А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Зачем? Кого он хотел там защищать или выгораживать? Быть может, ту, к которой слуги то и дело относят блюда с привезенными из Бари темно-оранжевыми апельсинами и спелыми, сочными лимонами, потому что ей, скажите на милость, нужно поддержать силы для счастливого разрешения от бремени. Кто такой Одровонж и зачем Кмите понадобилось представлять его королеве?
Любимым развлечением итальянских придворных королевы были музыка и танцы, балы, о которых больше всего потом в Бари судачили и на которых дамы могли блеснуть красотой, нарядами и даже, по примеру Беатриче, подыскать себе достойного мужа, человека богатого, а быть может, даже и сановника. А тем временем на Вавеле было тихо, как в гробу, но слабость и недомогание не могли спасти Бону от злословия обойденных ею или же тех, кто на себе убедился, как страшен ее гнев.
А королева меж тем, не догадываясь о недоброй молве и слухах, которые Паппакода, так и не назначенный управляющим, предпочитал передавать всем, кроме своей госпожи, часами прогуливалась по галереям под руку с сопровождающим ее Алифио.
— Глупее медиков никого нет. Ходить велели побольше, — говорила она сердито, — будто ходьба поможет мне родить сына. А как он нам нужен в этом страшном двадцать шестом году! Столько бед сразу: и смерть Януша, и нашествие турок на Венгрию. Было бы хоть какое-то утешение — второй сын.
— Придворный астролог... — начал было Алифио.
— Ах, не называйте его имени! Это глупец! Есть какие-нибудь вести из Буды?
— Увы, турки подошли к самому Могачу. Трудно предугадать, захочет ли Людвик встретиться с ними у стен этой твердыни, в чистом поле или же, напротив, укроется в крепости...
— Я ничего не смыслю в военном искусстве. Иногда даже жалею об этом. Быть может, я могла бы тогда помочь королю советом...
Алифио молчал, Бона окинула его испытующим взглядом.
— Я знаю, о чем вы думаете: что король об этом не жалеет. Разве не правда?
— О, ваше величество... — попытался было он возразить.
— Не вздумайте говорить неправду. У вас это скверно получается, — оборвала она его. — Ну что же, остается просить бога лишь об одном: чтобы король побыстрее вернулся из Мазовии. Наверное, он захочет быть дома при рождении второго сына?
Но и эти расчеты не оправдались. Король возвратился из Мазовии уже после того, как Бона, измученная многочасовыми болями, открыла глаза и шепотом спросила:
— Принц?
Но стоявшие у ее постели медики молчали, и тогда она, с трудом подняв голову, повторила громче:
— Королевич?
Анна, держа в руках запеленатого младенца, подошла к ее ложу.
— Подойди ближе! — торопила королева. — Сын?
— Принцесса, и прехорошенькая, — робко сказала девушка.
Усилием воли Бона приподняла голову повыше и взглянула на протянутого ей ребенка.
— Опять? — спросила она недоверчиво. — Еще одна? Четвертая?
Все молчали, но в это мгновенье тишину нарушил пронзительный плач младенца.
— Утихомирьте ее! — скомандовала она, снова роняя голову на подушки. — Унесите отсюда. Живо! Живо! Я хочу побыть одна... Чтобы никто не мешал!.. Никто!
И на этот раз король принял известие о рождении дочери без единого слова упрека, тотчас же согласившись с выбранным супругою именем — Катажина, и сразу принялся рассказывать о делах государственных: это не он тянул с похоронами, а княжна Анна Мазовецкая со своими приближенными, желавшими видеть ее правительницей независимого княжества.
— Анна, дюкесса Мазовии? — спросила Бона иронически.
— Стало быть, вы уже знаете. Даже не дюкесса. И только когда я поклялся вельможам, чго сохраню все их права и привилегии, они дали мне присягу на верность, да еще добились, чтобы у Анны до ее замужества был свой двор и поместья возле Черска и Варшавы. Лишь после этого князя Януша похоронили, он покоится в усыпальнице собора, рядом с братом.
Королева, оправившись после родов, снова была полна сил, пробовала уговорить короля не уступать Мазовию Короне, а отдать ее Августу.
— Одно я знаю наверняка, — сказала она, — последняя мазовецкая княжна не должна выйти замуж за чужеземца.
— Про это я уже слышал.
— В особенности за Гогенцоллерна. А коли так... не следует ли нам самим подыскать ей мужа?
— Тщетные надежды! — рассмеялся король. — Анна своим норовом славится, и кто из вас возьмет верх, еще неведомо.
