Недопустимо для кого? Профессор уже говорил мне, что я не первая больная, у которой на эту тему пункт помешательства. Психолог из больницы утверждает, что касающиеся друг друга ляжки — вещь самая естественная. Расстояние между ляжками не является стандартным критерием женской красоты, даже наоборот. А бедра? У меня вместо них два костыля, которые мне отвратительны. Талия объемом в сорок пять сантиметров уже никому не нужна. При ходьбе у меня болят бедра. Мне кажется, что я длинный и тонкий жираф, передвигающийся на двух палках… Голова у меня в тумане, она следует за телом. А тело ее ведет.
Змея контролирует меня весь день, а я продолжаю мечтать о чудесной стране, где прогуливаюсь с тележкой по кондитерской и сметаю все в две минуты: пирожные с заварным кремом, эклеры, лимонные пирожные, безе, пирожные «опера», пирожные с клубникой, галеты, пышные пирожные с йогуртом, песочные пирожные с шоколадом, просто песочные пирожные, пирожные из слоеного теста… Наполнив тележку всеми этими чудесами, я буду есть, есть, есть. До потери пульса. Ночью в кошмарных снах я вижу себя толстой, как корова. Утром перед чашкой чая снова появляются боль и навязчивая идея подсчета калорий.
Я проглатываю ложку йогурта, и перед моими глазами, словно в игровом автомате, скачут цифры таблицы калорий: 50 калорий в йогурте, диетическая содовая вода — 0,3 калории на 100 мл.
С каждым взмахом расчески я плачу от боли, слышу, как шуршат соломой мои волосы, вижу, как они падают осенними листьями. Я использую уже не щетку, а расческу с редкими большими зубьями, чтобы уменьшить свои страдания и чтобы волосы не так сильно вылезали. Змея усмехается. «Если ты снова начнешь есть, волосы у тебя не вырастут, как весенняя травка. У тебя просто растолстеют ляжки, и вырастет живот…» Моя грудь и мои волосы умерли. Во мне не осталось ничего женственного, я не мальчик, не девочка, так, существо неопределенного пола.
Однажды в воскресенье моя трехлетняя сестренка подбежала ко мне и плача крепко обняла.
— Когда ты умрешь, я все равно буду любить тебя.
Мои родители тоже заплакали, а я поняла, что малышка трех лет не должна говорить такие фразы. Это испугало меня. Но я опять отогнала сомнения.
— Не расстраивайся, я не умру. Нет ничего страшного, ты же знаешь что-то ведь я ем, я не умру, моя дорогая.
Я живу в своем мире, в своем коконе. Я не считаюсь ни с кем, даже с самой собой.
У меня болят кости, волосы, зубы, которые ужасно шатаются от воспаления десен. Я даже не могу укусить яблоко. И я придумываю новую формулу компенсации, такую же странную, как голодная диета. Получать две тысячи калорий в день при помощи зонда плюс нормальная еда — мне кажется это глупым. Я думаю: «Вместо того, чтобы заглатывать две тысячи калорий из мешков, я лучше доставлю себе удовольствие, съев плитку шоколада, например того, что спрятан в моей комнате с Пасхи».
Я тайком забываю мешок или куда-нибудь опустошаю его и съедаю вместо этого плитку шоколада. По крайней мере, я наслаждаюсь. Но проблема заключается в том, что, проглотив плитку шоколада, я тут же съедаю еще две, а на следующий день у меня начинаются боли в печени.
И в конце концов я пускаюсь во все тяжкие. Это уже не приступ боли в печени, это пищевое безумие.
