— Я требую немедленной выдачи виновников бунта! Казаки молчали. Было тихо. Белый генеральский
конь, закусив удила, бил копытом кремнистую землю полигона, и она гудела глухо, как бубен.
— Вы слышите?! Я требую выдать мне сейчас же виновных!— повторил генерал.
Полк молчал. Проскакав на полном аллюре вдоль фронта туда и обратно, генерал, привстав на стременах, высоко поднял над головой белую из тонкого шелка парадную перчатку и крикнул:
— Даю вам пять минут на размышление. И если через пять минут виновники не будут мне выданы, я сотру вас с лица земли, как позорное племя бунтовщиков. Достаточно взмаха моей перчатки — и на вас обрушится ливень огня двенадцати пулеметов. Итак — пять минут!
Вдруг из дрогнувших рядов левого фланга выступил вперед пожилой, крепко сбитый казак с черной бородой. Не доходя до генерала пяти шагов, он стал как вкопанный и громко отрапортовал:
— Во всем виноват я, ваше высокопревосходительство. Принимаю всю вину на себя.
Остолбеневшие казаки узнали в бородатом однополчанине Авдея Ивановича Лузина — крестного дядю Федора Бушуева, пошедшего в действующую армию добровольцем.
Генерал, ошарашенный неожиданным рапортом престарелого казака, на мгновение растерялся. Но тут же, придя в себя, проговорил:
— Ага. Но этого мало...— И он тотчас же приказал толпившимся позади него всадникам в офицерских погонах убрать с полигона старого казака.
Офицеры, окружив Авдея Лузина, отвели его в сторону, передав затем подбежавшим с винтовками наперевес солдатам.
Между тем казаки, продолжавшие молча стоять в строю, знали, что Авдея Лузина и в лагере-то не было в день этого страшного происшествия. Старик прибыл в полк только на второй день после катастрофы, когда в полку уже было обнаружено исчезновение трех казаков и есаула Стрепетова, бежавшего, как поговаривали, вместе с казаками.
Спустя полчаса, когда по приказанию генерала был выведен из строя и взят под ружье каждый девятый, когда постигла такая же участь и всех казаков, дежуривших в сотнях в день убийства Скуратова, остальных казаков погнали под конвоем пехоты в лагерь. Черные от зноя и жажды, обреченно поникшие, они походили на арестантов.
В ту же ночь, когда стрепетовский ординарец Санька Курташ, вызвав Федора Бушуева из казармы, сказал, что есаул советует им скрыться, Федор, посовещавшись с приятелями, решил-таки сделать, как предлагал есаул. А перед рассветом, когда замертво спал весь лагерь и ливень с ветром бушевал в окрестной степи, тройка беглецов, попадав на своих оседланных строевиков, покинула лагерь.
Решившись на побег, Федор сказал приятелям:
— Дорога у нас одна — к Салкыну.
— Будет ли прок-то?— усомнился Пашка Сучок.
— Попытка не пытка,— ответил Федор.
— А не податься ли нам в степь? Там на первых порах можно будет у тамыров укрыться. Есть у меня там на примете такие...— сказал Андрей Прахов.
— Нет, братцы. Без Салкына — я ни шагу. Да и уговор у нас был. Дескать, в случае чего — крой, мол, ко мне. Я, говорит, всегда тебя выручу,— сказал Федор.
И казаки, положившись на Федора, согласились с его резонными доводами, решившись на тайную встречу с Салкыном.
Совершив суточный марш,— день они провели, схоронившись с конями в дремучем сосновом бору,— беглецы на вторую же ночь достигли хутора Подснежного, расположенного в десяти верстах от родной станицы. Шли они переменным аллюром в стороне от торных дорог и трактов, по целинной глухой степи, в обход встречных сел и аулов. И только хутор Подснежный, где жила Даша Немирова, не мог Федор Бушуев обойти стороной и провел своих спутников по единственной его улице на рысях, не сбавляя аллюра. Ночь была темная — хоть глаз выколи. Но Федор, несколько приотстав от спутников, все же различил в темноте неясные очертания знакомого дома, в горнице которого горел свет. Придержав коня, Федор на секунду остановился около палисадника, густо заросшего кустами сирени и акацией. У него замерло сердце при взгляде на освещенное окно. Он привстал на стременах и затаил дыхание. Но как ни напрягал он свои по-орлиному зоркие глаза, ему ничего не удалось увидеть за наглухо закрытой занавеской. О, как дорого заплатил бы он сейчас, чтобы хоть на мгновение увидеть Дашу.
