Ему казалось, что все его покинули, никто терпеть не может и некому излить свое сердце.
Когда Реэт уехала в город, чтобы на некоторое время избавиться от угнетающей атмосферы дачи, Луи стал ожидать писем от нее. Но когда они не приходили, он понемногу привык, к новому положению вещей, у него исчез даже интерес к тому, чтобы мучить Розалинду и других, и он с большей покорностью начал придерживаться режима. Результатом было то, что за две недели, пока отсутствовала Реэт, он прибавил два килограмма. Все радовались, считая, что здоровье возвращается к нему.
Как-то под вечер позднего лета, когда Луи спал, а Розалинда, уронив на колени свое вязанье, дремала на нижней террасе в плетеном кресле, по ступеням лестницы поднялся Йоэль Хурт, невольно разбудив дремавшую, которая тотчас же сорвала с глаз очки и спрятала их под работой.
— Ах, подумайте, кого я вижу! — воскликнула старая дева нагибаясь, чтобы поднять клубок.
—. Извините, что я нарушил ваш приятный сон.
— Нет, герр Хурт, я совсем не спал, вы нисколько не помешали мне. Но присядьте же, герр Хурт! Вас не видно был с того дня, как благословляли этот дом. Как вы поживали? Но очень жаль, никого нет дома. Все наши сейчас в старом доме...
— Они живут теперь там?
— Ах нет, там есть теперь дачники! Весь дом сдали. — А где другие?
— Луи спит наверху. Он теперь гораздо-гораздо больше здоровый с тех пор, как Греты нет.
— Значит, молодой хозяйки нет дома? — быстро спросил Хурт.
— Нет, но мы ждем ее в суббота. Как только фрау Гретхен уехал, температура Луи сначала поднялся, но я успокаивал его, что фрау Гретхен не может вся жизнь сидеть возле него и тогда он стал. спокойный. Я ему не говорил, что Гретхен приедет в суббота, иначе его температура опять поднялся бы!
— Неужели Луи так привязан к молодой госпоже Нийнемяэ"? — небрежно спросил Хурт.
— О да! Если бы меня здесь не было... Часть своей любви Луи все же отдает мне, — охотно призналась Розалинда, приписывая это обстоятельство своим достоинствам, что должно было поднять ее ценность и в глазах Хурта.— Не желает ли герр архитектор зайти в дом и взглянуть, как там все уютно устроено? — спросила она.
Запах нафталина ударил в нос, когда они проходили через большую комнату. Запах этот исходил от старых мягких стульев, которые, казалось, до самых ножек были сделаны из материи и которые теперь стояли в одинаковых чехлах. Над этим немым сборищем стульев висели на стене две писанные масляными красками картины, тоже закутанные в вуаль из-за проклятых мух. С потолка на длинном шнуре свисала одинокая электрическая лампочка, обернутая в розовую папиросную бумагу.
Хурт поморщился, остановился перед камином и кивком указал на ширму, которая совершенно заслоняла небольшой низенький камин:
— К чему это?
— Но, герр Хурт, кому будет понравиться открытая дыра камина?
Комната Розалинды наверху, которая была когда-то задумана как комната кошачьих лапок, была теперь набита всякими подушечками и кружевцами, а стены увешаны картинками с торчащими за ними пучками мелколепестника. Старая дева сама показалась Хурту частицей этого умершего, запыленного мира, когда она растроганно Подняла с какого-то стула линяло зеленую шелковую подушечку и, сдунув пылинку с ее вышивки, погладив ее, сказала:
— Эта подушечка очень любил моя покойный брат! Он всегда качался на качалка, пока не заснул, и я сшил эта подушка ему под голову. И подумайте, в один день, когда он так дремал, я хожу мимо и не знаю, что он уже давно умерший!
Розалинда слегка сморкнулась, быстро вытерла глаза и спросила:
— А как тут. Вы архитектор, вы это понимай.
Выйдя на балкон, Розалинда попросила гостя ходить и говорить потише, потому что рядом в комнате спит Луи и не следует мешать его сну.
— Здесь я реши ль поставить на край балкона эти пеларгонии, они так красиво цвели, но в один день, ах, вы знаете, этот Луи такой, он велел убрать их, потому что плохо себя почувствовал, жаловался на головная боль, не переносил эти цветы. Ах, — повторила Розалинда, — он, мы все боимся его!
