неожиданному вопросу.
— Бог даст, к зимнему сорокадневью закончу семьдесят восьмой,— ответил он, а потом, подумав, что, может быть, Остонакул считает его дряхлым стариком и потому неподходящим для исправления обязанностей министра двора при новом эмире, добавил: — Но, благодарение богу, я еще бодр, крепок!
Между тем дрожащие голова и руки, три-четыре последних, еще уцелевших зуба, хриплое дыхание никак не подтверждали верности высказывания премьер-министра.
— Долгая жизнь — это счастье, посланное богом,— сказал Остонакул,— а долгая жизнь при здоровом теле — это вдвойне счастье... Этот сидящий перед вами тихий бедняк в свои молодые годы нашел в одном рукописном сборнике вот такое стихбтворение:
Радость жизни — до тридцати лет, К сорока — умерить надо работу.
Когдалюдойдешь к пятидесяти, найдешь ты слабость, К шестидесяти — не найдешь здоровья. К семидесяти смерть мужчины красива, К восьмидесяти подошел — свалился с ног. Девяносто — это безнадежье жизни, о друг, . К ста подойдешь — надоест тебе жизнь.
Но если хорошо подумать,— продолжал Остонакул,— то получается, что мысль поэта неверна, пример оплота эмирской державы, такого богатыря, как вы, опровергает это утверждение. И после тридцати лет вы видели радости жизни, в сорок лет труды ваши не только не умерились, а, напротив, умножились, в Полную богатырскую силу, в пятьдесят никакой слабости вы не знали, в шестьдесят были совершенно здоровы, живым-здоровым миновали и семьдесят, и вот теперь бодрым и сильным, ваша милость, подходите к восьмидесяти. Бог , даст, и в девяносто, и в сто вы будете оплотом державы, а если угодно будет богу, не потеряете радостей в жизни и жизнь не надоест вам. Особенно если эта долгая жизнь будет протекать так же, как и сейчас, в благостном величии, счастливо.
«Хитрец жалит меня,-— подумал Шо Мухаммед,— дескать, засиделся на должности, пора, освободи место! Нет, милейший, хоть мой стан и согбен наподобие лука, но этот лук зароет в землю сотни таких стрел, как твоя!»
И в ответ на намеки соперника он сказал:
— Если моя долгая жизнь и оказывается в тягость другим, то мне самому она не тяжела! Если всевышний по своей щедрости подарит своему рабу еще столько же лет жизни, я их все отдам моему повелителю, покровителю, благодетелю!
— Да, да! — быстро нашелся Остонакул.— Оплоту державы, вижу, ничуть не в тяжесть груз управления государством! Воистину вы — старик-богатырь!
Воцарилось долгое молчание. Остонакул дважды перебрал свои яхонтовые четки.
«Если он и не желает говорить, то цель его все равно выяснилась,—подумал кушбеги,— он хочет занять мое Место. И малолетних эмирских отпрысков он посадил под домашний арест с той целью, чтобы представиться Абдул Ахаду хорошим, а потом выпросить у него мой пост».
Тут Шо Мухаммеду пришла в голову мысль: «А ведь, пожалуй, было бы хорошо, если б он постарался занять трон эмира». И того, чего Шо Мухаммед сначала опасался, он теперь захотел всей душой: попытку Остонакула захватить трон Абдул Ахад легко мог бы с вооруженной помощью туркестанского генерал-губернатора подавить, и уж конечно тогда самого Остонакула он уничтожил бы. Вот тогда Шо Мухаммед сразу и навсегда был бы избавлен от своего опасного соперника.
С целью пощекотать самолюбие и тщеславие Остонакула он с коварной любезностью произнес:
— Вы, защитник справедливости, действительно достойный и благородный человек.
Остонакул вопросительно взглянул на него.
— Поскольку вы приехали в столицу с немалым воинством, да еще и с обозом, в Ширбадане безрассудные люди обеспокоились, стали говорить, что, может быть, правитель Шахрисябза прибыл, чтоб захватить эмирский престол... Ведь то, что вы первенец покойного прежнего эмира и старший брат ныне умирающего, известно и вашему покорному рабу, и кое-кому еще!..