Я одна дома. Июль. Полдень. Мама на работе, папы нет, сестра Кло пошла гулять в парк Астерикс, маленькая Жанна у тети. Я хозяйка в доме. Я начинаю с замороженной паэльи, после секундного сомнения продолжаю большим йогуртом в 150 мл, потом проглатываю макси-каппучино с молочным шоколадом и хрустящей карамелью в сопровождении двух кексиков «мадлен». Я чувствую, что теряю контроль над ситуацией, я не могу остановиться. Я буквально объедаюсь — пирожные «черные головы», шоколадные пирожные «роше», пирожные «бастонь» и все, что попадает мне под руку, типа еще каких-то шоколадных пирожных. До тех пор пока я не почувствую перенасыщения. Я пропала, Жюстин перешла границу, отделяющую ограничительную анорексию от анорексии компульсивной. Я слишком долго была лишена слишком многого. Гастунэ охранял меня от этих припадков, но вот уже две недели, как змея снова контролирует положение. У меня скачет настроение, меня преследуют навязчивые идеи, меня надолго охватывает чувство вины, в эти периоды я ощущаю себя настолько никчемной, что смертельно себя ненавижу. Мои родители делают, что могут, без них, руководимая не оставляющей мое сознание змеей, я давно бы погибла. Змея нашла новый способ вредить мне: «Давай, ешь, глотай, объедайся до умопомрачения! Что хорошего в этих питательных мешках, там нет ни шоколада, ни сахара, ни пирожных…»
На каникулы мы уезжаем на юг, и змея вспоминает про мороженое. После обеда я говорю родителям:
— Я спокойно посижу с мешком в номере, не хочу торчать на пляже с насосом.
И бегу в город покупать рожки с четырьмя шариками мороженого, рогалики, все, что нахожу сладкого, все, в чем нет ни витаминов, ни протеинов, ни минеральных солей. Короче, прямую противоположность тому, что находится в мешках. Я возвращаюсь на пляж к семье с огромным животом. Мама спрашивает:
— У тебя такой огромный живот, ты что сделала?
— Да это от мешка у меня живот надувается.
Мама не верит мне, но молчит, догадываясь, что у меня начался цикл нарушения режима питания. В больнице это называется НРП.[1]
Для того чтобы удовлетворить свою манию, я трачу все сбережения. В период анорексии я применяла по отношению к деньгам, которые не тратила, формулу: «Анорексия во всем». И у меня скопилось целых двести пятьдесят или триста евро. Я спускаю все во время каникул. Каждый день я иду в город и объедаюсь сластями. Особенно мороженым. Вначале просто идея, образ еды пронизывал мое сознание. В теле ничего не происходило, я всего лишь думала о том, что ничего другого я сделать не могу. Я сижу одна с трубкой в носу в уголке пляжа, дефилировать в купальнике я не собираюсь, да и в волны прыгать перед всеми не стану. Мне скучно. Что делать? Пойду поищу чего-нибудь вкусненького. К тому же, во мне нарастает протест против принудительного питания. Я не гусь, я «им» докажу, что ем то, что хочу.
Я так долго не ела сладкого и так о нем мечтаю!
Со второго месяца питания через зонд (а оно прописано на четыре месяца) скатываюсь в ад навязчивых идей. Я могла бы сказать: «Я больше так не могу, я хочу действительно есть, нормально, как все». Но мне бы никто не поверил. Особенно профессор, знающий цену лжи и обещаниям. Он столько раз говорил:
— Ты не способна есть нормально.
Он прав. Есть нормально — это не объедаться шоколадом, ванильным кремом или мороженым. Эффект получился обратный. Родители видят, что за столом я ем немного. Они не знают, чем я набиваю живот кроме этого, не знают они и о моем обмане с мешками. Они чувствуют какой-то подвох: за два месяца я так или иначе прибавила десять килограммов. Вернувшись из отпуска в сентябре, они информируют об этом профессора, а он обнимает меня за шею в коридоре и уводит в кабинет.
— Так дело не пойдет, у тебя в голове все смешалось, надо искать выход.
И я сама признаюсь в том, что каникулы прошли плохо. У меня ужасные компульсивные приступы, я переходила от бреда по мороженому к депрессии, такой же ледяной, как и само лакомство. Мне кажется, что мама больше не занимается мной, ссоры с ней становятся все ожесточенней и агрессивней, она меня больше не понимает и бросает в тумане моего одинокого существования. И это я еще не все рассказываю. Я никогда не рассказываю всего, например, о вылитых в раковину или в туалет мешках. Но они, наверное, догадываются.
— Помогите мне, я не знаю, что делать.
— У меня есть место в больнице для тебя. Ты можешь лечь в четверг.
На другой день, во вторник, начало школьных занятий. Я должна остаться на второй год, потому что после успешного первого триместра я пропустила два следующих.
Я не знаю, что ответить. Теперь мне шестнадцать лет, меня не положат в отделение педиатрии с малышами. Нами, мной и моим питательным зондом займется отделение профессора, со своими врачами и своими правилам и, госпитализация минимум на три недели, максимум — на десять. Ни родители, ни руководитель отделения выбора мне не оставляют.