Когда Йоэль вечером того же дня, катаясь один на озере, поднял глаза и взглянул на свое строение, он почувствовал, будто он на этом берегу возвел некий склеп и будто там по стенам, словно мох или плесень, расползались все увиденные и воображаемые кружевца, одеяльца, подушечки, заполняя все комнаты. Что-то словно давило его, и, закрывая глаза, он физически реально ощущал, будто его, а вместе с ним и Реэт хотели задушить здесь с коварно невинным видом. Он попытался вырваться из этой паутины, но она все крепче облепляла его.
Спустя долгое время он открыл глаза и увидел, как розовато-красный полумесяц вставал из-за леса и мельницы. Он схватил весло. От недавнего кошмарного видения в душе его осталась печаль, которая веяла на него даже с берегов, даже с редких звезд на поблекшем небе, и так много одиночества, что его некуда было деть.
Он улегся в лодке, положив голову на жесткую скамью, как когда-то давно, весной. Где-то в береговой траве громко и однообразно скрипел коростель, а поодаль крестьянин, который вел домой лошадь с выгона, во все горло распевал что-то не имевшее ни мелодии, ни ритма. Голос его блуждал безо всякой опоры, выпущенный на свободу голос, не сумевший приложить себя ни к чему. Все остальное казалось упорядоченным: и озеро со своими берегами и группами деревьев на них, небесный свод со своими математически вычерченными звездами, даже кривая и ясно проложенная линия большака неподвижно белела на холме. Был смысл и в дребезжании телеги там, на заросшем травой проселке, только этот бесформенный напев ощущался как некий древний призыв к свободе, как та необузданность сил природы, с которой сорняк вылезает среди рядов посеянного ячменя, да, как сама жизнь, теплая, неуверенная, не прикрепленная ни к какой цели или порядку.
Йоэлю захотелось самому стать таким же неупорядоченным, забыть все свои задачи и цели, как бы вросшие в самую плоть, и со свободными руками пойти навстречу случаю.
Но случай этот был не что иное, как неожиданная встреча с Реэт, которой он так жаждал. Открыть вдруг глаза и увидеть над собой ее склоненную голову, протянуть руку и коснуться ее руки, почувствовать возле себя тепло ее тела!
Он попытался вспомнить движения Реэт, ее взгляд, выражение ее лица, но все его старания были напрасны: образ этой женщины, словно танцуя, ускальзывал от него, и даже лицо ее не имело определенных очертаний.
Это бессилие ухватить ее образ показалось ему большим лишением. Он вдруг приподнялся, оглянулся и спросил испуганно: «Неужели все миновало? Почему я не могу представить себе Реэт?» Но потом он попытался успокоиться и пробормотал: «Она слишком близка мне! Слишком близка — поэтому!»
Когда он на следующий день увидел слетевшую на его стол бабочку, большую, ржаво-красную бабочку, взмахивавшую крылышками, он решил, что это вестник от Реэт. Он приблизил лицо к бабочке, та не улетела, а принялась, слегка отступив, странно подрагивать крыльями и так, продолжая трепетать, снова приблизилась к нему.
И даже какой-нибудь белый, стройный ствол березы, маленькое облачко в синем небе, игра котенка со стружкой на хозяйском верстаке или открытая дверь, где мерещился цветастый платок, — все напоминало Реэт, вернее, ее отсутствие. Все это вызывало сладкую муку. «Ребячество, ребячество, — подумал он, — чистейшее ребячество!»
В субботу приехала Реэт. Она была вовсе не подготовлена к тому прохладному приему, который ожидал ее дома. Правда, Розалинда наполнила цветами вазы в ее комнате, но она инстинктивно боялась потерять с приездом Реэт все свои преимущества и все свое влияние на Луи. Ей очень- хотелось бы., чтобы Реэт в дальнейшем находилась подальше от Луи, чтобы она вовсе не имела с ним дела, и, едва они вошли в комнату Луи, Розалинда сообщила:
— Ах, я забыл сказать, герр Хурт был здесь, спрашивал о вас и посылал вам привет.
— Вот как, — попыталась Реэт ответить безразлично, просматривая температурный листок Луи.
— Да, я показал ему все комнаты!
— Этого не надо было делать, — холодно ответила Реэт.
Цифры перед глазами потеряли всякий смысл. Она внимательно глядела на них, лишь бы избежать взгляда темных глаз Луи, устремленных на нее. Она чувствовала, что Луи знает все или догадывается обо всем и сама она словно муха в паутине, каждое движение которой сейчас же вызывает внезапное нападение.