Перестав перебирать четки, Остонакул как-то беспокойно посмотрел кушбеги в глаза.
— Да, это известно,— повторил Шо Мухаммед.— Поэтому, если, допустим, с вашей стороны и было бы проявлено что-нибудь, но чем думают безрассудные люди, никто этому не удивился бы. Однако ваши самолюбие и благородство столь высоки, что вы не только никогда не
помышляли о подобном, а, напротив, имея в виду интересы государства и покой подданных, в эти дни, когда наш охраняющий равновесие державы высокий повелитель покидает престол и этот тленный мир, вы, сочувствуя счастливому престолонаследнику, поддерживаете его...
Но и этот витиеватый шахматный ход ничуть не помог Шо Мухаммеду в его игре. Вместо ожидаемого кушбеги ответа, «приоткрывающего завесу», Остонакул вдруг насмешливо улыбнулся и проговорил полушутливо-полусерьезно:
— Оплот державы! Если у других гостиные — это только гостиные, то у вас она еще и место для зрелищ. Только этот сидящий перед вами несмышленый бедняк никак не может понять, почему его, старого человека, делают здесь предметом для обозрения?
Кушбеги смутился, почувствовав себя побежденным; голова его стала мелко трястись.
Дело в том, что под потолком гостиной, над второй дверью, которая вела во внутренний двор дома, виднелся тусклый просвет. Во время разговора Остонакул заметил, как за стеклом там скользнула тень и затем стала различимой женская голова. Она то появлялась, то скрывалась. Шо Мухаммед, сидевший спиной к входу, не видел просвета. А удивленный гость, исподволь наблюдая, вспомнил: как-то давно ему рассказывали об этом оконце, устроенном Шо Мухаммедом для того, чтобы во время приема иностранных послов или других важных гостей жены и дочери его могли тайно смотреть на них. Это тоже было одной из странностей старика.
Но сегодня подсматривание в тайное оконце было не просто любопытством женщин. Когда кушбеги привез Остонакула из Ширбадана в город, хитрый и любознательный сын премьера — государственный казначей Мухаммед Шариф — узнал, что отец намерен встретиться с гостем наедине. Он приказал одному из своих близких пойти в дом отца и предложить его дочери — сестре Мухаммед Шарифа, чтоб та подслушала их разговор и запомнила все, что услышит. Старшая дочь премьера была заодно с братом и не раз выполняла такие его поручения. Сын не очень-то доверял отцу, считая его слишком осторожными непредусмотрительным; он намеревался сам вступить в борьбу с Остонакулом, если в этой борьбе отец проявит слабость.
Набравшись спокойствия, кушбеги наконец так ответил своему гостю:
— Ничего не случилось, мой досточтимый друг! Я давно, запретил моим домашним заглядывать в это оконце, но только, когда они ходят по двору, их тень падает туда. Не обращайте на такой пустяк внимания.
Но это объяснение хозяина дома не устранило возникших неловкости и холодка. Беседа, и так не теплая, теперь совсем не клеилась.
Сославшись на необходимость нанести визит жене эмира—матери Абдул Ахада, Остонакул встал с места.
Прощаясь с хозяином дома у порога двери, он, будто внезапно вспомнив, сказал:
— Пусть это останется между нами, но я слышал, якобы генерал-губернатор прислал престолонаследнику секретное письмо, в котором рекомендует ему после восшествия на престол уволить некоторых крупных чиновников и назначить на их место знающих и способных людей из своего рода. Вы не слышали об этом?
Остонакул этой только что пришедшей в голову выдумкой хотел вызвать в душе соперника тревогу. Кушбеги побледнел. Упоминание о «знающих и способных людях» кольнуло его особенно чувствительно: Шо Мухаммед был неграмотным! Слова Остонакула походили на правду: в те дни начальник строительства Закаспийской железной дороги генерал-лейтенант Анненков, выехав из Ташкента в Чарджоу, по пути остановился в Кермине, где виделся с Абдул Ахадом, беседовал с ним наедине. Может быть, действительно наследнику было письмо от генерал-губернатора Розенбаха? Коварный Остонакул и в Кермине, конечно, имеет лазутчиков, он в курсе событий, происходящих в крепости тамошнего правителя.