Я хочу начать во вторник занятия, как все, символически, чтобы обозначить свою принадлежность к новому классу. Мне дают эту отсрочку. Я не говорю главного. Мне нужно показаться в лицее, предупредить преподавателей о том, что я больна, продемонстрировать свой зонд для того, чтобы мне задали вопросы, чтобы меня пожалели. Я испытываю непреодолимое желание оказаться в центре внимания, выставить напоказ свою болезнь, как флаг. Это своего рода освобождение.
В начале лета в июле 2005 года, при появлении Гастунэ, я создала блог в Интернете, что-то вроде личного интерактивного дневника для того, чтобы рассказать о своей болезни, чтобы выплеснуть все свои чувства необычным и сознательно откровенным образом. Так в сети появилась другая Жюстин, сначала застенчивая, а затем все более заметная, иногда веселая, иногда грустная, болтливая и большую часть времени иронизирующая сама над собой.
Вернувшись с каникул, я обнаружила массу ответных посланий, ободряющих и поддерживающих меня в борьбе против проклятой змеи. Я чувствую себя не такой одинокой, мне становится легче найти общий язык со сверстницами. Видимо, свободный обмен мыслями при помощи клавиатуры компьютера сглаживает отсутствие общения в реальной жизни. Жюстин плачет, Жюстин смеется, а теперь еще Жюстин и шутит. Она полна надежды на выздоровление.
Удивительно, но мой случай совсем не единичен. Я никогда не подумала бы, что получу столько откровений из всех уголков Франции, и даже из-за границы, от новых друзей, страдающих анорексией. В первый же день 194 комментария появились на моем сайте! И это было только начало. За два месяца мой сайт посетили 1759 человек, 1301 — только за август месяц! С ума сойти! Как радостно, радостно получать эту манну ободрения и участия.
В сентябрьскую среду 2005 года, накануне моего отъезда в больницу вместе с Гастунэ, его насосом и питательными мешками, меня оставляют сторожить сестер дома и я уезжаю на велосипеде для того, чтобы совершить огромную глупость. Безумную. Тогда я не понимала, зачем это делала. Я не знала что подлая болезнь приводит к «этому». И «это» я никогда не забуду.
Самое страшное из унижений.
Сорока-воровка
Эта проклятая среда накануне госпитализации ужасный день. Я не хотела ложиться в больницу, не хотела расставаться с семьей, не хотела лишаться возможности есть то, что мне казалось вкусным, именно то, что я считаю вкусным. Я сердилась на профессора, его доводы мне казались неправильными и непонятными. Он лечил меня от анорексии, такова была его цель, его, но она еще не стала моей. Он, конечно, объяснил мне, что я переживаю НРП, состоящее из трех стадий: анорексия, булимия и выздоровление. Я, несомненно, нахожусь в начале периода булимии. Время от времени у меня возникает непреодолимое желание получить наслаждение от еды.
В тот день мной овладело какое-то бешенство.
Я должна сделать «что-то», чтобы утолить желание «чего-то». Парадокс, но я подавляю стремление заполнить желудок. Мне нужно собрать все свое мужество и волю, поскольку врачи, семья — все стараются помочь мне выздороветь, и если я сама не сделаю усилия, то я уже ни на что не гожусь. Итак, я отказываюсь от наслаждения едой. Я изо всех сил борюсь с желанием поесть, и мне нужно как-то компенсировать это.
Необходимость «замещения» выливается в конце концов в безумный поступок. Просто землетрясение в девять баллов по моей персональной шкале Рихтера. Голод трансформируется в жажду другого свойства, которую я не совсем ясно для себя определяю, я просто беру велосипед и еду в большой торговый центр неподалеку от нашей деревни. Там есть все: еда, одежда, диски, книги, фантазийные украшения. Я в магазине, я хочу лишь отвлечься, у меня нет четкой цели. Я хочу посмотреть на людей, на товары, забыть о больнице, о зонде, который по-прежнему торчит из моего носа, о своем весе. Я хочу занять свои глаза. Мне нужно набрать чего-нибудь, что не является едой. Я должна наполнить себя, но не есть. Я не понимаю смысла превращения, которое совершается со мной. Одежда меня не интересует, я сознательно держусь подальше от отдела с пирожными, я просто хочу помочь себе выздороветь в больнице. И в результате, словно зомби, вхожу в бутик с украшениями, меня притягивает и манит их блеск. Мне нужно утолить «жажду». Почему бы не этими сверкающими предметами? При этом я не собираюсь купить себе какое-нибудь украшение. Я действую, как автомат, безо всяких предосторожностей. Беру при входе маленькую прозрачную корзинку из металлической сетки и заполняю ее, не считая и не выбирая. Я чувствую какое-то возбуждение, думаю о том, удастся ли мое предприятие, или меня поймают, причем вторая возможность совершенно не пугает меня. Ничто не может меня остановить. Теперь я с трудом могу вспомнить свое состояние во время тех событий, таких унизительных для меня и моих родителей.