— Но, может быть, я способна на большее, чем она? И уже что-то сделала?
— Вы? — изумленно поглядел на нее король. — В столь многотрудном деле?
— Анна никогда не блистала красотой, а я нашла человека, который способен завоевать ее сердце. Я говорю о каштеляне Станиславе Одровонже. Он моложе Анны, красив, богат.
Король негодующе отмахнулся.
— Помилуйте, кроме иноземных княжичей к услугам ее еще и литовские князья, но, сдается мне, она предпочтет остаться в девицах, лишь бы быть повелительницей в варшавском замке.
— Она, но не я, — в сердцах отвечала Бона. — Мне и подумать страшно, чтобы чужие правили хотя бы частью Мазовии. Коли все так, как вы говорите, то тем паче следует отобрать у нее право на мазовецкие земли, выдав ее замуж за Одро-вонжа.
— Она на него и не глянет, — сердито сказал король. — Да и сможет ли он завоевать ее?
Бона прервала его смехом.
— Ее сердце? А его красота? Она может влюбиться в этого юношу...
— Вижу, — произнес король, — вы обо всем позаботились заблаговременно. И ни в чем не желаете уступить.
— Санта Мадонна! И это вас удивляет? Помнится, вы говорили, что умом своим я не уступлю "канцлеру". Называли меня еще "польской Юноной".
Король неохотно согласился.
— Это правда. Вы носите женское платье, но женские утехи для вас так мало значат. Даже любовь... — добавил он с грустью.
Это упрек или жалоба! — Глаза у Боны сверкнули. — За семь лет я родила вам сына и четырех дочерей, а шестое дитя...
Сигизмунд приблизился к ее креслу.
— А шестое? — переспросил он.
Улыбка, кокетливая и пленительная, как когда-то прежде, осветила ее лицо.
— Дракон рода Сфорца все еще держит в своей пасти младенца, — прошептала она.
Король внимательно поглядел на нее.
— Когда болезнь ваша пройдет, я напомню вам эти слова.
— Полно! — рассмеялась она. — Какая болезнь? Женский гнев?
Минуту они глядели друг на друга, и король первым нарушил молчание.
— Гневна, недовольна, но всегда желанна.
— Как бы я хотела, — отвечала она, не отводя взгляда, — быть для вас выше всех похвал. Одной-единственной. На сей раз Сигизмунд не скоро покинул покои королевы.
Зал королевского Совета медленно заполнялся сановниками и советниками Сигизмунда. Среди них были: архиепископ Лаский, епископы Лятальский, Мендзылеский и Кшицкий, маршал Кмита и, наконец, самые влиятельные — великий канцлер коронный Шидловецкий, подканцлер Томицкий, гетман Литовский Константин Острожский и гетман Тарновский. К великому удивлению вельмож, король явился на совет не один, а в сопровождении одетой в черное Боны и, не садясь на свое привычное место, а стоя, провозгласил:
— Все мы собрались здесь, дабы потолковать о новых наших бедах и злоключениях. Вы слышали, что турки разбили под Могачем чешско-венгерские полки. Но до недавнего времени оставалась еще тень надежды, что племянник наш жив, что он тяжко ранен и надежно укрыт своими. Но горе нам, сегодня... Гонцы принесли весть, что Людвик, король Чехии и Венгрии, геройской смертью пал на поле брани.
Наступила минута молчания, все склонили головы.
— Завтра примас отслужит торжественную мессу за упокой души сего благородного юноши, защитника христианской веры. Даже подумать страшно — турки ворвались в Буду, устроили резню и спалили город.
Тарновский, не удержавшись, добавил:
— Взяли большой ясырь! Ворота на север и запад для них распахнуты настежь.
— Друзья мои и сподвижники, нам предстоят трудные дела. — При этих словах король сел, а вслед за ним и остальные. — Нам нужно потолковать о том, как заполучить чешские и венгерские земли, оставшиеся после племянника нашего, Ягеллона. Как преградить дорогу неверным в их победном шествии и, наконец, как договориться с Габсбургами, которые тоже считают себя наследниками короля Чехии и Венгрии.
— Габсбурги для меня страшнее, нежели турки, — вмешалась королева.
— А для меня напротив, — нахмурился Тарновский, — нет врага страшнее турка.
— Да ведь император Карл Францию да Италию подмял бы охотно, — возразила Бона, — а братец его Фердинанд спит и видит себя государем венгров и чехов.
— Он женат на сестре Людвика Ягеллона, — заметил Шидловецкий.