Шо Мухаммед удержал себя от излишних вопросов, а чтобы показать, что и сам не лыком шит, скрыв свое беспокойство, вымолвил:
— Я слышал об этом... По-вашему, каких крупных чиновников имел в виду генерал-губернатор?
Откуда мне знать? — лукаво ответил Остонакул.— Наверное, он имел в виду таких, как мы с вами, состарившихся чиновников.
Останив таким образом своего соперника в тревоге и волнении, Остонакул ушел.
Спустя четверть часа в гостиной появился государственный казначей Мухаммед Шариф.
— Потолковали? Что говорит эта ишачья голова?
Старик рассказал сыну об опасных намеках и язвительных усмешках Остонакула. Казначей растревожился не на шутку.
— Полагаю, все ясно! — заключил он.— Этот смиренный, с поджатыми губами, любезник, не нашего рода, не нашего племени... ящер!.. Да, именно ядовитый ящер!.. Сговорился против нас с губернатором и даже, может быть, с самим наследником. Губернатор-то ведь его знакомый. Теперь, пока не поздно, надо разрушить его планы!..
— Как ты разрушишь?
— Надо каким-либо образом склонить Абдул Ахада в нашу сторону и опорочить Остбнакула в его глазах. Если мы сумеем это сделать, значит, выиграли, не сумеем — проиграли.
— Ну хорошо, а как, по-твоему, мояшо овиноватить Остонакула в глазах престолонаследника?
— Я сегодня, сразу же, вот сейчас, отправлюсь в Кермине. Повидаю наследника, скажу, что Остонакул что-то замышляет, по-видимому собирается, как только умрет эмир, захватить цитадель, воссесть на троне.
— Незрелая у тебя мысль, сын мой. Все равно нельзя скрыть твой отъезд в Кермине. Как только Остонакул узнает о твоим отъезде, он заподозрит тебя в недобром и, возможно, сам отправится к Абдул Ахаду. Да и эмир еще жив, неизвестно, когда умрет.
— Не сегодня-завтра умрет!
— А если не умрет?
Никак невозможно, чтобы он не умер.
— Говорят, одно дело болезнь, а другое — смерть.
Ну хорошо, а что же мы в таком случае будем делать? Остонакул, как паук, будет плести днем и ночью свою вражью паутину, а мы будем спокойно смотреть на него, что ли?
Взглянув на полуоткрытую дверь, Шо Мухаммед сказал:
— Закрой дверь!
Мухаммед Шариф встал и тихонько закрыл дверь.
— У меня есть задумка,— прошептал старик.— Едва омир умрет, я погоню в город надежного десятского, чтобы он прежде всего примчался к солдатам Остонакула и сказал им: «Страна — без падишаха, казна — без хозяина, кто что возьмет —то его!» Солдаты Остонакула, конечно, тут же кинутся к цитадели. Я заранее предупрежу начальника артиллерии, чтобы он держал войско наготове, и, как только шахрисябзцы нападут, он быстро их подавит и устранит. Потом мы сообщим о происшествии престолонаследнику, скажем, что шахрисябзцы по приказу Остонакула пытались захватить цитадель и посадить на трон своего правителя, но мы, узнав об этом, сразу разгромили их, привели к смирению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Когда мальчик подрос, мать рассказала ему, чей он сын, но взяла с него клятву никогда не раскрывать этой тайны, пока сам отец не откроет людям ее. Бедная мать дрожала за жизнь своего ребенка, потому что члены семьи эмира могли отравить его, дабы устранить возможного в будущем претендента на престол.
Другая тайна Остоиакула относилась к его яхонтовым четкам,
В детстве отец приставил к нему в качестве учителя муллу-шиита, которого верующие почитали как святого. В 1868 году, когда Музаффар потерпел позорное поражение под Джизаком и, сдав царским войскам Самарканд, убежал в Кермине, этот самый учитель, сочтя момент подходящим для свержения Музаффара и утверждения на престоле своего высокородного ученика, впервые рассказал Остонакулу, что истинный его отец — покойный эмир Назрулла и что сам Остонакул, как старший брат Музаффара, имеет право наследования; он должен поднять мятеж, свергнуть Музаффара и занять вместо него престол...