Но вот легкая, как крыло птицы, тень промелькнула за занавеской. Затем мелькнула поверх занавески обнаженная по локоть девичья рука. Огонь погас.
И Федор, пришпорив своего нервно подрагивающего строевика, поскакал во мглу вслед за своими спутниками.
За час до рассвета беглецы, спешившись на берегу озера, где стояла хлызовская мельница, оставили коней в камыше, связав их поводьями, а сами воровски прокрались к стоявшей на отлете саманной сторожке, где жил Салкын.
Спустя полчаса беглецы сидели у столика, заваленного книгами, с жадностью пили, обжигаясь, горячий чай, наскоро приготовленный расторопным хозяином. И Салкын, выслушав гостей, сказал после раздумья:
— Ну что ж. Никуда не денешься. Придется что-то придумывать, выручать из беды вас, товарищи...
Помолчали. Прислушались. Было тихо. Салкын сказал:
— Прежде всего надо припрятать до света ваших коней.
— Куда же?— спросил Федор с тревогой.
— Найдем куда,— успокоил его Салкын.
— А мы?
— Переднюете у меня. Хозяина, кстати, дома нет — шляется где-то по ярмаркам. Мельница на ремонте. Стало быть, посторонних здесь — ни души. Словом, вам повезло, ребята... Ложитесь и отсыпайтесь пока подобру-поздорову. Утро вечера мудренее.
И казаки, успокоившись, улеглись вповалку прямо на пол, на разостланное хозяином рядно.
Какие-то там минуты две-три они, увязая в нахлынувшем на них вязком и зыбком сне, бессвязно вполголоса переговаривались.
— Как-то теперь наш есаул?— вспомнил Федор о Стрепетове и глубоко вздохнул.
— Да-а, вот уж истинным был отцом он для нас с вами, братцы!— прошептал кто-то.
— Не говори, братец...— протянул сонным голосом Пашка Сучок.
— Спас он ведь нас, братцы, подбив на побег... Я в его верую!— утвердительно сказал Федор.
Они замолчали. Пережитое душевное потрясение, бессонная ночь накануне и наконец этот сумасшедший марш сквозь ночную мглу, когда каждую секунду ждали они погони,— все это было теперь уже позади. И бегле-
цы, впервые за эти сутки почувствовав нечеловеческую усталость, тотчас же заснули как убитые.
...Разбуженные на рассвете вооруженным отрядом одностаничников, казаки долго не могли понять, где они и что с ними. И только увидев пристава Касторова, брезгливо роющегося в книжках Салкына, они наконец пришли в себя и все поняли — круг замкнулся.
Беглых казаков, арестованных в сторожке Салкына, временно заточили вместе с приютившим их хозяином в каталажке станичного правления, где кроме них сидело несколько казахов во главе с Садвакасом.
В камере было тесно и душно. Избитый казаками Садвакас, страдая от боли, сидел часами неподвижно в углу и, обхватив руками бритую голову, глухо стонал или шептал слова какой-то молитвы.
— Да замолчи ты, ради Христа, азиат. Дай покою. Не выматывай душу,— раздраженно ворчал Федор.
Садвакас умолкал на минуту. И Федор, участливо тронув его за руку, спрашивал по-казахски:
— Ну как, тамыр, очень больно?
— Уй-баяй, все тело горит,— отвечал Садвакас, покачиваясь, как маятник, из стороны в сторону.
— Да, здорово они тебя, подлецы, отсоборовали, а за што — одному богу известно.
— Вот именно, одному богу,— говорил Салкын.
Умолкнув, арестованные тупо смотрели в пропитанную духотой мглу, отдаваясь невеселым размышлениям о будущем. Федор отлично понимал, что следственная комиссия докопается до прямых виновников убийства сотника и что ничего, кроме расстрела, его в таком случае впереди не ждет. Но, понимая это, он не заводил об этом разговора с Салкыном. Им овладело какое-то равнодушие ко всему на свете. И даже Даша стала теперь для него какой-то чужой, отрешенной. Все было кончено для него. Он это знал. И, как ни странно, ему хотелось сейчас одного: скорейшей расплаты.
От одного из казахов, втолкнутого в камеру вместе с бушуевским работником Максимом, арестованные наслышались о том, что творилось сейчас в окрестных аулах. Джатаки, местами объединившись в конные отряды, совершали по ночам набеги на линейные казачьи станицы, отбивали и угоняли в степь косяки лошадей, выжигали скирды казачьего сена, а кое-где завязывали со станичниками потасовки, похожие на настоящие бои.
