По степи у дороги бродили брошенные врагом мулы, у самого въезда в город стояла большущая немецкая пушка на авто платформе. Проходя через мост, мы увидели торчащий из-подо льда корпус большого немецкого танка.
Полк остановился на первой же улице, и мы с любопытством наблюдали, как методично, через каждые пять минут, от колокольни в полукилометре от нас летели кирпичи. Вслед за тем слышался разрыв снаряда. Мы знали, колокольню обстреливают немцы, но это нас не встревожило, — верно, потому, что, проходя мимо дома с красным флагом, где разместился штаб дивизии, мы видели спокойные, без тени озабоченности, лица офицеров и связных, которые не спеша входили и выходили из штаба.
Еще засветло полк вышел к привокзальным улицам и остановился. Тут мы узнали, что вокзал в руках фашистов, но и это не вызвало волнения, возможно потому, что враг не стрелял.
Кухня батареи «45» не могла найти своих артиллеристов и раздавала кашу всем желающим. Надо было
освободить котел и заложить новую порцию, чтобы приготовить завтрак. Это было не по тыловому, но пехота бегала с котелками к чужой кухне, не делая никаких выводов из такой необычной щедрости повара. Труп с обгорелой головой, сожженный немецкий танк, около которого остановился наш взвод, тоже не отвлекли нашего внимания от приветливых дымков над соседними крышами, и я думал о том, что есть же счастливые люди, которые могут отдохнуть, если они устали, и посидеть в тепле, если замерзли.
Вдруг прозвучала команда:
— Разведка, срочно в штаб!
Эта короткая фраза сразу меняет настроение. Мы вновь почувствовали себя на войне.
Возле штаба нас встретил сам командир полка. Он взял меня и одного из конной разведки, и мы пошли осматривать позиции для расположения наших войск. Шагали по тихим пустынным улицам, среди молчаливых домишек с палисадниками и запертыми воротами. Теперь эти домики не пробуждали во мне мыслей об отдыхе. Я забыл об усталости — я выполнял боевое задание.
Иногда от темных ворот отделялась тень и долетал шепот:
— Наши? Товарищи?
Эти вопросы и торопливые рассказы о положении в городе, о настроении противника подбадривали и согревали меня. Капитан слушал больше из вежливости, все это он уже знал из других источников, но для нас с кавалеристом это была новость, и она вселяла уверенность, что железнодорожную станцию мы возьмем легко. Эти рассказы и близость врага, который находился в полукилометре от нас, — вся эта обстановка опасности рождала тревожное возбуждение.
Как только мы вернулись в штаб, к станции по тихим улицам двинулись роты и отдельные взводы.
Разведка осталась в резерве штаба полка. Наше отделение получило задание охранять одну из улиц на случай просачивания вражеских автоматчиков. Мы заняли дом, расставили патрули. Было тихо, совсем не верилось, что враг почти рядом.
Вдруг в соседнем дворе гулко бабахнул миномет и уже не переставал стрелять до самого утра. От вокзала донеслась пулеметная, очередь и потонула в общем гро- хо*$ Где-то рядом надрывалась батарея «76», над домами взвились светлячки трассирующих пуль.
Я отстоял свой час и, передав пост, вошел в дом. Хозяин собирался в погреб, где уже пряталась его жена. Я посмотрел на него как на сумасшедшего.
— Там же холодно!
— А здесь опасно,— ответил он.
Я рассмеялся:
— Разве снаряд обязательно угодит в этот дом? А если в погреб? Впрочем, как знаете...
Он пошел в погреб, но через час вернулся с женой и всю ночь помогал ей жарить для нас картошку.
Выходить из теплого дома на мороз просто-напросто неприятно, а стоять неподвижно у стены — скучно. Но нести караульную службу надо. Рассматривая улицу, я вертел головой в разные стороны. Автоматчики не просочились, и я был недоволен: впереди в полукилометре от меня идет бой, а я на вспомогательной работе. Война все время поворачивается ко мне буднями. Росла внутренняя неловкость: кто-то рискует жизнью, а я стою «на всякий случай», прислонившись к дому...
Вдруг веер голубеньких светлячков с молниеносной быстротой замелькал перед глазами и ударился о землю в трех шагах от меня. Эта заблудившаяся пулеметная очередь, случайно прилетевшая ко мне, перебила ход мыслей, и я с большим вниманием стал вглядываться в темноту, высматривая вражеских автоматчиков.