Еще до болезни я иногда думала о том, что многие мои знакомые девочки зачем-то воруют украшения в то время, как их карманы набиты деньгами. Они демонстрировали свои трофеи, гордясь собой так, словно совершили подвиг. Я не понимала их. Почему они это делают, а я никогда? Тогда ответ был прост: все дело заключалось в моем воспитании.
Но тут я не думаю ни о чем. Я больна. Я беру, я успокаиваю свою жажду, а затем с корзинкой в руках направляюсь прямо к выходу. Не надо большого ума для того, чтобы уйти с прозрачной корзинкой, не заплатив в кассе. Воровка сделала бы по-другому, она бы постаралась действовать незаметно, спрятала бы украденное, выбрала бы самые красивые украшения, во всяком случае, те, которые ей понравились. Я же схватила кольца, не разбирая их размера, серьги, не рассматривая их, я взяла штук пятнадцать случайных предметов, даже уже не помню каких. В магазинчике не было дверей безопасности. Единственная продавщица говорила по телефону, склонившись над витриной, в которой она быстро раскладывала украшения. Я услышала, как она сказала своему собеседнику:
— Подожди две секунды.
И догнала меня в том момент, когда я уже выходила.
— Извините меня, мадемуазель, вы можете мне показать, что находится у вас в руках?
Оцепенев от ужаса, я показываю ей корзинку и вдруг отдаю себе отчет в том, что происходит. Я — воровка, которую схватили. Я немедленно разражаюсь слезами.
— Следуйте, Пожалуйста, за мной! Мне позвонить в полицию или вашим родителям?
— Лучше родителям.
Она бесцеремонно отводит меня в сторону.
Я бормочу номер телефона, дрожа, как осенний лист. Я боюсь реакции моих родителей, боюсь получить взбучку, хотя ничего такого со мной еще не случалось. И мне ужасно, ужасно стыдно. Я пытаюсь объяснить все так, чтобы продавщица поняла, я говорю о своей болезни, о зонде, о завтрашней госпитализации, я умоляю ее забрать украшения обратно.
— Я заплачу, если нужно, я не воровка, я ничего в своей жизни не украла, я сама не знаю, что со мной произошло, у меня мании, связанные с едой…
Продавщица безжалостна и зла.
— Меня это не касается, это ваша жизнь, я звоню вашему отцу.
Я снова заливаюсь слезами, отрицательно качаю головой.
— Я вам клянусь, я больше так не буду. Не звоните моим родителям, я вас умоляю, я заплачу!
— Нет, вы несовершеннолетняя, я обязана позвонить вашим родителям.
— Но я больна… я завтра ложусь в больницу, я анорексичка…
— Это ваше дело, это ко мне отношения не имеет.
Продавщица усмехается, издеваясь надо мной. Она не выпустит добычу. Мое отчаяние нисколько ее не трогает. Она могла бы положить вещи обратно, взять с меня клятву и отпустить, но она, глядя на меня с торжествующим видом, звонит отцу. Отец не отвечает, она требует у меня другой телефон, я даю рабочий номер мамы. Мама слушает, как громом пораженная. Я даже не слышу, что ей говорит продавщица, я рыдаю. И жду. Я сижу на табурете посреди магазина, ожидание длится вечность, я все время плачу, зонд практически душит меня. Наконец приходит папа, у него огромные глаза.
Продавщица глупо улыбается ему.
— Здравствуйте, сударь.
— Здравствуйте, извините меня, она совершила непростительный проступок, поверьте, она будет за него наказана, это никогда не повторится. Сколько я вам должен?
Он платит за украшения, этот чек на сто двадцать евро я никогда не забуду. Почему? Продавщица получила обратно все, что я взяла, она показывает мне предметы, пересчитывает этикетки и в довершение всему, оставляет себе чек.
— Пойдем со мной, Жюстин!