Луи, который ожидал, что Реэт его погладит, обнимет, сядет на край кровати и возьмет его руку, был разочарован. Он даже пожалел, что температурный листок говорил о небольшом снижении температуры. Потому что Реэт должна была испугаться, разволноваться, потерять голову, а выходило так, что именно в ее отсутствие Луи слегка поправился. По мнению Луи, в Реэт не было заметно ни малейшего интереса к нему, даже малейшего сочувствия не заметно было в ее глазах! Это было невозможно, нестерпимо! Неужели ему опять нужно плеваться кровью, чтобы глаза Реэт раскрылись?
И когда женщины вышли из комнаты, Луи охватило отчаяние, вскоре перешедшее в гнев, так что он ногой несколько раз стукнул в изножие кровати. Потом он разорвал свой температурный лист, швырнул градусник о дверь, и, сбросив с кровати подушки и одеяла, лег ничком, упершись головой в стену, и долго рыдал, пока не уснул.
Проснувшись, он почувствовал какую-то внутреннюю ясность, он как бы стоял выше мира и людей, выше самого себя. Он собрал с полу свои одеяла и подушки, взял бумагу и карандаш и принялся писать:
«Жажда разрушения — согласуется ли она со свободной волей? Нет! А стремление к творчеству? Нет! Или, быть может, лишь немного. Дойти в своем развитии до того, чтобы быть в состоянии уничтожить (себя, других), будучи не на поводу у какой-нибудь страсти, а по свободной воле и в полном сознании. Например, убить себя именно тогда, когда имеются наилучшие надежды на выздоровление. Или умертвить свою возлюбленную именно тогда, когда больше всего любишь ее и она меньше всего ожидает этого».
Отложив бумагу, он принялся чинить карандаш, но услышал через открытое окно, как внизу скрипит гравий и кто-то осторожно шагает, тихонько напевая. Он встал и поспешил на балкон: это Реэт направлялась к озеру. Не отдавая себе отчета, Луи крикнул:
— Подожди, и я с тобой!
— Нет, не ходи! — ответили ему.
Куда собралась Реэт? Не захотела ли она попросту уйти подальше от Луи?
И Луи, путаясь в полах халата, уже был внизу.
— Сейчас же возвращайся в комнату, а то простудишься ! — приказала Реэт.
— Куда ты? - спросил Луи с таким испуганным видом, что Реэт невольно улыбнулась.
— Купаться, милый человек! — почти пропела она, указывая на купальное полотенце под мышкой, которое Луи раньше не заметил.
— Ради бога, не оставайся там долго, а то я начну думать, что ты утонула! — сказал Луи, слегка стыдясь своей несдержанности, хотя смущение его скоро уступило место страху, что Реэт окончательно ускользнет от него.
Луи ждал уже час с лишним, а Реэт все не возвращалась. Он пришел в сильное возбуждение, оделся как следует и позвал Розалинду, чтобы пойти с ней погулять.
— Ты слышишь? — весело обратился Луи к старой деве и, выходя из дому, указал в ту сторону, откуда все время то тише, то громче доносилось пение.
— Пойдем потише, а то мы скоро будем устать! — удерживала Розалинда юношу.
Но этот голос, доносившийся издали, звучал словно призыв, словно знак, не прерывавшийся ни на минуту. Луи и слушать не захотел об отдыхе...
На сухом, высоком берегу, с пепелищем от прежних костров, посреди кустов орешника и высоких лип, откуда открывался вид на озеро, Реэт расстелила купальную простыню и высыпала на нее полные пригоршни орехов.
Розалинда развернула захваченное с собой одеяло, и Луи уселся на нем. Реэт продолжала заниматься своим делом, не уселась вместе с ними, а, напевая, легкомысленно продолжала сновать среди деревьев. Она на минутку исчезла за орешником и, вернувшись с новой пригоршней орехов, не заводила разговора. Эта замкнутость, показавшаяся Луи почти грубостью, очень раздражала его.
Как раз, когда Реэт снова, вытянувшись и встав на цыпочки, срывала орехи с ближайшего куста, по крутому берегу поднялся Йоэль. Из-за шума листвы на ветру никто не расслышал, как он пристал к берегу. Луи ощутил
словно удар ножом: «Ах, вот почему она пела, вовсе не для меня. Они же сговорились тайно от меня!»
— Ах, герр Хурт! — всплеснула ручками Розалинда. — Вы являетесь, как Лоэнгрин!
Ветка орешника вырвалась из рук Реэт, и она побежала к другим.