— Тогда, перво-наперво, подумаем о владениях, оставшихся нам после смерти племянника нашего Людвика Ягеллона. Что скажете вы об этом, ваше преосвященство? — обратился король к архиепископу.
— Мы, подданные вашего королевского величества, — отвечал он, — желаем от всей души, чтобы вы граничными нам чешским и венгерским королевствами правили. Однако же рассудить надобно, довольно ли будет у нас сил и дукатов, чтобы поднять из руин спаленную Буду и весь этот край, турками дотла сожженный? Легче, пожалуй, удержать Ягеллонов на троне чешском. Хотя... войско Фердинанда не будет ждать, пока мы соберем силы.
— Двинув войска в Чехию и Венгрию, — снова вмешался в разговор Тарновский, — ваше королевское величество бросит вызов и турецкому полумесяцу, и габсбургской империи.
— Но единение Чехии и Польши позволило бы вернуть Короне силезские, пястовские княжества. Я готова за это пожертвовать италийским герцогством Бари, отдать его Габсбургам, — не сдавалась Бона.
— Габсбурги по венским статьям договора от тысяча пятьсот пятнадцатого года могут взять после смерти Люд-вика его земли, они не согласятся получить за них что попало! — продолжал возражать Шидловецкий.
— Что попало? — переспросила она с обидой.
— Простите, светлейшая госпожа, но дело сие хитрое, пожертвовав герцогством, нам от них не отбиться. Посему и совет предстоит держать долго...
— Взятие Могача, — вторил ему князь Острожский, — и татарам на руку. Если мы начнем сейчас войну с Турцией, татары как саранча набросятся на земли Литовского княжества, уведут большой ясырь.
Король, выслушав всех поочередно, высказал свое решение.
— Коли силой станем земель племянника нашего добиваться, войны с Габсбургами, турками и татарами не миновать. Придется ждать приглашения на царствование от самих венгров и чехов.
А Томицкий добавил:
— Они сделают это всенепременно, коли поймут, что от их решения зависят судьбы государств наших. После битвы под Могачем им угрожает или турецкая неволя, или владычество. И, быть может, надолго.
— Нужно послать туда верных людей. Пускай разведают все получше, — советовал Кшицкий.
Король обратился к молчавшему до той поры Кмите.
— А вы что скажете, высокочтимый маршал?
— Я во всем с королевой согласен, - отважился признаться Кмита. — Ни в Буду, ни в Чехию Габсбургов допускать нельзя. Недурно было бы вернуть нам и Силезию... Король, однако, торопился закрыть Совет.
— Ну что же, — сказал он, — благодарю всех за высказанные мысли и суждения. Днями вышлем надежных послов, а также письма. В Прагу и в Буду.
— Нерешительность и проволочка порою смерти подобны, — пыталась еще возражать Бона.
— Габсбурги без борьбы ни от чего не отступятся, — отвечал Сигизмунд. — А сейчас нам об одном печься должно — чтобы Силезия как можно дольше новому королю на верность не присягала. Разумеется, ежели королем Чехии будет Фердинанд.
— Он, а не вы? — не сдавалась Бона.
— Судя по всему, это не мой удел, —отвечал король. Бона хотела было сказать что-то еще, но Сигизмунд
встал, и вельможи, поклонившись королевской чете, стали молча расходиться. Бона, задержавшись в большой зале одна, с досады смуглыми своими пальцами стала рвать кружевной платочек. Последним на пол упал лоскут с вышитым серебряной нитью драконом.
Но только у себя в покоях она дала волю своему гневу, швыряя все, что подворачивалось под руку. Паппакода молча поднимал с пола уцелевшие вазы и кубки из тех, что подороже.
— Ждать! Опять ждать! — кричала она. — Пока не придут другие и не вырвут у нас из рук целых два государства! Но ЪазЫ Кого из преданных нам людей король отправит в Буду?
— Быть может, Кшицкого?
— Он ловок и изворотлив. Но Вена к Буде ближе, и Габсбурги могут оказаться проворнее.
— В Вене с недавних пор есть посланники вашего величества, — напомнил он.
— Слава богу! Санта Мадонна! Что было бы, если бы я не взяла тогда у Бонера золота... Много еще осталось дукатов?
— Все зависит от целей, на которые вы хотели бы их употребить.
— На то, чтобы отстроить заново Буду. А вернее... в подтверждение нашего обещания венграм.
Паппакода вздохнул.
— Всемилостивая госпожа! Из тех денег, что у нас остались, можно отстроить охотничий замок в Неполомицах, на случай если в него угодит молния. А еще...