До машины ни слова. Дверца за мной захлопывается.
— Маме опять стало плохо из-за тебя! Сегодня вечером она идет к врачу. Я тебя предупреждаю больше такого не устраивай. Если это повторится ты мне не дочь! Что это за поведение? Тебя этому не учили. А этот раз ты действительно взбесила меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Змея контролирует меня весь день, а я продолжаю мечтать о чудесной стране, где прогуливаюсь с тележкой по кондитерской и сметаю все в две минуты: пирожные с заварным кремом, эклеры, лимонные пирожные, безе, пирожные «опера», пирожные с клубникой, галеты, пышные пирожные с йогуртом, песочные пирожные с шоколадом, просто песочные пирожные, пирожные из слоеного теста… Наполнив тележку всеми этими чудесами, я буду есть, есть, есть. До потери пульса. Ночью в кошмарных снах я вижу себя толстой, как корова. Утром перед чашкой чая снова появляются боль и навязчивая идея подсчета калорий.
Я проглатываю ложку йогурта, и перед моими глазами, словно в игровом автомате, скачут цифры таблицы калорий: 50 калорий в йогурте, диетическая содовая вода — 0,3 калории на 100 мл.
С каждым взмахом расчески я плачу от боли, слышу, как шуршат соломой мои волосы, вижу, как они падают осенними листьями. Я использую уже не щетку, а расческу с редкими большими зубьями, чтобы уменьшить свои страдания и чтобы волосы не так сильно вылезали. Змея усмехается. «Если ты снова начнешь есть, волосы у тебя не вырастут, как весенняя травка. У тебя просто растолстеют ляжки, и вырастет живот…» Моя грудь и мои волосы умерли. Во мне не осталось ничего женственного, я не мальчик, не девочка, так, существо неопределенного пола.
Однажды в воскресенье моя трехлетняя сестренка подбежала ко мне и плача крепко обняла.
— Когда ты умрешь, я все равно буду любить тебя.
Мои родители тоже заплакали, а я поняла, что малышка трех лет не должна говорить такие фразы. Это испугало меня. Но я опять отогнала сомнения.
— Не расстраивайся, я не умру. Нет ничего страшного, ты же знаешь что-то ведь я ем, я не умру, моя дорогая.
Я живу в своем мире, в своем коконе. Я не считаюсь ни с кем, даже с самой собой.
У меня болят кости, волосы, зубы, которые ужасно шатаются от воспаления десен. Я даже не могу укусить яблоко. И я придумываю новую формулу компенсации, такую же странную, как голодная диета. Получать две тысячи калорий в день при помощи зонда плюс нормальная еда — мне кажется это глупым. Я думаю: «Вместо того, чтобы заглатывать две тысячи калорий из мешков, я лучше доставлю себе удовольствие, съев плитку шоколада, например того, что спрятан в моей комнате с Пасхи».
Я тайком забываю мешок или куда-нибудь опустошаю его и съедаю вместо этого плитку шоколада. По крайней мере, я наслаждаюсь. Но проблема заключается в том, что, проглотив плитку шоколада, я тут же съедаю еще две, а на следующий день у меня начинаются боли в печени.
И в конце концов я пускаюсь во все тяжкие. Это уже не приступ боли в печени, это пищевое безумие.
Я одна дома. Июль. Полдень. Мама на работе, папы нет, сестра Кло пошла гулять в парк Астерикс, маленькая Жанна у тети. Я хозяйка в доме. Я начинаю с замороженной паэльи, после секундного сомнения продолжаю большим йогуртом в 150 мл, потом проглатываю макси-каппучино с молочным шоколадом и хрустящей карамелью в сопровождении двух кексиков «мадлен». Я чувствую, что теряю контроль над ситуацией, я не могу остановиться. Я буквально объедаюсь — пирожные «черные головы», шоколадные пирожные «роше», пирожные «бастонь» и все, что попадает мне под руку, типа еще каких-то шоколадных пирожных. До тех пор пока я не почувствую перенасыщения. Я пропала, Жюстин перешла границу, отделяющую ограничительную анорексию от анорексии компульсивной. Я слишком долго была лишена слишком многого. Гастунэ охранял меня от этих припадков, но вот уже две недели, как змея снова контролирует положение. У меня скачет настроение, меня преследуют навязчивые идеи, меня надолго охватывает чувство вины, в эти периоды я ощущаю себя настолько никчемной, что смертельно себя ненавижу. Мои родители делают, что могут, без них, руководимая не оставляющей мое сознание змеей, я давно бы погибла. Змея нашла новый способ вредить мне: «Давай, ешь, глотай, объедайся до умопомрачения! Что хорошего в этих питательных мешках, там нет ни шоколада, ни сахара, ни пирожных…»
На каникулы мы уезжаем на юг, и змея вспоминает про мороженое. После обеда я говорю родителям:
— Я спокойно посижу с мешком в номере, не хочу торчать на пляже с насосом.
