А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

понимал, что они не стали бы кричать просто так, находясь в военном походе.
«Наверно, наткнулись на брошенный нами лагерь, — подумал он. — Но они ведь могли и не знать, где точно находиться озеро, и сейчас сзывают своих, а значит, в степи могут рыскать и другие отряды. Надо выслать вперед разведчика.»
Киммериец уже открыл рот, собираясь отдать приказ Бабаку, считавшемуся лучшим степным следопытом во всей сотне Савана, но оказалось слишком поздно. Нос к носу они столкнулись с отрядом хвонгов, и лошади испуганно шарахнулись друг от друга. Первыми пришли в себя воины Конана, особых команд им и не требовалось. Звонко защелкали тетивы луков, и стрелы скосили передних врагов. Хвонги подняли отчаянный крик и, наставив копья, ринулись в атаку. Лук киммериец не любил — оружие женщин и слабаков, как считалось на родине варвара, а вот в игре с мечом ему не было равных. Конан бросил вперед каурого, управляя конем только пятками/ с мечом в одной руке и маленьким круглым щитом в другой. И если хвонги рвались в бой почти вслепую, то варвар ясно видел врагов, словно был кошкой, вышедшей на ночную охоту. Там, где отказывали глаза, помогали впитанные с материнским молоком инстинкты.
Приняв удар на центр щита, Конан хладнокровно опустил меч на голову хвонга, разрубая череп вместе с бронзовым шлемом. Это заняло всего лишь миг, но за этот миг мимо киммерийца промчалось не меньше трех всадников.
Конан выбил из седла очередного противника — и вдруг оказался совершенно один посреди ночи и пустоты. За спиной слышался слабеющий шум битвы и нарастающий яростный вой растекающейся по степи конной лавины — с озера на помощь своим торопилась подмога. Но не этот смертельный вал взволновал киммерийца.
По всей степи, со всех сторон на помощь завязавшему бой отряду спешили другие, и невозможно их было счесть. Похолодев сердцем, Конан сцепил зубы и резко повернув коня, галопом помчался к своим людям, где все еще звенело боевое железо. Наемники крепко сцепились с хвонгами, не уступавшими им числом, но появление киммерийца в неприятельском тылу в один миг решило исход боя.
— Все живы? — хрипя спросил Конан.
— Хосрова на копья взяли… я сам, лично, видел. Мобед ранен и, боюсь, до утра не дотянет, — ответил Фаруд, пытаясь удержать на месте танцующего жеребца.
Конан прикусил губу, но сейчас было время для решительных действий.
— Хвонги повсюду. Их здесь целая армия… Попробуем прорваться… Завар от Мобеда ни на шаг, — коротко обрисовал обстановку Конан, попутно отдавая приказы. — Вперед! И да помогут нам боги!
Лошади рванулись с места и плотной группой пошли на север, расстилаясь по степи в безудержном галопе. Воинственный клич хвонгов летел отовсюду.
Лучшие стрелки в отряде, Бабак и Фаруд не упускали случая пустить стрелу на звук, внося сумятицу в ряды врага. Незамеченным, отряд проскакал уже больше полулиги, пока неожиданно не налетел на потерявшийся в степи обоз, охраняемый толпой конных воинов. Приближающийся топот хвонги услышали еще издалека, но в темноте приняли отряд за своих. Конан, не раздумывая, направил коня в самую гущу врагов; даже не оглянувшись, он знал, что его люди следуют за ним по пятам. С громким лязгом отряд киммерийца сшибся с растерявшейся охраной, и кони наемников заплясали в сбившихся толпой рядах хвонгов в каком-то неистовом танце. Рубились яростно, почти вслепую, доверяя лишь холодной стали и собственному чутью. Кони хрипели и кусали друг друга, а опьяненные схваткой люди иступлено иссекали врага на куски. Конан впереди остальных прокладывал путь отряду. Он давно потерял разлетевшийся в щепки щит, но взамен приобрел кривой вендийский меч и теперь дрался двумя клинками, кроша врагов, словно заправский аграпурский мясник. Сперва хвонги храбро набрасывались на него, словно спущенные с цепи псы, но, по мере того, как быстро таяли их ряды, желающих помериться с ним силой становилось все меньше, и вскоре Конану самому пришлось искать себе противников. Конан вырвался на степной простор, за ним, словно демоны войны, — его люди. Но победа далась им кровавой ценой. Из всего десятка уцелело лишь пятеро, включая самого киммерийца и раненого Мобеда. Все были изранены, в иссеченных, лохмотьями развевающихся на скаку доспехах. К месту схватки стекались свежие подкрепления хвонгов. Узнав, что дерзким лазутчикам удалось вырваться из их рук, они тут же пустились в погоню.