Как в оживленной беседе, так и в веселом собирании орехов Розалинда принимала живое участие. Она то и дело указывала то на одну, то на другую гроздь орехов, и Йоэль с Реэт наперегонки спешили сорвать их. Йоэль иногда влезал вверх по толстому стволу и своей тяжестью наклонял целое дерево. Когда попадалась более увесистая гроздь, Розалинда в экстазе выкрикивала свое, восхищаясь остротой зрения Хурта и выражая свой страх ахами и охами, когда ветки трещали.
Только один Луи хмурился, потому что на него никто не обращал внимания, да, о нем вовсе забыли! Он обиженно встал, отошел и спрятался за кустом, надеясь, что теперь станут искать его, но все так были заняты орехами, даже Розалинду охватил такой азарт, что она и не заметила отсутствия Луи. Она высыпала одну пригоршню орехов за другой на одеяло и беспечно уходила за новыми, как будто с Луи вообще ничего не могло случиться! Рассердившись не на шутку, больной один направился к дому, вынашивая планы мести.
Прежде всего он ни крошки не возьмет в рот, пока другие не поймут, как оскорбили его, и не постараются умилостивить его. Потом он напишет на бумажках еще более прозрачные намеки на возможность самоубийства и так их разбросает, что их непременно должны прочесть. Если и это не поможет, он потихоньку запрется в той комнате, откуда выехала тетя с дочкой, вынет даже ключ, чтобы никто не догадался, где он, и останется там на целых три дня. Пусть ищут тогда! Если случится приступ кашля, он заглушит его подушками.
Он весь вспотел, когда добрался до дому. Но там он почувствовал такую усталость, что не стал осуществлять ни один из своих планов.
За ужином он не говорил ни с кем ни слова, но, когда его, как обычно, послали спать ровно в девять часов, он и не подумал лечь раньше других, — он втайне боялся, что Реэт отправится вечером кататься на озеро. Он следил за каждым шагом этой женщины, стараясь по выражению ее лица и звуку голоса прочесть ее скрытые мысли. Но Реэт была в этот вечер странно умиротворенной, зашла в комнату Луи, даже не побранила за разбитый градусник, а только заменила его новым, отослала Розалинду, с которой Луи повздорил, уговорила его лечь, гладила волосы, говорила слова утешения и даже пообещала, что постарается не покидать Луи, пока он не выздоровеет совсем. Хотя эта неожиданная ласковость и доброта вначале показались подозрительными, но вскоре он подпал под их обаяние и обещал впредь вести себя хорошо и никого не беспокоить своими капризами.
Реэт присела на край кровати и держала влажную руку Луи в своей, надеясь, что так он скорее заснет. Юноша лег на бок, свернувшись полукольцом вокруг Реэт и подложив ее руку себе под щеку. Жесткое, холодное обручальное кольцо коснулось его скулы, причиняя ему почти боль.
— Я не люблю это кольцо, — сказал он. — Сними его! Так. А теперь надень его мне на палец, как залог.
Кольцо было велико и слишком свободно, только сустав слегка удерживал его. Луи снова положил руку на колено Реэт, но, едва ощутив сквозь тонкое платье его мягкую округлость, он в каком-то экстазе с силой потянул к себе Реэт, не отдавая отчета, что он с ней собирается сделать.
— Луи, ты с ума сошел! Оставь, пожалуйста!
Она попыталась оторвать от себя потные руки юноши. Луи был в безумстве, шептал непонятные слова, задыхался и трепетал. Когда Реэт заметила, что дело, принимает столь серьезный оборот, она испугалась.
— Я расскажу все Йльмару! — крикнула она.
— Я не боюсь его! Я его ненавижу! Я могу даже убить его, как и тебя, если ты не будешь любить меня!
Наконец Реэт вырвалась и поднялась.
— Ты не любишь меня! — жалобно простонал юноша. — Никто не любит меня! Все ненавидят и презирают меня. К чему мне тогда добиваться здоровья?
— Помолчи-ка и будь умником! Так, теперь у тебя постель в порядке и одеяло на месте, засни!
— Ты никуда больше не пойдешь? Ты тоже ляжешь сейчас спать?
— Конечно!
— Но зачем ты недавно поглядела на часы? Не лги, ты хочешь избавиться от меня! Я знаю, я знаю, я знаю!