И бегу в город покупать рожки с четырьмя шариками мороженого, рогалики, все, что нахожу сладкого, все, в чем нет ни витаминов, ни протеинов, ни минеральных солей. Короче, прямую противоположность тому, что находится в мешках. Я возвращаюсь на пляж к семье с огромным животом. Мама спрашивает:
— У тебя такой огромный живот, ты что сделала?
— Да это от мешка у меня живот надувается.
Мама не верит мне, но молчит, догадываясь, что у меня начался цикл нарушения режима питания. В больнице это называется НРП.[1]
Для того чтобы удовлетворить свою манию, я трачу все сбережения. В период анорексии я применяла по отношению к деньгам, которые не тратила, формулу: «Анорексия во всем». И у меня скопилось целых двести пятьдесят или триста евро. Я спускаю все во время каникул. Каждый день я иду в город и объедаюсь сластями. Особенно мороженым. Вначале просто идея, образ еды пронизывал мое сознание. В теле ничего не происходило, я всего лишь думала о том, что ничего другого я сделать не могу. Я сижу одна с трубкой в носу в уголке пляжа, дефилировать в купальнике я не собираюсь, да и в волны прыгать перед всеми не стану. Мне скучно. Что делать? Пойду поищу чего-нибудь вкусненького. К тому же, во мне нарастает протест против принудительного питания. Я не гусь, я «им» докажу, что ем то, что хочу.
Я так долго не ела сладкого и так о нем мечтаю!
Со второго месяца питания через зонд (а оно прописано на четыре месяца) скатываюсь в ад навязчивых идей. Я могла бы сказать: «Я больше так не могу, я хочу действительно есть, нормально, как все». Но мне бы никто не поверил. Особенно профессор, знающий цену лжи и обещаниям. Он столько раз говорил:
— Ты не способна есть нормально.
Он прав. Есть нормально — это не объедаться шоколадом, ванильным кремом или мороженым. Эффект получился обратный. Родители видят, что за столом я ем немного. Они не знают, чем я набиваю живот кроме этого, не знают они и о моем обмане с мешками. Они чувствуют какой-то подвох: за два месяца я так или иначе прибавила десять килограммов. Вернувшись из отпуска в сентябре, они информируют об этом профессора, а он обнимает меня за шею в коридоре и уводит в кабинет.
— Так дело не пойдет, у тебя в голове все смешалось, надо искать выход.
И я сама признаюсь в том, что каникулы прошли плохо. У меня ужасные компульсивные приступы, я переходила от бреда по мороженому к депрессии, такой же ледяной, как и само лакомство. Мне кажется, что мама больше не занимается мной, ссоры с ней становятся все ожесточенней и агрессивней, она меня больше не понимает и бросает в тумане моего одинокого существования. И это я еще не все рассказываю. Я никогда не рассказываю всего, например, о вылитых в раковину или в туалет мешках. Но они, наверное, догадываются.
— Помогите мне, я не знаю, что делать.
— У меня есть место в больнице для тебя. Ты можешь лечь в четверг.
На другой день, во вторник, начало школьных занятий. Я должна остаться на второй год, потому что после успешного первого триместра я пропустила два следующих.
Я не знаю, что ответить. Теперь мне шестнадцать лет, меня не положат в отделение педиатрии с малышами. Нами, мной и моим питательным зондом займется отделение профессора, со своими врачами и своими правилам и, госпитализация минимум на три недели, максимум — на десять. Ни родители, ни руководитель отделения выбора мне не оставляют.
Я хочу начать во вторник занятия, как все, символически, чтобы обозначить свою принадлежность к новому классу. Мне дают эту отсрочку. Я не говорю главного. Мне нужно показаться в лицее, предупредить преподавателей о том, что я больна, продемонстрировать свой зонд для того, чтобы мне задали вопросы, чтобы меня пожалели. Я испытываю непреодолимое желание оказаться в центре внимания, выставить напоказ свою болезнь, как флаг. Это своего рода освобождение.