Конан пристально оглядел оставшихся в живых. Хауранец За вар: если придется, он будет, как зверь, драться за раненого Мобеда, пока сам не падет под ударами вражеских сабель. Но он слишком молод, моложе самого киммериеца… Бабак — кровь заливала туранцу лицо, но он улыбнулся, поймав внимательный взгляд командира; этот зубами будет рвать до последнего вздоха — но тогда его родные навсегда останутся в рабстве… Афрасиб, он родом из Иранистана — угрюмый, неразговорчивый воин, прекрасный мечник Его киммериец всегда брал себе в пару в тренировочных боях. Конан вдруг поймал себя на мысли, что ничего больше не знает об этом человеке.
Варвар оглянулся через плечо:
«С Мобедом не уйти», — хладнокровно подумал он
— Скачите в Хоарезм! — стараясь перекричать хлещущий в лицо ветер, прокричал киммериец. Я постараюсь их задержать. Скачите! Это мой последний приказ.
— Но если мы тебя оставим, то нарушим заповедь великого Гишштабса и навеки покроем себя позором! — горячо возразил Завар — Одно из первых правил воина — не бросать командира в бою.
— Пока я жив — приказываю я! — рявкнул Конан, теряя терпение — Скачите!
Дико гикнул Бабак, подхлестывая своего скакуна и вырываясь вперед, и тем подавая пример остальным
Киммериец резко осадил каурого и, пока могли видеть его глаза, провожал взглядом уносящихся вскачь товарищей. Он повернул коня и с невозмутимым видом поехал навстречу приближающейся орде хвонгов, скрестив клинки на луке седла.
Они, как вихрь, налетели на одинокого всадника, заступившего им дорогу, намереваясь опрокинуть, смять, раздавить наглеца, но… Вихрь животной и человеческой силы натолкнулся на настоящий ураган разящей смертоносной стали. Кто-то еще пытался продолжить преследование, но, слыша за спиной звуки боя, поворачивал вспять, недоумевая, чем может быть вызвана эта задержка. Конан вертелся в кольце врагов, отбивая и нанося удары, словно стремительный водоворот, в который то и дело падали поверженные им враги.
Бой длился уже бесконечно долго. Хвонги были удивлены и напуганы. Еще никогда они не встречали человека такой потрясающей силы и стойкости. Они умели ценить мужество врагов и предлагали ему сдаться на почетных условиях. Но этот грозный великан, с головы до ног забрызганный своей и чужой кровью, лишь смеялся в ответ и страшно ругался на непонятном языке, наводя на суеверных кочевников благоговейный ужас. Усталости он не знал, а подставлять свою шею под безжалостные клинки гиганта больше уже никто не желал.
Все разрешилось само собой. Каурый Конана пал от полученных ран, и хвонги всей сворой набросились на киммерийца, чуть не задавив его своими телами, скрутили кожаными ремнями по рукам и ногам.
Конан медленно и мучительно приходил в себя, но был благодарен богам, по воле которых с небес на него обрушились целые потоки живительной воды, приносящие облегчение израненному, натруженному телу. Он приоткрыл глаза и увидел предрассветное небо, парящего в вышине сокола, скользящего по невидимым небесным волнам, и… озабоченные лица хвонгов склонившиеся над ним. Новый поток воды хлынул ему на лицо. И тут он разом вспомнил все. Напрягая мышцы, Конан резко сел, бросая по сторонам злобные неприязненные взгляды. Руки его были накрепко связаны. Хвонги от неожиданности шарахнулись прочь. Прошедшая ночь их многому научила — даже скрутившие пленника путы не придавали им смелости.
Соблюдая крайнюю осторожность и оставаясь вне досягаемости киммерийца, вперед выступил один из воинов, одетый побогаче остальных. Он был в добротном пластинчатом доспехе и железном островерхом шлеме, вокруг которого обвязал кусок белого полотна; цветной вендийский халат свободно накинут на плечи. Приложив правую руку к груди, хвонг почтительно заговорил на вполне сносном туранском:
— Ты должен идти со мной, чужеземец. Если обещаешь вести себя тихо, я прикажу развязать тебе ноги. Иначе этим воинам придется тащить тебя силой. — Хвонг выдержал короткую паузу и задал явно мучивший его вопрос. — Ты обещаешь мне это?