На следующее утро Розалинда проснулась раньше всех не только потому, что было воскресенье, но и оттого, что она во всю ночь почти не сомкнула глаз. Все то, что она подслушала за дверью и что постаралась увидеть собственными глазами, так устрашило ее, что даже ее при
родное чувство юмора, иногда помогавшее ей преодолевать разные конфузы, на этот раз покинуло ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Когда Реэт уехала в город, чтобы на некоторое время избавиться от угнетающей атмосферы дачи, Луи стал ожидать писем от нее. Но когда они не приходили, он понемногу привык, к новому положению вещей, у него исчез даже интерес к тому, чтобы мучить Розалинду и других, и он с большей покорностью начал придерживаться режима. Результатом было то, что за две недели, пока отсутствовала Реэт, он прибавил два килограмма. Все радовались, считая, что здоровье возвращается к нему.
Как-то под вечер позднего лета, когда Луи спал, а Розалинда, уронив на колени свое вязанье, дремала на нижней террасе в плетеном кресле, по ступеням лестницы поднялся Йоэль Хурт, невольно разбудив дремавшую, которая тотчас же сорвала с глаз очки и спрятала их под работой.
— Ах, подумайте, кого я вижу! — воскликнула старая дева нагибаясь, чтобы поднять клубок.
—. Извините, что я нарушил ваш приятный сон.
— Нет, герр Хурт, я совсем не спал, вы нисколько не помешали мне. Но присядьте же, герр Хурт! Вас не видно был с того дня, как благословляли этот дом. Как вы поживали? Но очень жаль, никого нет дома. Все наши сейчас в старом доме...
— Они живут теперь там?
— Ах нет, там есть теперь дачники! Весь дом сдали. — А где другие?
— Луи спит наверху. Он теперь гораздо-гораздо больше здоровый с тех пор, как Греты нет.
— Значит, молодой хозяйки нет дома? — быстро спросил Хурт.
— Нет, но мы ждем ее в суббота. Как только фрау Гретхен уехал, температура Луи сначала поднялся, но я успокаивал его, что фрау Гретхен не может вся жизнь сидеть возле него и тогда он стал. спокойный. Я ему не говорил, что Гретхен приедет в суббота, иначе его температура опять поднялся бы!
— Неужели Луи так привязан к молодой госпоже Нийнемяэ"? — небрежно спросил Хурт.
— О да! Если бы меня здесь не было... Часть своей любви Луи все же отдает мне, — охотно призналась Розалинда, приписывая это обстоятельство своим достоинствам, что должно было поднять ее ценность и в глазах Хурта.— Не желает ли герр архитектор зайти в дом и взглянуть, как там все уютно устроено? — спросила она.
Запах нафталина ударил в нос, когда они проходили через большую комнату. Запах этот исходил от старых мягких стульев, которые, казалось, до самых ножек были сделаны из материи и которые теперь стояли в одинаковых чехлах. Над этим немым сборищем стульев висели на стене две писанные масляными красками картины, тоже закутанные в вуаль из-за проклятых мух. С потолка на длинном шнуре свисала одинокая электрическая лампочка, обернутая в розовую папиросную бумагу.
Хурт поморщился, остановился перед камином и кивком указал на ширму, которая совершенно заслоняла небольшой низенький камин:
— К чему это?
— Но, герр Хурт, кому будет понравиться открытая дыра камина?
Комната Розалинды наверху, которая была когда-то задумана как комната кошачьих лапок, была теперь набита всякими подушечками и кружевцами, а стены увешаны картинками с торчащими за ними пучками мелколепестника. Старая дева сама показалась Хурту частицей этого умершего, запыленного мира, когда она растроганно Подняла с какого-то стула линяло зеленую шелковую подушечку и, сдунув пылинку с ее вышивки, погладив ее, сказала:
— Эта подушечка очень любил моя покойный брат! Он всегда качался на качалка, пока не заснул, и я сшил эта подушка ему под голову. И подумайте, в один день, когда он так дремал, я хожу мимо и не знаю, что он уже давно умерший!
Розалинда слегка сморкнулась, быстро вытерла глаза и спросила:
— А как тут. Вы архитектор, вы это понимай.
Выйдя на балкон, Розалинда попросила гостя ходить и говорить потише, потому что рядом в комнате спит Луи и не следует мешать его сну.
— Здесь я реши ль поставить на край балкона эти пеларгонии, они так красиво цвели, но в один день, ах, вы знаете, этот Луи такой, он велел убрать их, потому что плохо себя почувствовал, жаловался на головная боль, не переносил эти цветы. Ах, — повторила Розалинда, — он, мы все боимся его!