— Довольно!—прервала она его. — Будет нести вздор, для этого есть Станьчик. Разведайте, и поскорее: правда ли, что канцлер Шидловецкий берет дукаты у Габсбургов?
— А если берет, что тогда? — спросил он.
— Ноггепёшп! Ужасно! — воскликнула Бона гневно, но через минуту добавила уже спокойнее: — Узнайте также, кто в королевской канцелярии составляет письма для чехов. И еще сегодня, до ужина, позовите этого человека.
Паппакода поклонился и вышел, но сразу же столкнулся со стоявшей за дверьми Мариной.
— Бесится? — спросила камеристка.
— Разумеется, как всегда, когда ей не удалось настоять на своем. Но есть и новости. Госпожа готова отдать Габсбургам Бари. В обмен на чешскую Силезию.
— Владенья рода Сфорца? Бари? — не поверила камеристка.
— Уму непостижимо, но это так. Наше Бари! —подтвердил Паппакода.
Вечером к Боне явился приглашенный ею, немолодой уже королевский секретарь, чех по происхождению, рыцарь, состоявший в свите Сигизмунда еще в те времена, когда тот, будучи королевичем, гостил у своего брата Владислава, короля Чехии и Венгрии. Паппакода уверял, что чех и по сей день владеет замком Аудерс с обширными угодьями и мог бы с помощью живущей там родни доставлять королеве важные известия.
— Я могу подтвердить, — сказал Якуб Аудерский родом из Аудерса, — что король еще в давние времена, будучи в Чехии, приглядывался к домам, возведенным итальянскими мастерами. Да и мой собственный замок в Красном Дворе был...
— Меня занимают не итальянские зодчие, а совсем иное, — прервала его Бона. — Правда ли, что наш племянник, покойный король Людвик, слушался во всем Георга Гогенцоллер-на?
— Я когда-то уже говорил об этом синьору Алифио, — отвечал Якуб из Аудерса. — Маркграф имел столь сильное воздействие на своего воспитанника, что добился от него права на владение частью Силезии. Год назад я был в Праге и слышал, он подписал бумагу о передаче Георгу обоих княжеств: опольского и рациборского.
— А что вы слышали теперь?
— Фердинанд, получив согласие своего царственного брата — императора Карла, готовится заявить свои притязания на принадлежавшие Людвику земли. Вот-вот Вена объявит его претендентом на чешский престол, и...
— Я предупреждала! — воскликнула Бона. — После битвы
под Могачем и нам следовало сделать такое заявление. Неужто Ягеллонам придется отказаться от Чехии?
— Всемилостивая госпожа, я должен составить по этому делу пока лишь письма для его величества, — отвечал он уклончиво .
— Вепе. Но под предлогом их доставки вы поедете туда сам. И не вздумайте вручить их, пока не убедитесь, что борьба Габсбургов за коронацию в этих... как их там?..
— В соборе на Градчанах, — подсказал он.
— Вот именно. Пока не убедитесь, что борьба за коронацию может увенчаться успехом. Вы будете от нас вдали столь долго, сколько потребуется, но не забывайте присылать в Краков частых гонцов.
— В королевскую канцелярию?
— О Эю! Разумеется, нет. Только ко мне или к моему канцлеру. Извольте помнить: о поручении, которое я вам даю, никто не должен знать ни здесь, ни в Праге, ни в Вене.
— Через верных слуг я буду присылать из Аудерса вести. Но тайная миссия — дело очень трудное.
— Я люблю трудные дела...
Эти слова были последними, сказанными ею при прощании с паном Якубом — и первыми при встрече с Кшицким, который недели две спустя вернулся из Буды. Епископ уверял, что Сигизмунд, не вступив в спор о правах Ягеллонов на наследство Людвика, поступил скорее осмотрительно, потому что, кроме Фердинанда Австрийского, о правах своих на венгерский престол заявил еще и семиградский воевода Янош Заполия, нашедший сочувствие у большинства венгров.
— К великой досаде и злобе Габсбургов, - тотчас же отозвалась и королева. — Стало быть, Буда не досталась ни нам, ни им. Заполия... Это дальний родич Ягеллонов?
— Брат первой жены государя нашего, Барбары.
— Вот как? Для которой мы строим часовню... Коли так — стоит помочь ему удержаться на престоле. А может, женить его на королевне Ядвиге?
— Помилуйте, ваше величество, — был шокирован Кшиц-кий, — ведь это его родная племянница!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63