Ну скажи на милость, набитая дура! По правде, в темноте он этого не видел и бурчал чуть не всю дорогу. Не знаю, откуда он ехал и куда мчался, и еще того меньше, от кого хлопотал по шее, но он полюбопытствовал: «А что такое сатта?» И когда я ответила — «рохля», он вполголоса пустил кого-то картинно трехэтажным и мрачно молчал потом целую минуту, длившуюся вечность. Когда я попросила остановить, он снова вскричал — да здесь же голый лес! Я сказала — здесь не голый лес, я тут живу. Он спросил, далеко ли, и на прощанье добавил: «А волки тебя не съедят? Ну смотри!»
Пока я, счастливо разминувшись с волками, писала, мой чай остыл...
О чем там беседуют сейчас Набурги после хоккея? Что-то они говорят друг другу в тишине, когда за окнами все еще кружит этот никому не нужный снег? Мне почему-то видится, что Ирена все еще сидит, зябко кутаясь в темный платок, хотя в доме очень тепло. Но я наверно ошибаюсь. Скорее всего ошибаюсь... Так уж она и сидит! Возможно, они, крепко обнявшись, уже спят? Возможно, так же как я, перебирают в памяти этот вечер с облегчением — дескать слава богу, можно поставить галочку? Может быть, дружно рубают подогретые щи со свининой, так как весь день некогда было ТОЛКУ поесть, готовя эти, по правде сказать, никому не нужные деликатесы?
Оба они действительно постарались.
Гунтар заехал за мной на Джеральдине, которая теперь выглядит, о, по крайней мере лет на пятнадцать моложе! Ирена встречала на пороге. Сценарий подпортила только «мадам» Балтман, перехватив меня на половине пути. Градом сыпались на меня комплименты, пока я, бормоча что-то несусветно дурацкое, не то извиняясь, не то благодаря, наконец благополучно не скрылась в жилище Набургов, — а дальше уж все шло как по маслу. Полюбовалась недавно купленной и только что собранной секцией, каких в магазине я не видала. Гунтар охотно объяснил, что в мебельном салоне у работает... (Кто такой там у него работает? Родич не родич, друг не друг, сосед не сосед... Но что-то в этом роде.) Ирена подала на стол великолепный бисквит. Творчество Ундины? Нет, собственное, ответила «автора и слегка покраснела. На газу пекла или в обычной духовке? В электрической, ведь газовой плиты и баллона в их конуре еще нету, но установят в ближайшее время — клятвенно обещал какой-то «Пропан-Бутан» притом посулил польскую плиту. Кто он такой? Гунтар объяснил — газовщик Атис. (Пора наконец и мне решить «газовый вопрос»!) Да, и под конец «гвоздь века» — «Анатомические чудеса» Гунтара, которые... Но, быть может, они вовсе не входили в программу? Может быть, он просто кинулся заполнить неловкую тишину, когда нам вдруг не о чем стало говорить: секцию уже осмотрели и бисквит съели, а фильм еще не начался и снег еще шел? Однако не исключено, что он просто разыграл нас обеих: достав тетрадь и взглянув сперва на меня, потом на Ирену непроницаемым взглядом, он объявил, что решил тоже «заняться литературным творчеством» — хм! — и хочет нам кое-что прочитать, чтобы «получить оценку специалистов» (еще раз хм!.. А в каком жанре? По жанру это — выписки из школьных сочинений под названием «Анатомические чудеса».
Гунтар стоял под люстрой, почти касаясь ее головой, и я отметила, что он выше, чем мне раньше казалось. С удивлением я увидела, что в действительности он и не такой, каким мне раньше казался. Рыжеватые волосы не розового и не лососевого цвета, как при случае язвила Ундина, но с каштаново-красноватым отливом. И когда он, читая, поднимал иногда светлые, почти сверхъестественно длинные ресницы, смеющиеся радужки были не серо-стальные, как мне представлялось раньше, а ультрамариновые, тона южного моря. Зубы сверкали белые, как с рекламы зубной пасты.
Неужто он рылся в тетрадях Ирениных учеников?
Кутаясь в платок, Ирена сидела так, будто к ней это не имеет касательства. Что за этим скрывалось? Тихое согласие или молчаливый отпор?