В начале лета в июле 2005 года, при появлении Гастунэ, я создала блог в Интернете, что-то вроде личного интерактивного дневника для того, чтобы рассказать о своей болезни, чтобы выплеснуть все свои чувства необычным и сознательно откровенным образом. Так в сети появилась другая Жюстин, сначала застенчивая, а затем все более заметная, иногда веселая, иногда грустная, болтливая и большую часть времени иронизирующая сама над собой.
Вернувшись с каникул, я обнаружила массу ответных посланий, ободряющих и поддерживающих меня в борьбе против проклятой змеи. Я чувствую себя не такой одинокой, мне становится легче найти общий язык со сверстницами. Видимо, свободный обмен мыслями при помощи клавиатуры компьютера сглаживает отсутствие общения в реальной жизни. Жюстин плачет, Жюстин смеется, а теперь еще Жюстин и шутит. Она полна надежды на выздоровление.
Удивительно, но мой случай совсем не единичен. Я никогда не подумала бы, что получу столько откровений из всех уголков Франции, и даже из-за границы, от новых друзей, страдающих анорексией. В первый же день 194 комментария появились на моем сайте! И это было только начало. За два месяца мой сайт посетили 1759 человек, 1301 — только за август месяц! С ума сойти! Как радостно, радостно получать эту манну ободрения и участия.
В сентябрьскую среду 2005 года, накануне моего отъезда в больницу вместе с Гастунэ, его насосом и питательными мешками, меня оставляют сторожить сестер дома и я уезжаю на велосипеде для того, чтобы совершить огромную глупость. Безумную. Тогда я не понимала, зачем это делала. Я не знала что подлая болезнь приводит к «этому». И «это» я никогда не забуду.
Самое страшное из унижений.
Сорока-воровка
Эта проклятая среда накануне госпитализации ужасный день. Я не хотела ложиться в больницу, не хотела расставаться с семьей, не хотела лишаться возможности есть то, что мне казалось вкусным, именно то, что я считаю вкусным. Я сердилась на профессора, его доводы мне казались неправильными и непонятными. Он лечил меня от анорексии, такова была его цель, его, но она еще не стала моей. Он, конечно, объяснил мне, что я переживаю НРП, состоящее из трех стадий: анорексия, булимия и выздоровление. Я, несомненно, нахожусь в начале периода булимии. Время от времени у меня возникает непреодолимое желание получить наслаждение от еды.
В тот день мной овладело какое-то бешенство.
Я должна сделать «что-то», чтобы утолить желание «чего-то». Парадокс, но я подавляю стремление заполнить желудок. Мне нужно собрать все свое мужество и волю, поскольку врачи, семья — все стараются помочь мне выздороветь, и если я сама не сделаю усилия, то я уже ни на что не гожусь. Итак, я отказываюсь от наслаждения едой. Я изо всех сил борюсь с желанием поесть, и мне нужно как-то компенсировать это.
Необходимость «замещения» выливается в конце концов в безумный поступок. Просто землетрясение в девять баллов по моей персональной шкале Рихтера. Голод трансформируется в жажду другого свойства, которую я не совсем ясно для себя определяю, я просто беру велосипед и еду в большой торговый центр неподалеку от нашей деревни. Там есть все: еда, одежда, диски, книги, фантазийные украшения. Я в магазине, я хочу лишь отвлечься, у меня нет четкой цели. Я хочу посмотреть на людей, на товары, забыть о больнице, о зонде, который по-прежнему торчит из моего носа, о своем весе. Я хочу занять свои глаза. Мне нужно набрать чего-нибудь, что не является едой. Я должна наполнить себя, но не есть. Я не понимаю смысла превращения, которое совершается со мной. Одежда меня не интересует, я сознательно держусь подальше от отдела с пирожными, я просто хочу помочь себе выздороветь в больнице. И в результате, словно зомби, вхожу в бутик с украшениями, меня притягивает и манит их блеск. Мне нужно утолить «жажду». Почему бы не этими сверкающими предметами? При этом я не собираюсь купить себе какое-нибудь украшение. Я действую, как автомат, безо всяких предосторожностей. Беру при входе маленькую прозрачную корзинку из металлической сетки и заполняю ее, не считая и не выбирая. Я чувствую какое-то возбуждение, думаю о том, удастся ли мое предприятие, или меня поймают, причем вторая возможность совершенно не пугает меня. Ничто не может меня остановить. Теперь я с трудом могу вспомнить свое состояние во время тех событий, таких унизительных для меня и моих родителей.