Перед рассветом стрельба вспыхнула с новой силой и потом стихла. Станция наша!
Когда рассвело, прошли автоматчики прочесывать привокзальный район, а через пять минут после этого на вокзал пошел наш Брылев. Вскоре он приволок санитарный челнок, полный всяких трофейных лакомств. Громко прославляя его находчивость, мы уплетали шпроты, шоколад, мед, пили сливки и шампанское.
Впервые за несколько недель я разделся и лег спать, как говорится, по-человечески. Но, проворочавшись час в постели, встал — сон убегал от меня. Одевшись, я пошел осматривать город. Вечером снова разделся и снова не смог уснуть. Заметив это, Саша рассмеялся и посоветовал надеть шапку. Вначале я решил, что он шутит, но в шапке я и впрямь сразу уснул.
Среди ночи меня подняли:
— В наряд!
Выяснилось, что комендантский взвод сверх меры увлекся трофеями и теперь лежит в полном составе. На разведчиков возложили охрану штаба полка.
Мы заканчивали наряд, когда телефонисты стали снимать провода, а работники штаба — грузить на машину полковую канцелярию. Наш взвод присоединился к колонне, и мы покинули город. Колонна прошла километров пятнадцать, потом повернула обратно и остановилась в предместье, вблизи какого-то совхоза.
Было очень холодно, и я со старшим сержантом пошел к брошенному дому. От разваленной печи отвратно несло сажей, и, хоть стены защищали от ветра, нам показалось здесь холоднее, чем на улице.
Мы вернулись к своему подразделению. Лица бойцов сердитые, покрасневшие от холода.
— Чего мы здесь стоим?
У меня образование было выше, чем у всех остальных во взводе; бойцы считали, что я должен отвечать на любой вопрос.
Я сказал, что командир полка еще не успел сегодня доложить мне обстановку. Это развеселило ребят, а старшина, который сидел в отдалении на груженой подводе, подозвал меня, чтобы узнать, чего смеются. Мы с ним закурили самокрутки (как старшина, он доставал махорку и мог не курить паршивых немецких сигарет), и он сказал:
— Видишь вон тот красный дом?
— Вижу.
— Иди туда и помоги ребятам получить колбасу.
Он заботился о взводе, но, будучи ленивым, часто
использовал мое послушание.
Только я успел сделать несколько шагов, как колонна двинулась вперед.
— Беги на склад, пусть немедленно возвращаются!— изменил старшина приказ, и я пустился бежать.
Порядок Получения колбасы был сложен и неудобен. В одни руки выдавали только по два круга, поэтому один боец стоял с мешком за углом склада, а двое других носили ему колбасу. Мешок уже почти наполнили, и мы,; разделив груз на равные части, пустились догонять полк, но присоединились к нему только в городе.
Полк остановился у вокзала, и мы заняли свою старую квартиру.
Земляк устроился* на соломе с большущим куском колбасы и продекламировал со свойственным ему акцентом:
— «Сладок будет отдых на снопах тяжелых».
Словно в ответ на это, в дом влетел связкой и
крикнул:
— Выходи строиться!
Полк построился и, простояв до сумерек, двинулся к вокзалу, или, точнее, к тому месту, где раньше был вокзал. Мы пробыли около часа у куч обожженного, как черепки, кирпича — это было все, что осталось от станционных строений,— в ожидании приказа двигаться дальше. Вблизи от нашего подразделения громоздился разбитый танк и рядом лежал сгоревший танкист. Был он махонький, росточком с тринадцатилетнего мальчонку. Дальше еще разбитый танк, и рядом тоже маленькие обуглившиеся тела танкистов.
До сих пор я не знал, что, обгорая, человек так обидно уменьшается в размерах.
Наконец полк двинулся и пошел вдоль колеи. Элеватор, еще днем подожженный немецкой артиллерией, горел, выбрасывая голубце языки пламени, и освещал огромные склады, которые фашистам не удалось поджечь.
Старшина не мог равнодушно смотреть на продовольствие и, кликнув нескольких бойцов, показал на открытую дверь одного из складов, откуда выносили и грузили на машину ящики, банки, мешки.
— Идите получайте продукты!
Я умел читать по-немецки, и поэтому он отрядил меня старшим.
Внутрь склада нас не пустили, а в водке отказали. Продукты нас интересовали мало, у нас была подвода, груженная харчами. Для вида мы взяли ящик шпрот и ящик конфет, но, отойдя от склада, бросили их на дороге, к превеликой радости обыкновенного пехотного подразделения, которое не имело даже такого доступа к складам, как наш взвод.