Остонакул понял, что учитель знает о его тайне, а раз тайну знают два человека, то это не не тайна. И тогда он выхватил обоюдоострый кинжал и ударил им старика в живот. Четки выпавшие из рук старика, он взял себе, ибо верил, что четки человека, причисленного к лику святых, обладают чудодейственной силой. Вот с того времени
и доныне, уже семнадцать лет, Остонакул не выпускает эти четки из своих рук...
Остонакула, внешне мягкого и благочестивого | а на деле требовательного, расчетливого и предусмотрительного, любили оба эмира, и Назрулла и Музаффар. Верно служа им, он достиг высших чинов и постов, стал влиятельнейшим человеком. В Шахрисябзе он железной рукой придавил всех подозреваемых в недовольстве эмиром главарей вольнолюбивого рода кенагасов и всяких прочих врагов Музаффара: одних убил, других заставил подчиниться себе. Что касается налогов и податей, то они взимались и в урожайные годы и в недород. Народ не так боялся эмира, как Остонакула. Сотни семей земледельцев и ремесленников становились нищими, умирали от голода, ограбленные чиновниками Остонакула. А набожный правитель тем временем дарил молельням, мазарам, муллам и шейхам сотни тысяч сребреников, строил пристанища для паломников в Мекке, Медине, Стамбуле...
Кушбеги Шо Мухаммед жил в Бухаре, в своем доме, на территории цитадели. Отделанная резьбою по гипсу гостиная в его доме одновременно служила приемной. Двери и окна ее выходили на длинную веранду. В большой нише гостиной стояло штук десять — двенадцать больших и малых часов, они тикали, словно состязаясь между собой. Это были подарки хозяину дома от иноземных гостей.
Встретив сегодня в Ширбадане Остонакула и сказав ему: «Давайте обсудим, как быть дальше», министр двора, стремясь что-либо у него выудить, пригласил его приехать в бухарскую цитадель. Остонакул согласился. В цитадели министр двора привел Остонакула к себе в гостиную. Как только они вошли, часы пробили двенадцать. Часовщик-немец, которого судьба каким-то образом забросила в Бухару, поставил все механизмы часов так, что, как только пробивали одни, начинали бить другие часы. Министр двора наслаждался их боем. Остонакул же, который и раньше бывал здесь, эту страсть Шо Мухаммеда считал каким-то кривляньем.
Хозяин, дома посадил гостя на почетное место, слуга быстро принесли и разостлали скатерть, поставили угощения в серебряной и золотой посуде.
Шо Мухаммед придвинул к себе чайник, его слуги поняв, что министр двора хочет остаться со своим гостем наедине, вышли из комнаты.
Предложив гостю есть и пить, Шо Мухаммед затеял большой разговор. По обычаю стариков и восточных мудрецов, он начал с рассуждений о тленности мира, упомянул о том, что разумный человек не должен привязываться к недолговечному богатству, к неверной, славе и высоким постам. Восхваляя Музаффара, он заговорил о том, что хотя муллы и другие «ограниченные и недальновидные люди» винят эмира в неспособности и несмелости, из-за которых он сначала потерпел от христианского войска поражение под Зирабулаком и на Чупанатинской высоте, потерял «15леск мира» — Самарканд, стал слугой неверных, затем согласился на проведение телеграфной линии и открытие в своей столице российского торгового представительства, но все же он был великим эмиром, сильным, справедливым, заботящимся о подданных. Куш беги говорил о Музаффаре так, словно тот уже умер. Достойным наследником отца он назвал Абдул Ахада и добавил, что в правление этого эмира «Благородное государство Бухара восстановит силу и величие».
Говоря это, он краем глаза смотрел на своего соперника, стремясь разгадать его мысли, вызвать на откровенный разговор.
Остонакул, чувствуя это, не менял выражения лица, пил чай, держа в одной руке чашку, а другой рукой перебирая четки. Невозможно было узнать, о чем он думает.