Еще до болезни я иногда думала о том, что многие мои знакомые девочки зачем-то воруют украшения в то время, как их карманы набиты деньгами. Они демонстрировали свои трофеи, гордясь собой так, словно совершили подвиг. Я не понимала их. Почему они это делают, а я никогда? Тогда ответ был прост: все дело заключалось в моем воспитании.
Но тут я не думаю ни о чем. Я больна. Я беру, я успокаиваю свою жажду, а затем с корзинкой в руках направляюсь прямо к выходу. Не надо большого ума для того, чтобы уйти с прозрачной корзинкой, не заплатив в кассе. Воровка сделала бы по-другому, она бы постаралась действовать незаметно, спрятала бы украденное, выбрала бы самые красивые украшения, во всяком случае, те, которые ей понравились. Я же схватила кольца, не разбирая их размера, серьги, не рассматривая их, я взяла штук пятнадцать случайных предметов, даже уже не помню каких. В магазинчике не было дверей безопасности. Единственная продавщица говорила по телефону, склонившись над витриной, в которой она быстро раскладывала украшения. Я услышала, как она сказала своему собеседнику:
— Подожди две секунды.
И догнала меня в том момент, когда я уже выходила.
— Извините меня, мадемуазель, вы можете мне показать, что находится у вас в руках?
Оцепенев от ужаса, я показываю ей корзинку и вдруг отдаю себе отчет в том, что происходит. Я — воровка, которую схватили. Я немедленно разражаюсь слезами.
— Следуйте, Пожалуйста, за мной! Мне позвонить в полицию или вашим родителям?
— Лучше родителям.
Она бесцеремонно отводит меня в сторону.
Я бормочу номер телефона, дрожа, как осенний лист. Я боюсь реакции моих родителей, боюсь получить взбучку, хотя ничего такого со мной еще не случалось. И мне ужасно, ужасно стыдно. Я пытаюсь объяснить все так, чтобы продавщица поняла, я говорю о своей болезни, о зонде, о завтрашней госпитализации, я умоляю ее забрать украшения обратно.
— Я заплачу, если нужно, я не воровка, я ничего в своей жизни не украла, я сама не знаю, что со мной произошло, у меня мании, связанные с едой…
Продавщица безжалостна и зла.
— Меня это не касается, это ваша жизнь, я звоню вашему отцу.
Я снова заливаюсь слезами, отрицательно качаю головой.
— Я вам клянусь, я больше так не буду. Не звоните моим родителям, я вас умоляю, я заплачу!
— Нет, вы несовершеннолетняя, я обязана позвонить вашим родителям.
— Но я больна… я завтра ложусь в больницу, я анорексичка…
— Это ваше дело, это ко мне отношения не имеет.
Продавщица усмехается, издеваясь надо мной. Она не выпустит добычу. Мое отчаяние нисколько ее не трогает. Она могла бы положить вещи обратно, взять с меня клятву и отпустить, но она, глядя на меня с торжествующим видом, звонит отцу. Отец не отвечает, она требует у меня другой телефон, я даю рабочий номер мамы. Мама слушает, как громом пораженная. Я даже не слышу, что ей говорит продавщица, я рыдаю. И жду. Я сижу на табурете посреди магазина, ожидание длится вечность, я все время плачу, зонд практически душит меня. Наконец приходит папа, у него огромные глаза.
Продавщица глупо улыбается ему.
— Здравствуйте, сударь.
— Здравствуйте, извините меня, она совершила непростительный проступок, поверьте, она будет за него наказана, это никогда не повторится. Сколько я вам должен?
Он платит за украшения, этот чек на сто двадцать евро я никогда не забуду. Почему? Продавщица получила обратно все, что я взяла, она показывает мне предметы, пересчитывает этикетки и в довершение всему, оставляет себе чек.
— Пойдем со мной, Жюстин!
До машины ни слова. Дверца за мной захлопывается.
— Маме опять стало плохо из-за тебя! Сегодня вечером она идет к врачу. Я тебя предупреждаю больше такого не устраивай. Если это повторится ты мне не дочь! Что это за поведение? Тебя этому не учили. А этот раз ты действительно взбесила меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13