Когда Йоэль вечером того же дня, катаясь один на озере, поднял глаза и взглянул на свое строение, он почувствовал, будто он на этом берегу возвел некий склеп и будто там по стенам, словно мох или плесень, расползались все увиденные и воображаемые кружевца, одеяльца, подушечки, заполняя все комнаты. Что-то словно давило его, и, закрывая глаза, он физически реально ощущал, будто его, а вместе с ним и Реэт хотели задушить здесь с коварно невинным видом. Он попытался вырваться из этой паутины, но она все крепче облепляла его.
Спустя долгое время он открыл глаза и увидел, как розовато-красный полумесяц вставал из-за леса и мельницы. Он схватил весло. От недавнего кошмарного видения в душе его осталась печаль, которая веяла на него даже с берегов, даже с редких звезд на поблекшем небе, и так много одиночества, что его некуда было деть.
Он улегся в лодке, положив голову на жесткую скамью, как когда-то давно, весной. Где-то в береговой траве громко и однообразно скрипел коростель, а поодаль крестьянин, который вел домой лошадь с выгона, во все горло распевал что-то не имевшее ни мелодии, ни ритма. Голос его блуждал безо всякой опоры, выпущенный на свободу голос, не сумевший приложить себя ни к чему. Все остальное казалось упорядоченным: и озеро со своими берегами и группами деревьев на них, небесный свод со своими математически вычерченными звездами, даже кривая и ясно проложенная линия большака неподвижно белела на холме. Был смысл и в дребезжании телеги там, на заросшем травой проселке, только этот бесформенный напев ощущался как некий древний призыв к свободе, как та необузданность сил природы, с которой сорняк вылезает среди рядов посеянного ячменя, да, как сама жизнь, теплая, неуверенная, не прикрепленная ни к какой цели или порядку.
Йоэлю захотелось самому стать таким же неупорядоченным, забыть все свои задачи и цели, как бы вросшие в самую плоть, и со свободными руками пойти навстречу случаю.
Но случай этот был не что иное, как неожиданная встреча с Реэт, которой он так жаждал. Открыть вдруг глаза и увидеть над собой ее склоненную голову, протянуть руку и коснуться ее руки, почувствовать возле себя тепло ее тела!
Он попытался вспомнить движения Реэт, ее взгляд, выражение ее лица, но все его старания были напрасны: образ этой женщины, словно танцуя, ускальзывал от него, и даже лицо ее не имело определенных очертаний.
Это бессилие ухватить ее образ показалось ему большим лишением. Он вдруг приподнялся, оглянулся и спросил испуганно: «Неужели все миновало? Почему я не могу представить себе Реэт?» Но потом он попытался успокоиться и пробормотал: «Она слишком близка мне! Слишком близка — поэтому!»
Когда он на следующий день увидел слетевшую на его стол бабочку, большую, ржаво-красную бабочку, взмахивавшую крылышками, он решил, что это вестник от Реэт. Он приблизил лицо к бабочке, та не улетела, а принялась, слегка отступив, странно подрагивать крыльями и так, продолжая трепетать, снова приблизилась к нему.
И даже какой-нибудь белый, стройный ствол березы, маленькое облачко в синем небе, игра котенка со стружкой на хозяйском верстаке или открытая дверь, где мерещился цветастый платок, — все напоминало Реэт, вернее, ее отсутствие. Все это вызывало сладкую муку. «Ребячество, ребячество, — подумал он, — чистейшее ребячество!»
В субботу приехала Реэт. Она была вовсе не подготовлена к тому прохладному приему, который ожидал ее дома. Правда, Розалинда наполнила цветами вазы в ее комнате, но она инстинктивно боялась потерять с приездом Реэт все свои преимущества и все свое влияние на Луи. Ей очень- хотелось бы., чтобы Реэт в дальнейшем находилась подальше от Луи, чтобы она вовсе не имела с ним дела, и, едва они вошли в комнату Луи, Розалинда сообщила:
— Ах, я забыл сказать, герр Хурт был здесь, спрашивал о вас и посылал вам привет.
— Вот как, — попыталась Реэт ответить безразлично, просматривая температурный листок Луи.
— Да, я показал ему все комнаты!
— Этого не надо было делать, — холодно ответила Реэт.
Цифры перед глазами потеряли всякий смысл. Она внимательно глядела на них, лишь бы избежать взгляда темных глаз Луи, устремленных на нее. Она чувствовала, что Луи знает все или догадывается обо всем и сама она словно муха в паутине, каждое движение которой сейчас же вызывает внезапное нападение.