— Но наследник пока молод—после недолгого молчания продолжал Шо Мухаммед.— Рядом с молодым эмиром должны стоять опытные и испытанные люди из числа его верных слуг— значит, конечно, вы, защитник справедливости, опора эмирата. Ваш готовый к услугам раб, я, в покорности своей, полагаю, что было бы прекрасно, если бы вы приняли участие в управлении страной, избрали себе то из государственных дел, какое вам более по душе,— будь то главнокомандование войсками ли что другое, нет чтобы стояли вы близко к его высочеству.
Старик замолчал, уступив очередь говорить своему гостю. Остонакул заставил его немного подождать, а потом, оставив тему об эмирате и его делах, задал вдруг своему собеседнику вопрос:
— Оплот державы! Скажите, пожалуйста, сколько вам в этом году исполняется лет?
Кушбеги удивился неожиданному вопросу.
— Бог даст, к зимнему сорокадневью закончу семьдесят восьмой,— ответил он, а потом, подумав, что, может быть, Остонакул считает его дряхлым стариком и потому неподходящим для исправления обязанностей министра двора при новом эмире, добавил: — Но, благодарение богу, я еще бодр, крепок!
Между тем дрожащие голова и руки, три-четыре последних, еще уцелевших зуба, хриплое дыхание никак не подтверждали верности высказывания премьер-министра.
— Долгая жизнь — это счастье, посланное богом,— сказал Остонакул,— а долгая жизнь при здоровом теле — это вдвойне счастье... Этот сидящий перед вами тихий бедняк в свои молодые годы нашел в одном рукописном сборнике вот такое стихбтворение:
Радость жизни — до тридцати лет, К сорока — умерить надо работу.
Когдалюдойдешь к пятидесяти, найдешь ты слабость, К шестидесяти — не найдешь здоровья. К семидесяти смерть мужчины красива, К восьмидесяти подошел — свалился с ног. Девяносто — это безнадежье жизни, о друг, . К ста подойдешь — надоест тебе жизнь.
Но если хорошо подумать,— продолжал Остонакул,— то получается, что мысль поэта неверна, пример оплота эмирской державы, такого богатыря, как вы, опровергает это утверждение. И после тридцати лет вы видели радости жизни, в сорок лет труды ваши не только не умерились, а, напротив, умножились, в Полную богатырскую силу, в пятьдесят никакой слабости вы не знали, в шестьдесят были совершенно здоровы, живым-здоровым миновали и семьдесят, и вот теперь бодрым и сильным, ваша милость, подходите к восьмидесяти. Бог , даст, и в девяносто, и в сто вы будете оплотом державы, а если угодно будет богу, не потеряете радостей в жизни и жизнь не надоест вам. Особенно если эта долгая жизнь будет протекать так же, как и сейчас, в благостном величии, счастливо.
«Хитрец жалит меня,-— подумал Шо Мухаммед,— дескать, засиделся на должности, пора, освободи место! Нет, милейший, хоть мой стан и согбен наподобие лука, но этот лук зароет в землю сотни таких стрел, как твоя!»
И в ответ на намеки соперника он сказал:
— Если моя долгая жизнь и оказывается в тягость другим, то мне самому она не тяжела! Если всевышний по своей щедрости подарит своему рабу еще столько же лет жизни, я их все отдам моему повелителю, покровителю, благодетелю!
— Да, да! — быстро нашелся Остонакул.— Оплоту державы, вижу, ничуть не в тяжесть груз управления государством! Воистину вы — старик-богатырь!
Воцарилось долгое молчание. Остонакул дважды перебрал свои яхонтовые четки.
«Если он и не желает говорить, то цель его все равно выяснилась,—подумал кушбеги,— он хочет занять мое Место. И малолетних эмирских отпрысков он посадил под домашний арест с той целью, чтобы представиться Абдул Ахаду хорошим, а потом выпросить у него мой пост».
Тут Шо Мухаммеду пришла в голову мысль: «А ведь, пожалуй, было бы хорошо, если б он постарался занять трон эмира». И того, чего Шо Мухаммед сначала опасался, он теперь захотел всей душой: попытку Остонакула захватить трон Абдул Ахад легко мог бы с вооруженной помощью туркестанского генерал-губернатора подавить, и уж конечно тогда самого Остонакула он уничтожил бы. Вот тогда Шо Мухаммед сразу и навсегда был бы избавлен от своего опасного соперника.
