А-П

П-Я

 

«Вообще считается, что литература, как бы сказать, — о жизни, что писатель пишет о других людях, о том, что человек делает с другим человеком, и т. д. В действительности это совсем не правильно, потому что на самом деле литература не о жизни, да и сама жизнь — не о жизни, а о двух категориях, более или менее о двух: о пространстве и времени».
Эти категории в своем сложном соотношении и взаимодействии являются постоянным объектом художественно — философского постижения в его стихах. И, очевидно, не случаен вывод одного из исследователей, писавшего в послесловии к книге «Пересеченная местность»:
«Детали пейзажа более наглядны и уловимы, чем мгновения, но благодаря постоянным сопоставлениям, уподоблениям времени и пространства, они становятся синонимичны… Пространство служит метафорой времени».
Дело в том, что после отъезда Бродского за рубеж одно из первых мест в его творчестве занимают стихи «географические», путевые впечатления, количество которых естественно возрастает (см.: «Роттердамский дневник», 1973, «Темза в Челси», 1974, «Мексиканский дивертисмент», 1975, «Декабрь во Флоренции», 1976, «В Англии», 1977, «Шведская музыка», 1978 и др.).
Симптоматичен выход в 1995 г. сборника «Пересеченная местность», в котором систематизированы прежде всего по географическому принципу сорок произведений «жанра путешествия» — со специальным комментарием автора о том, как возникло то или иное стихотворение. Заслуживает внимания и такое замечание Бродского о своих путевых стихах: «С одной стороны, это — пейзаж, с другой — автопортрет». Но главное в них — художественно реализуемая неразрывность пространства и времени, особо ощутимая в самом большом, итальянском разделе — цикле («Римские элегии», «Бюст Тиберия» и др.). Не случайно Бродский так подытожил свои комментарии: «Что для меня Италия? Прежде всего то, откуда все пошло. Колыбель культуры».
Несомненна важнейшая роль античности в философско — поэтическом мироощущении Бродского. Отвечая на вопрос о теме античности в его творчестве, об эллино — римском мироощущении как компоненте его образной системы, поэт так сформулировал свою позицию: «Литература современная в лучшем случае оказывается комментарием к литературе древней, заметками на полях Лукреция или Овидия… Я бы добавил еще, что мироощущение, выраженное в эллино — римской культуре, более достоверно, более убедительно, нежели мироощущение, навязанное нам впоследствии культурной традицией христианства…».
Отсюда, очевидно, такое тяготение к темам, сюжетам, героям, атрибутам античности в его произведениях, появление стихов, персонажами и адресатами которых становятся реальные или вымышленные фигуры древнейшей греко — римской истории, мифологии, философии и литературы («Орфей и Артемида», 1964, «По дороге на Скирос» («Я покинул город, как Тезей…»), 1967, «Дидона и Эней», 1969, «Одиссей Телемаку», 1972, «Развивая Платона», 1976 и др.).
Наконец, заметное место у Бродского занимают произведения на библейско — евангельские сюжеты и мотивы из Ветхого и Нового Завета («Исаак и Авраам», 1963, «Сретенье», 1972, «Бегство в Египет» 1988 и др.), в том числе особенно — «рождественские» стихотворения, которых с 1961 по 1991 г. он написал более десяти. Еще в начале 60–х годов, несомненно, под влиянием опыта старших поэтов (библейские стихи А. Ахматовой, «Рождественская звезда», «Магдалина», «Гефсиманский сад» Б. Пастернака из его цикла «Стихи из романа»), Бродский решил каждый год к Рождественским праздникам писать по стихотворению о рождении Христа и несколько лет исполнял задуманное, но затем такие стихи стали появляться не столь регулярно. И тем не менее он не оставлял своего замысла и уже в поздний период, в конце 80–х — начале 90–х годов, создал такие шедевры, как «Рождественская звезда», «Колыбельная» («Родила тебя в пустыне…»), «25.XII. 1993» («Что нужно для чуда? Кожух овчара…»).