Сунув несколько коробок шпрот за пазуху, чтоб они согрелись, я побежал догонять своих. Это было трудно, бежать пришлось вдоль дороги по неутоптанному снегу, а батарея «45» ехала сегодня без задержек, и колонна двигалась быстро.
Скоро полк свернул с железнодорожного полотна в степь. Я оглянулся назад. Города не было видно, лишь зарево от пылающего элеватора вздымалось на горизонте. Снова степь, ветер и мороз. Снова маленькие хутора, без приветливых огоньков, с темными проемами окон,
белые трубы на черных пожарищах. Ночь, тысячи ног движутся, утаптывая снег на бесконечных степных просторах. Тело наливается усталостью. Неужели я когда-нибудь забуду эти ночи? Неужели придет время, когда я буду только вспоминать о них?
В полночь показывается несгоревший хутор, и звучит команда:
— Привал!
Я вхожу в ближайший дом и, пока не набилась полная комната бойцов, ложусь на лавку. Хозяева только выбрались из погребов и еще не успели натопить. Холодно. Сквозь полуопущенные веки я вижу, как в комнату входят старший лейтенант, а с ним Красов, Земляк и Кузьмин. Эта тройка — из числа привилегированных во взводе. Они берут у хозяйки стакан, наливают водку и сетуют, что нечем закусить. Я молча лежу на лавке и жду — пригласят меня выпить или нет. Я устал, у меня плохое настроение, и все люди кажутся мне сейчас эгоистами. Я уверен, что меня не заметят, и обида охватывает меня все сильнее и сильнее. Когда надо послать самого грамотного — тогда меня... Но старший лейтенант поворачивается в мою сторону и спрашивает:
— Почему не подходишь к столу?
— Устал,— говорю я громко, а мысленно возмущаюсь: «Вам по двадцать пять, а мне — сорок! Могу я устать или нет?»
— Поднесите стакан старику,— улыбается лейтенант, и я в который уже раз убеждаюсь, как много весит теплое слово. ..
Вынимаю свои шпроты и кладу на стол. За пазухой они успели оттаять и теперь вполне пригодны к употреблению.
Когда мы выходим из дома, холод не кажется уже таким обжигающим, а степь такой неуютной. Бодрым шагом я иду километров пять, но постепенно чувствую, что шагать становится все тяжелее и тяжелее. Ремень винтовки врезается в плечо, как нож, вещевой мешок оттягивает спину. Все становится безразлично, и я едва волочу ноги. Неожиданно полк останавливается. Звучит тревожная команда:
— Разведка, вперед!
Куда только подевалась усталость,— вприпрыжку, по колено в снегу, я бегу к голове колонны.
Перед офицером, который сегодня ведет полк, подняв руки стоит немецкий автоматчик. Очевидно, он отбился от своих и оказался в тылу. Обыскав пленного, мы отправляем его в штаб дивизии.
Теперь разведка возглавляет колонну. Напряженно вглядываемся мы в серую пелену, среди которой раз за разом вырастают стога прошлогоднего хлеба. Внезапно перед нами возникают две темные фигуры.
— Хенде хох! — звучит наш окрик, и они послушно поднимают руки — снова немецкие автоматчики.
Мы отбираем у них оружие, документы и направляем пленных в колонну. Не проходит и четверти часа, как мы встречаем еще двух немцев. Колонна останавливается, и старший лейтенант вызывает охотников, желающих идти вперед и проверить дорогу, ведущую в село, к которому направляется наш полк. Идем, втроем — я, Саша и лейтенант Чернышов.
Чернышов был первым командиром нашего взвода пешей полковой разведки. Мы все очень любили этого славного восемнадцатилетнего мальчика, легендарного храбреца, дважды побывавшего на фронте. Но у нас ему не повезло. Когда наша дивизия уже подошла к передовой, бойцам выдали валенки, а ботинки не отобрали. Солдаты, в надежде, что «война все спишет», неосторожно сменяли ботинки на различные вещи, которые казались им более нужными; когда же неожиданно нагрянула ревизия, во всем взводе не оказалось ни одной пары кожаной обуви. Чернышову грозил военный трибунал, но, учитывая его молодость и заслуги, лейтенанта лишь сняли с должности командира взвода. Теперь он числился при штабе. Заядлый разведчик, он присоединился к нам, соскучившись по делу.