Стойкости киммерийца могли позавидовать мраморные статуи в храме Митры: ни один мускул не дрогнул на его окаменевшем лице, ни одно движение не выдало внутреннего накала. Уже вчера он был готов заглянуть в глаза смерти. Что ж, боги дали ему день отсрочки. Единственное в чем сейчас сомневался Конан — стоит ли их за это благодарить?
Не обращая внимания на боль в разбитых губах, он сплюнул в траву скопившийся во рту грязный комок земли вперемешку с кровью.
— Слово воина.
Незнакомец сделал вид, будто иного ответа и не ждал, но незаметно с облегчением вздохнул. По его знаку, двое воинов быстро разрезали ремни на ногах киммерийца и помогли ему подняться.
Конан огляделся по сторонам. Солнце едва показалось над горизонтом, но уже начинало припекать, и все живое спешило укрыться от его палящих лучей. Они стояли у озера, недалеко от места, где прошлой ночью разбили свой лагерь наемники. Весь берег был усыпан походными шатрами и палатками армии хвонгов, вокруг которых суетились сотни людей. Коневоды гнали к озеру огромные табуны, гуртовщики вели к водопою отары овец. Люди собирали палатки и нехитрый походный скарб, укладывая в цветные кибитки с высокими скрипучими колесами. По всему было видно, что армия готовилась к выступлению.
— Сюда. — Хвонг приглашающе повел рукой, указывая в сторону большого, словно царский дворец, шатра из дорогого кхитайского шелка.
Конан удивленно вскинул бровь.
«Неужто их вождь хочет меня увидеть? Тут, если вести себя умно — смерть может и подождать.»
Он уверенно зашагал вперед, насколько позволяли ему затекшие за ночь ноги. Правда, киммериец ждал, что говоривший с ним хвонг пойдет первым, но тот предпочел идти рядом с варваром, стараясь не оказаться к нему спиной. Повсюду на их пути трудилось и бездельничало множество воинов, и все они долгими взглядами провожали могучую фигуру киммерийца, с гордо поднятой головой ступавшего сквозь расступающуюся перед ним толпу. Он оставался равнодушен к враждебным или исполненным восхищения взглядам и той немой почтительности и уважению, с которым его встречали и провожали солдаты, — одинокий волк среди стаи псов. У входа в шатер процессия ненадолго остановилась. Хвонг-переводчик исчез за богато расшитым пологом, а Конан в окружении дюжины охранников остался за порогом, обмениваясь оценивающими взглядами с могучими стражниками, неподвижно застывшими у входа в покои вождя.
«Эти бы не побежали, поджав хвост», — с уважением подумал киммериец.
Когда его ввели в шатер, Конан даже зажмурился от блеска и роскоши внутреннего убранства: дорогие хауранские ковры, высокие серебряные светильники, золотые курильницы, богатое в самоцветах оружие на стенах…
«Зачем им возить с собой столько добра?» — удивленно подумал киммериец.
— Освободите ему руки, — услышал он повелительный голос и только тогда обратил свой взор на собравшихся в шатре людей.
Их было человек десять, одетых более чем скромно, но в доспехах и при оружии, которым мог позавидовать всякий уважающий себя воин.
Наверняка над ними трудились руки лучших оружейников Хайбории, как древних мастеров, так и умельцев нынешней эпохи.
Большинство присутствующих были уже далеко не молодыми людьми, исполненными чувства собственной значимости и достоинства, с убеленными сединами бородами, и шрамами на хмурых лицах. Но встречались и юноши, чьи смуглые щеки еще не знали прикосновения бритвы, с горящими вызовом взорами пронзительно карих глаз. К числу последних принадлежал и вождь хвонгов, сидевший, скрестив ноги, в центре группы на небольшом, застеленном коврами помосте — могучий богатырь с широкими плечами, высоким лбом и открытым благородным лицом.
Его простая, с виду неброская кольчуга не привлекла бы глаз непосвященных, но Конан сразу узнал боссонскую работу, славившуюся на весь мир, и едва удержал завистливый вздох. Это его властный голос повелел снять с Конана путы. Было удивительно видеть этих суровых, равнодушных к изыску и лоску воителей среди вычурной пышности шатра.
Освободившись от ремней, Конан с удовольствием расправил плечи, гордо выпрямился и твердо встретил устремленный на него проницательный взгляд вождя.
Хвонг величественно взмахнул рукой, и переводчик заговорил, поклонившись владыке.