В одном из лучших произведений этой темы — «Рождественская звезда» (24 декабря 1987 г.) — Бродский дает свою философско — поэтическую интерпретацию библейских мотивов. На первый взгляд, здесь все достаточно традиционно, те же реалии, обстоятельства, действующие лица, что и в первоисточнике, или, к примеру, в одноименном стихотворении Б. Пастернака, только Бродский излагает сюжет и обстоятельства более конспективно, перечислительно и, быть может, несколько декоративно.
В холодную пору, в местности, привычной скорей к жаре,
чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе,
младенец родился в пещере, чтоб мир спасти;
мело, как только в пустыне может зимой мести.
Ему все казалось огромным: грудь матери, желтый пар
из воловьих ноздрей, волхвы — Балтазар, Гаспар,
Мельхиор; их подарки, втащенные сюда.
Он был всего лишь точкой. И точкой была звезда.
Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
на лежащего в яслях ребенка, издалека,
из глубины Вселенной, с другого ее конца,
звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца.
Однако условно — легендарное — в соответствии с библейским текстом: пещера, пустыня, зима, волы, волхвы, младенец в яслях, звезда — здесь по — особому поэтически конкретизируется, обрастает пластическими, зримыми, осязаемыми предметными деталями и вместе с тем — одухотворяется. А главное, возникает философский ракурс, ощущение беспредельного космического пространства. И ключевым становится емкий символический образ звезды, а с ней — Вселенной, Бога. Взгляды младенца — Сына Человеческого — и звезды — Отца — встречаются, скрещиваются, а на их пересечении как бы чувствуется зоркий и пристальный взгляд самого поэта.
Заметная часть стихов Бродского посвящена теме поэта и поэзии. Это — написанные в 1961 г. «Памяти Е.А. Баратынского», «Витезслав Незвал», уже упоминавшиеся «На смерть Роберта Фроста», «Большая элегия Джону Донну», «На смерть Т.С. Элиота» и др. Среди них особое место занимают двенадцать стихотворений с посвящениями А.А. Ахматовой и эпиграфами из ее стихов. Большая часть посвященного Ахматовой написана еще при ее жизни, в 1962–1965 годах, когда Бродский в непосредственном общении впитывал жизненные, нравственные и поэтические уроки своей великой современницы. А завершается этот ряд уже в 80–е годы проникновенным и редкостным по своей художественной емкости и совершенству поэтическим обращением или даже одой «На столетие Анны Ахматовой» (1989).
Это одно из лучших поздних произведений И. Бродского, отмеченных особой глубиной мысли и чувства, космизмом мироощущения, классической простотой формы. В нем не только воссоздан великолепный, поэтически и философски осмысленный образ — портрет А. Ахматовой, но и раскрывается художественная концепция бытия и творчества, образ человека, поэта в мире.
Страницу и огонь, зерно и жернова,
секиры острие и усеченный волос — Бог сохраняет все; особенно — слова
прощенья и любви, как собственный свой голос.
В них бьется рваный пульс, в них слышен костный хруст,
и заступ в них стучит; ровны и глуховаты,
затем что жизнь — одна, они из смертных уст
звучат отчетливей, чем из надмирной ваты.
Великая душа, поклон через моря
за то, что их нашла, — тебе и части тленной,
что спит в родной земле, тебе благодаря
обретшей речи дар в глухонемой вселенной.
Ключевые слова: страница, огонь, зерно, Бог, слова (речь), любовь, жизнь, душа, моря, земля, вселенная — не только носители стиля, но и «знаки» художественно — поэтической концепции, видения мира в его первоосновах, в их диалектическом единстве, движения, взаимопревращении. Обращает на себя внимание возвышенность, но не отвлеченность этих слов — образов, ибо они сохраняют «рваный пульс» и «костный хруст» — реалии жизни поэта и сложных, трагических путей XX столетия; в их противоборстве — разрушающего, гибельного и возрождающего, творческого начал («Страницу и огонь, зерно и жернова…») — душа человеческая и родная земля обретают бессмертие — «речи дар в глухонемой вселенной». В этих проникновенных строках слышится как бы единое воплощение голоса Бога, жизни, человека, поэта.