Чернышов в полушубке значительно заметнее, чем мы в наших белых халатах, он идет впереди, и опасность ему грозит больше, чем нам. Саша, очевидно, подумал о том же, потому что мы одновременно обогнали лейтенанта.
Хотя лейтенант и был моим бывшим «отцом-командиром», но испытывал я к нему чувства не сыновние, а отцовские.
— Идите сзади,— сказал я строго, когда он подался обогнать меня.
— У нас новый командир,— рассмеялся Чернышов.
— Нет, серьезно, товарищ лейтенант,—заговорил я извиняющимся тоном.— У вас слишком заметная одежда. Я очень прошу вас.
Он, верно, угадал мое настроение, ибо только вздохнул и послушно замедлил шаг.
Оружие мы держали наготове. Стога, которые, пока мы шли вместе с полком, были просто стогами, казались теперь зловещими призраками. Требовалось большое напряжение воли, чтобы обойти стог вокруг и потыкать штыком во все подозрительные впадины... Иногда мы давали несколько выстрелов по стогу: Саша и Чернышов — из автоматов, я — из винтовки, и, не получив ответа, двигались дальше. Но если стог даже проверен штыком, от него все равно трудно отойти, не оглянувшись несколько раз.
Мы доходим до развилки и решаем идти направо. Чем дальше мы двигаемся, тем неприметнее становится колея, а стога попадаются все чаще. В сером сумраке все видится не таким, как на самом деле. Бурьян становится лесом, высокие снежные сугробы — околицами села. Потом дорога становится едва заметной тропкой.
Вдруг мы замечаем черное пятно и, присев, зорко вглядываемся в него.
Движется ли оно?
Как будто движется.
Лейтенант вырывается вперед, но я и Саша обгоняем его, и мы с трех сторон подходим к пятну. С каждым нашим шагом оно все увеличивается и увеличивается, и наконец мы видим, что это... сани. Сани и рядом с ними хомут.
Чернышов осмотрел их и сказал:
— Это сани старшины третьего батальона.
А где же лошадь? Куда девался сам старшина? На санях остались боеприпасы, продукты. Третий батальон стоит в Субботине, именно там, куда движется наш полк. Может быть, старшина нарвался на немецких автоматчиков?
Мы вернулись к колонне, доложили о находке и о том, что пути дальше нет.
Теперь надо проверить дорогу, идущую влево от развилки. Обстреляв десятка два стогов, наша группа очутилась в балке, за которой должно было лежать Субботино. Мы решили не терять времени, вернуться к колонне, не заходя в село.
— Знаете что, товарищи, — предложил я, — вы молодые, идите-ка в полк,, а я подожду вас здесь.
— Правильно, старик, отдыхай! — И Саша с лейтенантом скрылись в темноте.
Я уселся под стогом и с наслаждением вытянул ноги. Хорошо!
Вокруг царила тишина. Вдруг где-то впереди прозвучал одинокий выстрел.
Я насторожился. Кто мог стрелять? Прошло несколько минут, и снова выстрел,— кажется, ближе. ..
Я почувствовал себя вдруг одиноким среди степи, полной враждебной таинственности, и вспомнил, что мы не обстреляли стога вокруг. Встал и обошел стог, под которым сидел. Нет, здесь нет никого. А рядом? Мой белый халат отчетливо виден на фоне желтой соломы. Возможно, меня уже засекли? Надо сесть и не двигаться.
Еще выстрел. Кажется, совсем недалеко. Может, под необстрелянными стогами прячутся фашистские автоматчики? А может, третий батальон не в Субботине? А может, и село за оврагом вовсе не Субботино? Куда девался старшина третьего батальона?
У меня замерзли ноги, но встать боюсь. Вынимаю гранаты, вставляю в них запалы и кладу рядом с собой, но страх не только не уменьшается, а все растет и растет. Я лишь перевожу взгляд с правого стога на левый.
Вдруг у меня холодеет сердце. Прямо на меня ползет что-то серое. Оно неслышно вынырнуло из темноты и теперь быстро приближается ко мне. Стремительным движением поворачиваю винтовку, но не успеваю выстрелить: серый призрак бешено подпрыгивает и скрывается из глаз.
Заяц!
Я громко хохочу. Потом поднимаюсь на ноги, закуриваю и бегаю вокруг стога, чтобы согреться.
Вскоре слышится скрип снега, а еще через несколько минут появляются знакомые фигуры в белых халатах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10