С целью пощекотать самолюбие и тщеславие Остонакула он с коварной любезностью произнес:
— Вы, защитник справедливости, действительно достойный и благородный человек.
Остонакул вопросительно взглянул на него.
— Поскольку вы приехали в столицу с немалым воинством, да еще и с обозом, в Ширбадане безрассудные люди обеспокоились, стали говорить, что, может быть, правитель Шахрисябза прибыл, чтоб захватить эмирский престол... Ведь то, что вы первенец покойного прежнего эмира и старший брат ныне умирающего, известно и вашему покорному рабу, и кое-кому еще!..
Перестав перебирать четки, Остонакул как-то беспокойно посмотрел кушбеги в глаза.
— Да, это известно,— повторил Шо Мухаммед.— Поэтому, если, допустим, с вашей стороны и было бы проявлено что-нибудь, но чем думают безрассудные люди, никто этому не удивился бы. Однако ваши самолюбие и благородство столь высоки, что вы не только никогда не
помышляли о подобном, а, напротив, имея в виду интересы государства и покой подданных, в эти дни, когда наш охраняющий равновесие державы высокий повелитель покидает престол и этот тленный мир, вы, сочувствуя счастливому престолонаследнику, поддерживаете его...
Но и этот витиеватый шахматный ход ничуть не помог Шо Мухаммеду в его игре. Вместо ожидаемого кушбеги ответа, «приоткрывающего завесу», Остонакул вдруг насмешливо улыбнулся и проговорил полушутливо-полусерьезно:
— Оплот державы! Если у других гостиные — это только гостиные, то у вас она еще и место для зрелищ. Только этот сидящий перед вами несмышленый бедняк никак не может понять, почему его, старого человека, делают здесь предметом для обозрения?
Кушбеги смутился, почувствовав себя побежденным; голова его стала мелко трястись.
Дело в том, что под потолком гостиной, над второй дверью, которая вела во внутренний двор дома, виднелся тусклый просвет. Во время разговора Остонакул заметил, как за стеклом там скользнула тень и затем стала различимой женская голова. Она то появлялась, то скрывалась. Шо Мухаммед, сидевший спиной к входу, не видел просвета. А удивленный гость, исподволь наблюдая, вспомнил: как-то давно ему рассказывали об этом оконце, устроенном Шо Мухаммедом для того, чтобы во время приема иностранных послов или других важных гостей жены и дочери его могли тайно смотреть на них. Это тоже было одной из странностей старика.
Но сегодня подсматривание в тайное оконце было не просто любопытством женщин. Когда кушбеги привез Остонакула из Ширбадана в город, хитрый и любознательный сын премьера — государственный казначей Мухаммед Шариф — узнал, что отец намерен встретиться с гостем наедине. Он приказал одному из своих близких пойти в дом отца и предложить его дочери — сестре Мухаммед Шарифа, чтоб та подслушала их разговор и запомнила все, что услышит. Старшая дочь премьера была заодно с братом и не раз выполняла такие его поручения. Сын не очень-то доверял отцу, считая его слишком осторожными непредусмотрительным; он намеревался сам вступить в борьбу с Остонакулом, если в этой борьбе отец проявит слабость.
Набравшись спокойствия, кушбеги наконец так ответил своему гостю:
— Ничего не случилось, мой досточтимый друг! Я давно, запретил моим домашним заглядывать в это оконце, но только, когда они ходят по двору, их тень падает туда. Не обращайте на такой пустяк внимания.
Но это объяснение хозяина дома не устранило возникших неловкости и холодка. Беседа, и так не теплая, теперь совсем не клеилась.
Сославшись на необходимость нанести визит жене эмира—матери Абдул Ахада, Остонакул встал с места.
Прощаясь с хозяином дома у порога двери, он, будто внезапно вспомнив, сказал:
— Пусть это останется между нами, но я слышал, якобы генерал-губернатор прислал престолонаследнику секретное письмо, в котором рекомендует ему после восшествия на престол уволить некоторых крупных чиновников и назначить на их место знающих и способных людей из своего рода. Вы не слышали об этом?