В 1987 г. Шведская Королевская Академия удостоила Нобелевской премии за достижения в литературе И. Бродского, ставшего пятым и среди русских писателей самым молодым Нобелевским лауреатом. В 1991 г. от стал вторым русским поэтом после А. Ахматовой, получившим мантию и диплом доктора «гонорис кауза» в Оксфорде. В том же году Библиотека конгресса США объявила его первым из неанглоязычных авторов поэтом — лауреатом, звание которого у американцев ценится значительно выше, чем Нобелевская премия.
Свои мысли о роли искусства, литературы, поэзии, языка, систему своих художественно — эстетических взглядов Бродский изложил в Нобелевской лекции, прочитанной им при вручении премии в Стокгольме. «Если искусство чему — то и учит (и художника — в первую голову), то именно частности человеческого существования», — говорил поэт, подчеркивая, что «ощущение индивидуальности, уникальности, отдельности» превращает человека «из общественного животного в личность».
Говоря о том, что язык и литература — «вещи более древние, неизбежные и долговечные, нежели любая форма общественной организации», поэт видит цель и способ существования искусства в создании «всякий раз новой эстетической реальности». При этом он считает, что «новая эстетическая реальность уточняет для человека его реальность этическую. Ибо эстетика — мать этики…» (1, 9).
Наконец, повторяя неоднократно высказанную и излюбленную свою мысль, Бродский вновь подчеркнул: «…то, что в просторечии именуется голосом Музы, есть на самом деле диктат языка… Поэт, повторяю, есть средство существования языка… Пишущий стихотворение пишет его потому, что язык ему подсказывает или просто диктует следующую строчку» (1, 15–16). Таким образом, он последовательно отстаивает взгляд на поэзию и язык как явления, развивающиеся по своим внутренним законам.
На протяжении десятилетий Бродский не раз говорил, что истинный поэт — это «инструмент» или «орудие родного языка», «часть речи». В его собственных стихах слово (речь) раскрываются как бы в их самодвижении, саморазвитии. Это своего рода вынесенный на всеобщее обозрение мыслительно — ассоциативный процесс, подчас изливающийся, кажется, нескончаемым потоком, виртуозная запись по виду и на слух абсолютно естественной и вместе с тем мастерски оформленной средствами звуковой организации стиха живой разговорной речи.
Что касается соотношения и взаимодействия мысли и чувства, логики и эмоции в поэзии Бродского, то надо сказать, что интеллектуально — философское начало в его стихах нередко существует как бы за счет лирико — исповедального. Мысль, порой рассуждение превалируют над чувством. Богатство ассоциативных рядов чаще всего мотивируется и обосновывается логически, интеллектуально, причем возникает как бы скрупулезное стенографирование мыслительно — ассоциативного потока, предметная детализация отчасти становится самоценной. Но важно, что за всем этим встают собственные, живые мысль и чувство, которые, потребовав от читателя определенной эрудиции и умственной работы, активного сотворчества, вызывают в его сознании и душе ответное сопереживание, обогащают его духовно.
Представляя богатый спектр разновидностей медитативной, медитативно — изобразительной, описательной и повествовательной лирики, стихи Бродского необычайно многообразны в жанровом отношении. Поэт широко использует и обновляет традиционные жанры элегии (свыше 10 стихотворений несут это жанровое обозначение в самих названиях), послания, эпитафии, жанровые формы сонета (о цикле «Двадцать сонетов к Марии Стюарт» сам поэт говорил как о примечательном «более всего вариациями сонетной формы»), стансов и других, в том числе редко встречающихся в современной поэзии форм эклоги, идиллии.
Талант Бродского проявился и в сфере лиро — эпоса, начиная с больших поэм «Шествие» (1961), «Горбунов и Горчаков» (1968). В 80–е годы он пишет прозаические пьесы и прежде всего своеобразную антиутопию «Мрамор», действие которой происходит на исходе второго тысячелетия нашей эры в идеально организованной тюрьме и герои которой Публий и Туллий, оказавшиеся здесь без вины, а просто в силу установленного законодательством «твердого процента» от общей численности населения, ведут философские и житейские разговоры, пересыпанные изрядной дозой ненормативной лексики.