В тетрадке «Чудес» царил невообразимый хаос. В нее были свалены как в мешок такие жуткие нелепости, что волосы вставали дыбом, вместе с образчиками столь блестящей фантазии, что у меня захватывало дух. Гунтар все подряд преподносил с одинаковым апломбом. Отношение Ирены? По-прежнему никакое! Ни морщинки на лбу, ни улыбки, ни гримасы в уголках рта — не говоря уж о том, что она не обронила ни слова. Она просто-напросто отсутствовала, оставив нас вдвоем с Гунтаром. Когда я собиралась вновь предложить «торговую сделку на взаимовыгодных условиях», Ирена вдруг обратилась к нам со словами: господа заметили, что на дворе идет снег? Тогда и «господа» тоже заметили, что на дворе идет снег. Гунтар сразу озаботился — надо завести машину в гараж и — в раздражении? с облегчением? — оставил нас вдвоем. А у них здесь есть и гараж? Ирена кивнула. Боже мой, ну что я удивляюсь, Гунтар же мне тогда говорил! А вообще — им тут нравится? Ирена сказала — особенно Гучтару, который на Сорочьей улице всегда чувствовал себя примаком. А ей? Ей (после паузы), ей тоже. Никогда в жизни не жила она в такой прекрасной комнате. Но до школы отсюда в три раза дальше. Там, на Сорочьей улице, шла «вечная борьба за тишину», а здесь — «вечная борьба с дефицитом времени»: никто тебя не ждет с горячим ужином. И она неопределенно как-то посмеялась: «Иногда приду с работы — «и сумрачно все, и зловеще на вид, и лес вокруг погоста угрюмо шумит», еще добавив: между прочим, и в прямом смысле слова тоже — недалеко от них кладбище, называется Горное (от него, видно, пошло и название улицы). А что бы она делала и как бы справлялась, будь у нее еще и дети? Она не успела ответить — в окно что-то стукнуло. Гунтар со двора нам что-то кричал, не слышно что, делая какие-то знаки, которых мы не понимали. Тогда он стал лепить небольшие снежки и швырять в окно, и они при ударе о стекло из твердых снежных бутонов распускались а пышные снежные хризантемы. Он был без пальто и без шапки — сумасшедший, в такую метель! — и все больше покрывался снегом. В нем было что-то мальчишеское, особенно — блестящие зубы! Ирена отчужденно сидела, по-прежнему кутаясь в пуховый платок, хотя в комнате было тепло, чтобы не сказать даже слишком тепло. От каждого попадания она чуть вздрагивала, как будто снежок попал ей в лицо.
Потом мы смотрели телевизор. К концу фильма я стала украдкой поглядывать на часы — не опоздать бы на автобус. Ирена сказала, что Гунтар меня отвезет. Однако он, очень покорно на нас глядя, очень жалобно проговорил, что сейчас будут передавать хоккей, и от исхода этого матча зависит, будет ли... и так далее. Боже мой, да зачем ему беспокоиться — почему бы мне не уехать общественным транспортом, если... и так далее. Вы не обидитесь, если... и так далее. Ну, разумеется, нет, ведь... и так далее. И мы расстались приятнейшим образом. Ирена пошла меня проводить. Автобуса, увы, не было. Отменен? Мы опоздали? На остановке под навесом мы дрожали по меньшей мере полчаса, обсуждая метеорологические условия, которые чувствовали на собственной шкуре, прежде чем меня осенила «гениальная мысль» двинуться в путь на своих двоих. Когда мы прощались и я торопила ее идти домой и сразу переодеться, Ирена сказала «сейчас» и почему-то добавила, что только посмотрит, как я пойду.
Чем больше я об этом думаю, тем грустнее звучат в моих ушах ее слова — и тем противнее горечь похмелья!
Но возможно это грипп? Надо все же выпить аспирин. И приму ударную дозу — две таблетки сразу!
20 ноября 1977 года
Не ручаюсь за точность слово в слово, но мне удалось восстановить в памяти целых четыре из вчерашних «анатомических чудес» Гунтара.
1. Ночью он одним глазом спал, а другим думал. Комментарий Гунтара: «А днем наоборот!»
2. Маленький лосенок состоял из двух огромных ушей, двух больших глаз и четырех бесконечных ног.
Комментарий Гунтара: «Собран из оставшихся частей».
3. Он снял очки и посмотрел на меня босыми глазами. Комментарий Гунгара: «Хорошо хоть ноги были
обуты!»
4. Она постучала, но никто не отозвался. Тогда она толкнула дверь и за столом увидала затылок. Но и тогда затылок на нее не взглянул и продолжал медленно хлебать из миски.
Мой комментария: «Мне где-то встречались эти строки...»
Комментарий Гунтара: «Ха-ха-ха-ха!»