Луи, который ожидал, что Реэт его погладит, обнимет, сядет на край кровати и возьмет его руку, был разочарован. Он даже пожалел, что температурный листок говорил о небольшом снижении температуры. Потому что Реэт должна была испугаться, разволноваться, потерять голову, а выходило так, что именно в ее отсутствие Луи слегка поправился. По мнению Луи, в Реэт не было заметно ни малейшего интереса к нему, даже малейшего сочувствия не заметно было в ее глазах! Это было невозможно, нестерпимо! Неужели ему опять нужно плеваться кровью, чтобы глаза Реэт раскрылись?
И когда женщины вышли из комнаты, Луи охватило отчаяние, вскоре перешедшее в гнев, так что он ногой несколько раз стукнул в изножие кровати. Потом он разорвал свой температурный лист, швырнул градусник о дверь, и, сбросив с кровати подушки и одеяла, лег ничком, упершись головой в стену, и долго рыдал, пока не уснул.
Проснувшись, он почувствовал какую-то внутреннюю ясность, он как бы стоял выше мира и людей, выше самого себя. Он собрал с полу свои одеяла и подушки, взял бумагу и карандаш и принялся писать:
«Жажда разрушения — согласуется ли она со свободной волей? Нет! А стремление к творчеству? Нет! Или, быть может, лишь немного. Дойти в своем развитии до того, чтобы быть в состоянии уничтожить (себя, других), будучи не на поводу у какой-нибудь страсти, а по свободной воле и в полном сознании. Например, убить себя именно тогда, когда имеются наилучшие надежды на выздоровление. Или умертвить свою возлюбленную именно тогда, когда больше всего любишь ее и она меньше всего ожидает этого».
Отложив бумагу, он принялся чинить карандаш, но услышал через открытое окно, как внизу скрипит гравий и кто-то осторожно шагает, тихонько напевая. Он встал и поспешил на балкон: это Реэт направлялась к озеру. Не отдавая себе отчета, Луи крикнул:
— Подожди, и я с тобой!
— Нет, не ходи! — ответили ему.
Куда собралась Реэт? Не захотела ли она попросту уйти подальше от Луи?
И Луи, путаясь в полах халата, уже был внизу.
— Сейчас же возвращайся в комнату, а то простудишься ! — приказала Реэт.
— Куда ты? - спросил Луи с таким испуганным видом, что Реэт невольно улыбнулась.
— Купаться, милый человек! — почти пропела она, указывая на купальное полотенце под мышкой, которое Луи раньше не заметил.
— Ради бога, не оставайся там долго, а то я начну думать, что ты утонула! — сказал Луи, слегка стыдясь своей несдержанности, хотя смущение его скоро уступило место страху, что Реэт окончательно ускользнет от него.
Луи ждал уже час с лишним, а Реэт все не возвращалась. Он пришел в сильное возбуждение, оделся как следует и позвал Розалинду, чтобы пойти с ней погулять.
— Ты слышишь? — весело обратился Луи к старой деве и, выходя из дому, указал в ту сторону, откуда все время то тише, то громче доносилось пение.
— Пойдем потише, а то мы скоро будем устать! — удерживала Розалинда юношу.
Но этот голос, доносившийся издали, звучал словно призыв, словно знак, не прерывавшийся ни на минуту. Луи и слушать не захотел об отдыхе...
На сухом, высоком берегу, с пепелищем от прежних костров, посреди кустов орешника и высоких лип, откуда открывался вид на озеро, Реэт расстелила купальную простыню и высыпала на нее полные пригоршни орехов.
Розалинда развернула захваченное с собой одеяло, и Луи уселся на нем. Реэт продолжала заниматься своим делом, не уселась вместе с ними, а, напевая, легкомысленно продолжала сновать среди деревьев. Она на минутку исчезла за орешником и, вернувшись с новой пригоршней орехов, не заводила разговора. Эта замкнутость, показавшаяся Луи почти грубостью, очень раздражала его.
Как раз, когда Реэт снова, вытянувшись и встав на цыпочки, срывала орехи с ближайшего куста, по крутому берегу поднялся Йоэль. Из-за шума листвы на ветру никто не расслышал, как он пристал к берегу. Луи ощутил
словно удар ножом: «Ах, вот почему она пела, вовсе не для меня. Они же сговорились тайно от меня!»
— Ах, герр Хурт! — всплеснула ручками Розалинда. — Вы являетесь, как Лоэнгрин!
Ветка орешника вырвалась из рук Реэт, и она побежала к другим.