В пародийно — сатирической одноактной пьесе «Демократия!» изображается ситуация недавнего времени, ее действующие лица — руководители небольшой страны или республики распадающейся советской «империи». «Глава государства» и его министры в ответ на поступивший «сверху» телефонный звонок лихорадочно пытаются приспособиться к условиям этой неведомой им «демократии», насаждаемой традиционным командно — административным путем. В ядовито — остроумной и яркой сценической форме Бродский выразил свою тревогу и беспокойство в связи с возможностями и перспективами наметившихся преобразований в нашей стране.
Оказавшись в изгнании, Бродский заявил о себе как прозаик. Он автор мемуарно — автобиографических и литературно — критических эссе, значительная часть которых написана им на английском языке. Характерно название работы одного из критиков об этой сфере его деятельности: «Джозеф Бродский — американский эссеист» (Вл. Соловьев). Не менее показателен и тот факт, что за свою большую, свыше 500 страниц книгу эссе «Less tran one» («Меньше чем единица») он получил Национальную премию Круга критиков.
Помимо автобиографических («Меньше чем единица», «В полутора комнатах») и путевых очерков («Путешествие в Стамбул») важное место в эссеистике Бродского занимают статьи о поэтах: М. Цветаевой («Об одном стихотворении»), О. Мандельштаме, А. Ахматовой («Плачущая муза»), английском поэте У. Одене, греческом — К. Кавафисе и др. Сам поэт придавал немалое значение этой своей деятельности: «Для меня абсолютно естественно быть русским поэтом и писать эссе по — английски».
Перу И. Бродского принадлежит несколько стихотворений, написанных им на английском языке, а некоторые из своих стихов он сам перевел на английский. Но очевидно больший вес и значение имеют его переводы английских и американских поэтов на русский: Д. Донна, Р. Лоуэлла, Д. Леннона, П. Маккартни. Не менее интересны и значительны его переводы, которыми он занимался уже в молодости в связи с увлечением европейской поэзией: с польского (К. Галчинский, Ч. Милош), чешского (В. Незвал), итальянского (У. Саба, С. Квазимодо) и др.
Исследователи отмечали богатство освоенного Бродским отечественного и мирового художественного опыта и традиций, куда вошли античная мифология и литература (творчество Вергилия, Горация, Овидия и др.), русский классицизм и реализм, поэзия «серебряного века» (от Кантемира и Державина, Пушкина, Вяземского и Баратынского до Цветаевой и Мандельштама, Ахматовой, Пастернака и Хлебникова), западная метафизическая поэзия XVII–XX веков (от Джона Донна до Томаса С. Элиота) и др. При этом характерно его обращение к Урании (Музе астрономии), вселенский, надмирный, космический настрой, в то же время не противоречащий конкретности и заземленности изображения. Впрочем, это относится уже к особенностям художественного мира И. Бродского, стилевой характерности его поэтического творчества.
Что же касается своеобразия его поэтики и стиля, то писавшие о Бродском отмечали «синтетичность» поэтического мышления, «универсальность» поэтической философии, самой художественной позиции автора (М. Крепе), «универсализм» и своего рода «протеизм», способность к усвоению самых разных поэтических стилей и традиций (А. Ранчин). С этим связано и необычайное лексическое богатство, стилевое разнообразие лексики Бродского, о чем упоминали многие исследователи, «разнообразие разговорной речи и на уровне синтаксиса» (В. Полухина), тропы из самых разных, ранее редко осваиваемых сфер, в том числе географии, геометрии, химии, физики, биологии и др. (М. Крепе).
Обращают на себя внимание реализованные в поэзии Бродского богатейшие возможности ритмики (силлабо — тоники, дольника, по его собственным словам, «интонационного стиха»), виртуозность его рифмы и особенно строфики. Исследователи отмечали у него необычайное «разнообразие строфических форм», «открытие совершенно новых форм» (Б. Шерр). И действительно, такие формы строфической организации, как трехстишия, секстины, септимы, октавы, децимы и др., представлены в его творчестве во множестве разновидностей.
Несомненна та роль, которую Бродский сыграл в окончательном снятии каких — либо языковых ограничений и запретов, в поэтическом освоении богатств народно — разговорной, книжно — литературной, философской, естественнонаучной, бытовой речи, в расширении творческого потенциала, обогащении и развитии языка современной русской поэзии, в раскрытии еще не исчерпанных возможностей русского стиха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71