У меня еще стоит в ушах его смех. Гунтар из тех людей, у которых думает только мозг, хлебает только рот, обуты могут быть только ноги и смотрят только глаза. Ему не дано почувствовать давящее одиночество глухого затылка. Как и многие люди, он лишен образного мышления. Умные этот свой иэъян сознают, глупые нет. Умные этот изъян прячут, глупые им гордятся... Стоп! Уж не придираюсь ли я просто к Гунтару после вчерашнего «похода» (подцепила насморк и уже засопливила три носовых платка... Бог ты мой, недаром же строчки показались мне знакомыми: ведь это из Ирениного рассказа!
1 декабря 1977 года
Вот уж Гунтару, наверное, икалось, когда мы с Яниной про него толковали, хотя на Сорочью улицу я поехала отнюдь не затем, чтоб кому-то перемывать косточки, отвезла серый кримплен — к Новому году сделать себе обнову, и мне было обещано сладить ее уже к середине декабря, и к тому же сказано, что «на правлении все ваши поэтессы, которые шьют в «Рижских модах», только рты разинут! Ее бы устами да мед пить, хотя она слабо себе представляет уровень наших дам и их амбиции.
Квартирка казалась непривычно просторной, пустой и незнакомой. Произошла смена декораций. Мебель переставлена. Кое-что, надо полагать, отсюда и увезли. Набурги ушли не без скандала, как я кстати и чувствовала: разве я не видела, как под блестящим льдом бурлят черные водовороты, разве я не слышала, как гладкий покров дает трещины? И трещины постепенно расходятся все шире. Гунтар с Ундиной не могут ужиться: оба и схожие — упрямые, гордые и в то же время несхожие — она ужас как любит поддеть, а он сразу лезет бутылку, он — денежный человек, она — человек безденежный. Из-за денег тоже они под конец сцепились не на шутку. Гунтар заявил, что здесь не останется, «ему до чертиков надоело кормить пригульных вылупков», на что Ундина ответила — «от пригульного слышу» Е дерзко засмеялась. В этом месте своего рассказа Янина, уперши маленькие руки в крутые бока, показала, как Ундина смеялась. Ха-ха-ха! — смеялась она так знакомо и была так на Ундину похожа... И неожиданно я увидела, что на глаза ее навернулись слезы. Сразу сконфузившись, Янина быстро смахнула непрошеную влагу и — оправдываясь? — добавила, что так-то говорить Гунтару не следовало... ну и Ундине тоже, ведь — вы наверное знаете, что и Гунтар безотцовщина. Это я впервые слышала. Да, да! Вместе со старшей сестрой жила тут одна, Набург, бухгалтер ли, счетовод ли, инвалидка она с протезом — в первое лето после войны ходила по ягоды и наскочила на мину — с лица хорошая, да «кому нужна жена однорукая, особенно в деревне?» Там, где нынче Ошупилсский совхоз, раньше было два колхоза, и в одном из них — вроде Янина назвала «Красное утро» — бригадиром был такой Колешь. Так в школе Гунтара потом и дразнили: «Колешь тебя наколол... Колешь тебя наколол!» Да и с виду Гунтар вылитый Колешь: они все, хорошиши, такие красноперки, и сам старик, и Гунтар, и Атис, наследник от законного брака. (Не тот ли это «газовщик Атис»?) Старик сейчас ворочает в совхозе, а что он там за шишка, пес его знает. Теперь-то уж полинял и стал, не такой шустрый, а раньше, однако, осанист был и разворотлив, но и ершистый мужик, и Гунтар характером весь в отца... И все же одно у ней, у Янины, в голове не укладывается — почему он, Гунтар, которому ведь «Иисусе Хрясте, выпала такая же доля!», относится к Дарису гак холодно, чуть не враждебно. Раз как-то она зятю про это обмолвилась, да только скандала добилась: нечего сравнивать его мать с Ундиной! Его мать несчастный человек, тогда как Ундина обыкновенная шлюха! Ну ладно, пусть так. Но дети-то! Чем виноваты дети? Ушел и дверью хлопнул. «Грех из-за копейки грызться,), с нажимом сказала она, добавив, что Гунтар редко когда со смены вернется без десятки в кармане, Ирена тоже зарабатывает «неплохо», и даже подсчитала досконально: 133 рубля — за нагрузку, 10 рублей — за классное руководство, 10 рублей — за проверку тетрадей, 5 рублей — за руководство кружком* (Надеюсь, я ничего не перепутала.) Ну что уж Гунтару дверью хлопать, если какой-то грош и перепал детям Ундины?
Раз уж разговор нас так далеко завел, я позволила себе вопрос, почему у Ирены с Гунтаром своих детей нету. Не хотят? Вроде бы хотят. Да оба раза сорвалось. Случись какой-нибудь пустяк — и все! Стоит хотя бы споткнуться — и все! В первый-то раз — вешала гардины. Пусть бы еще тяжесть какую подняла, так нет — вешала гардины... Л другой раз сейчас вот, нынешней весной, в апреле. Вдвоем с Гунтаром на Кекавском шоссе в темноте наехали на косулю. Гунтар божился, что толчок был совсем несильный, задел только задние ноги. На «Запорожце» ни царапины. А у Ирены кровотечение началось. Вызвали «скорую», но... Но? Но поздно.