Остонакул этой только что пришедшей в голову выдумкой хотел вызвать в душе соперника тревогу. Кушбеги побледнел. Упоминание о «знающих и способных людях» кольнуло его особенно чувствительно: Шо Мухаммед был неграмотным! Слова Остонакула походили на правду: в те дни начальник строительства Закаспийской железной дороги генерал-лейтенант Анненков, выехав из Ташкента в Чарджоу, по пути остановился в Кермине, где виделся с Абдул Ахадом, беседовал с ним наедине. Может быть, действительно наследнику было письмо от генерал-губернатора Розенбаха? Коварный Остонакул и в Кермине, конечно, имеет лазутчиков, он в курсе событий, происходящих в крепости тамошнего правителя.
Шо Мухаммед удержал себя от излишних вопросов, а чтобы показать, что и сам не лыком шит, скрыв свое беспокойство, вымолвил:
— Я слышал об этом... По-вашему, каких крупных чиновников имел в виду генерал-губернатор?
Откуда мне знать? — лукаво ответил Остонакул.— Наверное, он имел в виду таких, как мы с вами, состарившихся чиновников.
Останив таким образом своего соперника в тревоге и волнении, Остонакул ушел.
Спустя четверть часа в гостиной появился государственный казначей Мухаммед Шариф.
— Потолковали? Что говорит эта ишачья голова?
Старик рассказал сыну об опасных намеках и язвительных усмешках Остонакула. Казначей растревожился не на шутку.
— Полагаю, все ясно! — заключил он.— Этот смиренный, с поджатыми губами, любезник, не нашего рода, не нашего племени... ящер!.. Да, именно ядовитый ящер!.. Сговорился против нас с губернатором и даже, может быть, с самим наследником. Губернатор-то ведь его знакомый. Теперь, пока не поздно, надо разрушить его планы!..
— Как ты разрушишь?
— Надо каким-либо образом склонить Абдул Ахада в нашу сторону и опорочить Остбнакула в его глазах. Если мы сумеем это сделать, значит, выиграли, не сумеем — проиграли.
— Ну хорошо, а как, по-твоему, мояшо овиноватить Остонакула в глазах престолонаследника?
— Я сегодня, сразу же, вот сейчас, отправлюсь в Кермине. Повидаю наследника, скажу, что Остонакул что-то замышляет, по-видимому собирается, как только умрет эмир, захватить цитадель, воссесть на троне.
— Незрелая у тебя мысль, сын мой. Все равно нельзя скрыть твой отъезд в Кермине. Как только Остонакул узнает о твоим отъезде, он заподозрит тебя в недобром и, возможно, сам отправится к Абдул Ахаду. Да и эмир еще жив, неизвестно, когда умрет.
— Не сегодня-завтра умрет!
— А если не умрет?
Никак невозможно, чтобы он не умер.
— Говорят, одно дело болезнь, а другое — смерть.
Ну хорошо, а что же мы в таком случае будем делать? Остонакул, как паук, будет плести днем и ночью свою вражью паутину, а мы будем спокойно смотреть на него, что ли?
Взглянув на полуоткрытую дверь, Шо Мухаммед сказал:
— Закрой дверь!
Мухаммед Шариф встал и тихонько закрыл дверь.
— У меня есть задумка,— прошептал старик.— Едва омир умрет, я погоню в город надежного десятского, чтобы он прежде всего примчался к солдатам Остонакула и сказал им: «Страна — без падишаха, казна — без хозяина, кто что возьмет —то его!» Солдаты Остонакула, конечно, тут же кинутся к цитадели. Я заранее предупрежу начальника артиллерии, чтобы он держал войско наготове, и, как только шахрисябзцы нападут, он быстро их подавит и устранит. Потом мы сообщим о происшествии престолонаследнику, скажем, что шахрисябзцы по приказу Остонакула пытались захватить цитадель и посадить на трон своего правителя, но мы, узнав об этом, сразу разгромили их, привели к смирению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49