Как в оживленной беседе, так и в веселом собирании орехов Розалинда принимала живое участие. Она то и дело указывала то на одну, то на другую гроздь орехов, и Йоэль с Реэт наперегонки спешили сорвать их. Йоэль иногда влезал вверх по толстому стволу и своей тяжестью наклонял целое дерево. Когда попадалась более увесистая гроздь, Розалинда в экстазе выкрикивала свое, восхищаясь остротой зрения Хурта и выражая свой страх ахами и охами, когда ветки трещали.
Только один Луи хмурился, потому что на него никто не обращал внимания, да, о нем вовсе забыли! Он обиженно встал, отошел и спрятался за кустом, надеясь, что теперь станут искать его, но все так были заняты орехами, даже Розалинду охватил такой азарт, что она и не заметила отсутствия Луи. Она высыпала одну пригоршню орехов за другой на одеяло и беспечно уходила за новыми, как будто с Луи вообще ничего не могло случиться! Рассердившись не на шутку, больной один направился к дому, вынашивая планы мести.
Прежде всего он ни крошки не возьмет в рот, пока другие не поймут, как оскорбили его, и не постараются умилостивить его. Потом он напишет на бумажках еще более прозрачные намеки на возможность самоубийства и так их разбросает, что их непременно должны прочесть. Если и это не поможет, он потихоньку запрется в той комнате, откуда выехала тетя с дочкой, вынет даже ключ, чтобы никто не догадался, где он, и останется там на целых три дня. Пусть ищут тогда! Если случится приступ кашля, он заглушит его подушками.
Он весь вспотел, когда добрался до дому. Но там он почувствовал такую усталость, что не стал осуществлять ни один из своих планов.
За ужином он не говорил ни с кем ни слова, но, когда его, как обычно, послали спать ровно в девять часов, он и не подумал лечь раньше других, — он втайне боялся, что Реэт отправится вечером кататься на озеро. Он следил за каждым шагом этой женщины, стараясь по выражению ее лица и звуку голоса прочесть ее скрытые мысли. Но Реэт была в этот вечер странно умиротворенной, зашла в комнату Луи, даже не побранила за разбитый градусник, а только заменила его новым, отослала Розалинду, с которой Луи повздорил, уговорила его лечь, гладила волосы, говорила слова утешения и даже пообещала, что постарается не покидать Луи, пока он не выздоровеет совсем. Хотя эта неожиданная ласковость и доброта вначале показались подозрительными, но вскоре он подпал под их обаяние и обещал впредь вести себя хорошо и никого не беспокоить своими капризами.
Реэт присела на край кровати и держала влажную руку Луи в своей, надеясь, что так он скорее заснет. Юноша лег на бок, свернувшись полукольцом вокруг Реэт и подложив ее руку себе под щеку. Жесткое, холодное обручальное кольцо коснулось его скулы, причиняя ему почти боль.
— Я не люблю это кольцо, — сказал он. — Сними его! Так. А теперь надень его мне на палец, как залог.
Кольцо было велико и слишком свободно, только сустав слегка удерживал его. Луи снова положил руку на колено Реэт, но, едва ощутив сквозь тонкое платье его мягкую округлость, он в каком-то экстазе с силой потянул к себе Реэт, не отдавая отчета, что он с ней собирается сделать.
— Луи, ты с ума сошел! Оставь, пожалуйста!
Она попыталась оторвать от себя потные руки юноши. Луи был в безумстве, шептал непонятные слова, задыхался и трепетал. Когда Реэт заметила, что дело, принимает столь серьезный оборот, она испугалась.
— Я расскажу все Йльмару! — крикнула она.
— Я не боюсь его! Я его ненавижу! Я могу даже убить его, как и тебя, если ты не будешь любить меня!
Наконец Реэт вырвалась и поднялась.
— Ты не любишь меня! — жалобно простонал юноша. — Никто не любит меня! Все ненавидят и презирают меня. К чему мне тогда добиваться здоровья?
— Помолчи-ка и будь умником! Так, теперь у тебя постель в порядке и одеяло на месте, засни!
— Ты никуда больше не пойдешь? Ты тоже ляжешь сейчас спать?
— Конечно!
— Но зачем ты недавно поглядела на часы? Не лги, ты хочешь избавиться от меня! Я знаю, я знаю, я знаю!
На следующее утро Розалинда проснулась раньше всех не только потому, что было воскресенье, но и оттого, что она во всю ночь почти не сомкнула глаз. Все то, что она подслушала за дверью и что постаралась увидеть собственными глазами, так устрашило ее, что даже ее при
родное чувство юмора, иногда помогавшее ей преодолевать разные конфузы, на этот раз покинуло ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37