Я между прочим спросила, что стало с косулей
«Мы ее съели», сказала Янина.
19 декабря 1977 года
Ирена не скрывала, что хочет встретиться со мной наедине. Наверно из-за рукописи, чтобы взять без свидетелей, хотя уточнять мы не стали. Ладно, сказала я, когда будет возможность, прочту, и только открыла последнюю страницу — взглянуть на объем рассказа. Почти сорок страниц, значит, около двух листов.
Но, быть может, встретиться наедине она хотела по другой причине? Может быть, у нее до сих пор живо в памяти, как мы втроем, с Гунтаром, мучались, не в силах найти общую тему, — счастье еще, что пошел снег! А быть может, она боялась, что разговор на сей раз пойдет более откровенный, поскольку «мама рассказала все».
И потом буду удивляться, откуда все известно Сиполу?..
Сказать откровенно, и мне бы хотелось в зеленой шкуре кузнечика повиснуть кое-где под потолком вниз головой. Что услышали бы тогда уши кузнечика? Счастливые вздохи Ундины — или же смех вперемежку со всхлипами? Что увидел бы в Сиполе пучеглазый кузнечик? Силу или же слабость, самоотверженность или безволие, благородство или низость? Связывает ли их с Ундиной все еще сильная страсть или с годами все постепенно стало привычкой, или тут неумение — а может, и нежелание — развязать запутанные отношения? Возможно, они заклинились в страданиях, как топоры в сырой колоде? Корабль давно сел на мель, а шум двигателя еще создает видимость движения. Паровоз без пара еще бежит по рельсам привычки. Заплутавший в четырех сторонах света ветер порой еще раздувает давно погасший костер. И на бегу случайно обронит семечко жизни.
А где же кузнечик? Пропал... Нет, вон он! Никуда он не делся, только продвинулся на метр дальше — и знай себе стрекочет! Уж не Сипол ли это, с потолка наблюдающий, как я тут сочиняю свои поклепы?
И потом буду удивляться, что Ундина со мной не разговаривает...
28 августа 1978 года
Ундина с четверга уже в декретном отпуске, как мне сообщила Ирена, когда мы сегодня неожиданно встретились в столице района в кулинарии. Пока стояли в очереди за холодцом и паштетом, она рассказала мне и о своих, как она выразилась, «летних подвигах», а именно—у нее с Гунтаром не совпал отпуск (ему дали в мае), так что вместе они побывали только в двухдневной экскурсии на остров Сааремаа (и все два дня немилосердно лил дождь!), она порядком поработала в саду, «сочетая полезное с приятным», написала пару маленьких рассказов, а тот, который мне когда-то больше всех понравился, отклонили ^же три редакции: одна — поскольку «слишком длинный», другая — «тематика не отвечает профилю издания», третья... Рассказывая, Ирена смеялась и со смехом добавила, что «таким образом ее трижды послали в нокаут и неожиданно по-мальчишески мне подмигнула. Это выглядело очаровательно, но было
совсем на нее не похоже! Ну, хоть нокаутированной она себя не чувствовала — и то слава богу!
Случайная встреча в кулинарии увенчалась совместной поездкой в сторону Ошупилса, так как у гастронома Ирену ждал Гунгар на Джеральдипе. Л сможем мы поместиться? Вопрос был не праздный. Почти весь задний диван, оставив для моего седалища весьма скромное местечко, занимала бесстыдно пузатая громадная корзина — на поворотах дороги она угрожающе на меня двигалась, как тронутая с места гора. Куда это они везут такую прорву яблок? Везут домой. Да ну, неужто в Ошупилсе мало яблок?! Тем более в гаком саду как у Валтманов! Это может показаться невероятным, и тем не менее это так. В окрестностях Ошупилса яблоки нынче не уродились, «все какие-то червивые, паршой побитые и бородавчатые» (это случайно не у куплетиста ли Дреслера стибрено?). К тому же Балтманы растят почти исключительно (Гунтар: «Райские цветики и волшебный цикорий!» Ирена: «Ну, Гунтар!») декоративные растения и цветы, между прочим, и весьма редкие сорта, как она сказала, перечислив потом и поименно: -нии, -фии, -тии, -мии и т. д., которые мне, к сожалению, почти ничего не говорят, но в которые чета Набургов, видно, вложила часть своей лета;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19