Салкын, внимательно выслушав рассказы казаха, задумался и долго сидел молча, невпопад отвечая на редкие, бессвязные вопросы Федора. А глубокой ночью, когда все в камере забылись коротким и чутким сном, Салкын, тронув за руку Федора, шепнул:
— Не спишь, Федя?
— Ни в одном глазу. Помолчав, Салкын сказал шепотом:
— Знаешь, друг, что я надумал?
— Говори, коли не секрет...
— Есть один у нас выход с тобой из этой ловушки — бежать.
— Это куда же?
— В аулы. В степь.
— Да ведь это только легко сказать — бежать, а как?
— Ну, это уж не твоя забота. Тут уж ты положись на мою сноровку. Не из таких казематов, было дело, мы с товарищами уходили. А уж из этой скворешни как-нибудь выберемся. Была бы только охота.
Помолчав, Федор спросил:
— Допустим, мы сбежали. Допустим, скроемся где-нибудь у степных тамыров. Ладно. Согласный. А дальше што?
— Там будет видно — что. Воля подскажет...
И странно, что Федор, до сих пор не думавший об этом, воспринял теперь эту простую мысль Салкына как некое откровение, сразу же проникнувшись горячим желанием во что бы то ни стало вырваться из-под стражи и уйти от суда. А вместе с этим как рукой с него сняло былое отупение и равнодушие. И ни следа не осталось от той покорности, которая возникла в нем с момента ареста и не покидала его до сей поры. Мысли о том, что он может оказаться на воле, дышать милым сердцу запахом горькой степной полыни, увидеть когда-нибудь Дашу, до того захватили его, что он уже не мог теперь спокойно лежать на нарах.
— Давай выручай, приятель. Заставь по веки богу молиться. Делай со мной что хочешь. В огонь и в воду за тобой пойду. Вернее меня друга не будет. Любую клятву дам — не подведу.
— Не клянись. Сейчас надо придумать, как нам отсюда выбраться. И потом — не одним же нам уходить. Если уж идти — идти всем скопом. Надо забрать с собой и казахов.
— А если они не согласны?— усомнился Федор.
— Придется уговорить.
— Я потолкую сейчас с Садвакасом. Он тут у них, видать, не из робкого десятка джигит, и они его слушают.
— Правильно. Попытай его по-казахски,— одобрил Салкын.
И Федор тут же, осторожно тронув за руку лежавшего рядом Садвакаса, разбудил его и поделился с ним идеей о побеге. Выслушав Федора, Садвакас горячо пожал ему руку, и Салкын услышал, как казах сказал по-русски и по-казахски:
— Правильно. Друс, тамыр.
А на вторую ночь все арестованные, посвященные в план побега, горячо принялись за работу. Перед рассветом, когда сторожившая их наружная охрана забылась в мирной дремоте, Салкын взялся за разбор печной трубы. Бесшумно вынимая кирпичи, Салкын подавал их Федору, а Федор осторожно и так же бесшумно передавал их в руки товарищей. Работали затаив дыхание, в абсолютной, настороженной тишине. Не прошло и четверти часа, как в открытое потолочное отверстие пахнуло сыростью непогожей, темной ночи; и Салкын, приподнятый Федором и Садвакасом, первым поднялся на потолочное перекрытие. За ним последовали друг за другом все остальные.
Очутившись на чердаке станичного правления, беглецы прислушались к ночи. Дождь шумел по железной крыше, и могучие тополя станичного сада гулко гудели.
— Золотая погодка!— шепнул на ухо Федору Салкын.
Вскоре они выбрались один за другим через слуховое отверстие на крышу здания и, следуя примеру Салкына, стали поочередно спускаться по водосточной трубе на землю.
Благополучно спустившись с крыши, они прошли цепочкой по темному саду; а затем, так же неслышно и ловко перемахнув через невысокую изгородь, подались в крепостные валы.
В степи царила кромешная мгла. Дождь поливал как из ведра. Не было видно ни зги.
Федор шел впереди. Голова кружилась от вольного степного воздуха; и он жадно глотал его, хмелея от этой прохладной ночи, от веселого проливного дождя, от по-
рывистого встречного ветра, от ощущения простора, воли, свободы.
Беглецы уходили все дальше от станицы в глухую степную сторону, рассчитывая на дружеский приют в юртах джатаков.