— Знай, чужеземец, что тебе неслыханно повезло. Ты стал пленником благородного Ракшаша — первого среди хвонгских вождей. Благородный Ракшаш — величайший воитель, он восхищен твоим мужеством и доблестью, чужеземец. Поэтому он пожелал говорить с тобой.
— Воистину, ты храбро сражался, — перебил велеречивого переводчика вождь. — Я сам бы почел за честь встретиться с тобой в честном бою. Назови свое имя, чужеземец.
— Все называют меня Конан-киммериец, — спокойно ответил варвар. — Я сожалею, храбрый вождь, что случай не позволил нам скрестить клинки в эту ночь, и мы оба были лишены удовольствия.
Конан собрал всю выдержку в кулак. Он намеренно пошел по лезвию ножа, и речь его хоть и была почтительна, но слова легко можно было принять и за дерзость. Если он верно разобраться в этом человеке… Сейчас решалась его судьба…
— Ты хорошо сказал, киммериец! — Конан позволил себе немного расслабиться, услышав эти слова из уст Ракшаша, — Хоть я и никогда не слышал о твоей стране, но если все воины там такие же как ты, то твой народ достоин уважения.
— Благодарю тебя, вождь, за высокую похвалу. В краях откуда я пришел, есть много воинов, кто превзошел меня отвагой и знанием воинских искусств. В моей стране, как везде, встречаются и храбрые, и малодушные люди. Но воинская честь для киммерийца дороже всех земных богатств.
В душе Конан порадовался, что, странствуя по свету и общаясь с людьми разных сословий и званий, научился чопорной речи, высоко почитавшейся жителями Востока. Ответ киммерийца был с явным удовольствием выслушан всеми присутствующими.
— Скромность украшает воина, — почти ласково молвил Ракшаш и дружески улыбнулся варвару.
— Позволь мне спросить, о великий, — подал голос один из седовласых воителей, сидевший с правой руки от вождя.
Ракшаш милостиво кивнул головой.
— Такой герой не может быть простым воином, — заговорил старик. — Он должен вести в бой не меньше тысячи храбрецов, если, конечно, у Илдиза совсем не заплыли глаза от лести придворных вельмож.
Хвонги дружно рассмеялись, и Конан до боли стиснул зубы.
Ему совсем не понравилось, что в его присутствии плохо отзываются о человеке, которому он поклялся служить верой и правдой. Пусть даже в этих словах старика и скрывалась горькая правда.
Когда смех утих, седобородый закончил свою мысль:
— Так вот, если он большой начальник в войске Илдиза, мы могли бы получить за такого пленника хороший выкуп.
Присутствующие одобрительно загудели и закивали головами в знак согласия. Ракшаш поднял руку, требуя тишины.
— Что скажешь на это, Конан?
— Увы, великий вождь, боюсь, что разочарую тебя. Вряд ли во всем Туране найдется человек, кто дал бы за меня хотя бы медную монету. Я всего лишь десятник среди наемников, а скупость Илдиза уже вошла в поговорку в его войсках.
Собравшиеся снова засмеялись. Но не все, как успел заметить Конан, и сердце его вновь застучало тревожно; половина улыбалась лишь ради приличия.
Заметил это и Ракшаш, который тут же решил покончить с этим делом.
— Служи мне, Конан. И ты сам увидишь, что не родился еще тот человек, чей лживый язык мог бы назвать меня скупцом.
Конан из вежливости выждал какое-то время, будто обдумывая это щедрое предложение, и, не теряя достоинства, ответил:
— Прости, вождь. Но плох тот солдат, кто за большую плату готов предать своего господина.
Ракшаш, с нетерпением ожидавший слов варвара, с сожалением вздохнул.
— Ответ достойный, киммериец. Другого я и не ждал от тебя, — слегка покривив душой, сказал он… Этот синеглазый великан с каждым мгновением нравился ему больше и больше.
— Слушайте все мое решение! Я отпускаю тебя, Конан, ты волен уйти хоть сейчас же. Но я прошу оказать мне честь — будь моим гостем и проводи нас до границы.
— Я польщен твоей щедростью, вождь. И соглашаюсь не из вежливости, а из искренних побуждений сердца.
Конан остался среди хвонгов и восемь дней шел с их армией на восток. Войско, обремененное тяжестью добычи и угнанного скота двигалось медленно, проходя в сутки не более пятнадцати-двадцати лиг, широкой дугой рассыпавшись по степи.
1 2 3 4 5 6