После убийства сына казаками мятежного полка старый Скуратов, наглухо закрывшись в своем имении, в течение недели не допускал к себе никого даже из тех станичных властей, с которыми связан был в прошлом прочной и длительной дружбой. Однако, услышав о бегстве из-под ареста казаков, заподозренных в убийстве Аркадия, полковник как бы пришел наконец в себя — и вдруг проникся таким ожесточением против бунтовщиков, какого не испытывал даже тогда, когда услышал о гибели сына. Вызвав через своего ординарца атаманов подвластных ему линейных станиц, Скуратов напал на них.
— В рядовые разжалую! На каторгу запеку!— кричал, почернев от гнева, старый Скуратов на вытянувшихся перед ним в струнку атаманов.— Как вы смели допустить бегство этих головорезов?! Позор! Позор!— орал старый полковник, брызжа слюной в лицо побледневшего атамана Муганцева.
— Ваше высокоблагородие!— проговорил, улучив минуту, Муганцев.— Осмелюсь доложить, что прямое участие в убийстве вашего сына случайно задержанных нами казаков — Федора Бушуева, Андрея Прахова и Павла Сучка — пока еще не доказано...
— Молчать! Это не давало вам права разевать рты и создавать им возможности для побега.
— Помилуйте, ваше высокоблагородие!
— Молчать! Никаких оправданий. Засужу. Головой мне ответите, атаман, за бегство изменников!— продолжал кричать прослезившийся от бешенства Скуратов.
Наконец вволю набушевавшись, старый полковник опустился обессиленно в кресло и умолк, прикрыв ладонью глаза. После длительной паузы он, как бы очнувшись от забытья, совсем глухим, отрешенным голосом тихо проговорил:
— Ну, что там в степи? Докладывайте поочередно.
— Осмелюсь доложить, ваше высокоблагородие,— робко начал Муганцев,— что за последнее время участились набеги азиатских шаек не только на нашу станицу, но и на прочие казачьи поселения на Горькой линии вверенного вам военного отдела. Вчера на рассвете вблизи станицы Пресноредутской казаками была перехвачена земская тройка, прискакавшая в станицу без ямщика и седока — акмолинского штабс-капитана Гриневича. А в районе хутора Становского вчера уже в полдень был найден труп пристава Боярского.
— Все это мне известно без вас, господа атаманы,— так же глухо проговорил Скуратов, не поднимая глаз.— Я желаю слышать от вас одно: какие меры приняты вами, во-первых. Во-вторых, мне угодно знать, что вами предпринято для немедленной поимки беглецов.
Переступив с ноги на ногу, переглянувшись с атаманами, Муганцев недоуменно пожал плечами и совсем неуверенно проговорил:
— Не имея на сей счет прямых указаний вашего высокоблагородия, мы, однако, выслали в степь на рекогносцировку два конных разъезда численностью в сорок сабель...
— Так. И каковы результаты?
— Сведений пока не имеем.
— А что делается в других станицах? Атаман Ведерников, докладывайте, как у вас,— обратился Скуратов к станичному атаману станицы Пресногорьковской.
— Положение в нашей станице, ваше высокоблагородие, такое же, как и на всей Горькой линии,— отрапортовал атаман Ведерников.— В аулах продолжается брожение умов...
— Ну, хватит городить мне об этом брожении,— раздраженно прервал Ведерникова Скуратов. И старик, вновь вскочив как ужаленный, забегал с несвойственной его возрасту прытью по кабинету и снова вспылил:— Что за вздор вы несете здесь, господа?! Где ваша смелость и собственная инициатива? Не разъезды — полки вооруженных до зубов казаков давно надо было выслать в степи. Это вам ясно?
Так точно,— откликнулся атаман Ведерников.
— Да, да. Именно — полки. По крайней мере, не менее четырехсот сабель должны вы двинуть в степь из каждой станицы. Пора пройтись огнем и мечом по аулам. Пора проучить мятежные орды. Я приказываю: любой ценой доставить мне живых или мертвых изменников, бежавших из-под ареста. Это — раз. Доносить мне лично дважды в день — утром и вечером — о ходе боевых опе-
раций. Это — два. Не позднее сегодняшнего вечера выслать в мое личное распоряжение вооруженный взвод казаков — три,— заключил Скуратов, обращаясь к Му-ганцеву.
— Слушаюсь, ваше высокоблагородие. Все будет исполнено,— отчеканил Муганцев.
И станичные атаманы, откозыряв полковнику, гуськом покинули его кабинет. Попадав на лошадей, они поскакали во весь карьер в свои станицы выполнять приказ.
А уже к вечеру этого же дня из пяти линейных станиц вышли в степь наспех сформированные, вооруженные огнестрельным и холодным оружием сотни казаков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52