Опять же, приняв среднее, то есть пять лет, получаем, что умерла она в 1817 году. Алексей Татищев женился на А.И.Грановской в 1818- ом, в январе или середине декабря - но, естественно, не позднее, а, следовательно, вскоре после смерти Анны Ива­новны и последовавшим за тем со стороны Александра Дмитриевича отречением от дочерей Софьи и Веры, кото­рым было тогда 20-22 года, и изгнанием их навсегда из материнского имения. Такой поступок А.Д. действительно мог стать причиной новой вспышки негодования у старого графа Татищева и запрета на свадьбу сына с Екатериной Буткевич.
Последней в исповедальном списке указана воспитанница Александра Дмитриевича - Виктория Алексеевна, семи лет. Если этот возраст правилен, то, родившись в 1808 году, она, скорее всего, была внебрачной дочерью его сына Алексея Александровича...
Но продолжаем. «Итак, она звалась Татьяной». Так что ж из этого? - спросит читатель. И почему Маевский не хотел, не мог назвать ее имя? Много размышляя над предыдущими двумя его недомолвками, мы также задавали себе и этот вопрос. Но только когда с замусоленных, закапанных вос­ком страниц исповедальной книги Покровско-Коломенской церкви, сквозь толщу ста семидесяти лет глянуло на нас имя «Татьяна», только тогда стала приоткрываться завеса над всеми загадками Маевского, над его тайной. Даже не над ней самой. Ее суть еще продолжает оставаться непонятной и загадочной. Стало ясно лишь одно: назови он в своих мему­арах хоть раз это имя (кстати, не очень-то популярное в те времена, о чем в «Онегине» недвусмысленно сказано), и оно, завязавшись в тугой узел с прекрасной графиней из «Домика в Коломне», с предположениями Лернера о прото­типе «онегинской» Татьяны, со свидетельством В.М. Глинки, таинственным мадригалом «К.А.Б.», неминуемо направило бы беспокойное племя пушкинистов по своему заманчивому следу, и они давно уже прошли бы сквозь воздвигнутую Маевским стену.
Но что увидели бы они по ту ее сторону? Какую тайну ему нужно было скрыть так тщательно и надолго? Думается, что ответ теперь может быть только один. Дело касалось собы­тий, бросавших тень на безупречность семейной репутации. То есть тех условных понятий о чести дворянских фамилий, как самого Маевского и его родственников (Зуровых, Буткевичей, Багратионов-Имеретинских), так, возможно, с его точки зрения, и репутации семьи потомков Пушкина, кото­рая была для них в то время уже важнее нескольких коротких, неизвестных нам страниц биографии юности поэта. Сейчас это столь же трудно понять, как и допустить, что где-то существует неизвестный дневник Пушкина, который по чьей-то злой воле не может стать достоянием нашей и мировой культуры. Но тогда, столетие назад, потомки Стройновской, как уже говорилось, в силу своего обще­ственного положения находились в плену иерархических фамильных предрассудков. Той же паутиной были окутаны и потомки Пушкина. Из книги В.М. Русакова мы знаем о парадоксальной судьбе некоторых из них. Достаточно вспомнить хотя бы тот факт, что младшая дочь поэта На­талья Александровна уже была в те годы женой принца Ниссауского, брат которого с 1844 года был женат на пле­мяннице Николая Первого. В кругу этих людей прощалось и забывалось многое, пусть даже весьма сомнительное в истинном понятии чести и порядочности, но только в том случае, если оно не становилось предметом гласности. Поэ­тому Маевский и умолчал о чем-то, что не подлежало огла­ске, публикации, должно было быть навсегда похороненным вместе с памятью уходящих очевидцев и современников.
В так называемых «беловых рукописях» II главы романа «Евгений Онегин» одна из редакций XXI строфы, начиная с пятого стиха, звучала так:
«... Не портили Татьяны милой.
Фадеевна рукою хилой
Ее качала колыбель -
Потом стлала (ее) постель.
Она за ней одна ходила,
Бову рассказывала ей,
Чесала шелк ее кудрей
(И чаем) по утру поила.
Да раздевала ввечеру
Ее да старшую сестру» (Выделено нами - Б.Б.)
(Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. Издательство Академии наук СССР, 1937, т.6, сс.566-567).
Причем это было не случайно, ибо Татьяна, как младшая сестра основной героини, появилась здесь в результате ав­торской переделки текста. Видимо, Пушкин на каком-то этапе колебался, кого из сестер, младшую или старшую, назвать Татьяной. Но если - младшую, то какое же имя он дал бы старшей, для «описания» которой в семнадцатой строфе намеревался даже взять «новый карандаш»?..
Надеемся, на этот вопрос отвечает предложенная гипотеза, которую попытался обосновать автор. Как кажется, доверие к ней позволит отредактировать и самого Пушкина: «она» не только «казалась», «она была» действительно - Катенька Буткевич, необычайная по силе, длительности, влиянию на всю жизнь и им самим никогда не названная, «утаенная» любовь великого поэта.

ДИАЛОГ С ОППОНЕНТАМИ

Может быть, и вправду: чем полнее мы очищаем творческую личность от всего личностного - от внешних признаков, от исторических черт, от ее известности, - тем ближе подходим к «сокровенному центру» ее универсальности. А все же, расшифровывая «белые пятна» биографии гения, реконструируя его мысли и чувства, мы делаем это, в известной мере, по «образу своему». Поэтому стоит ли удивляться, что каждое новое прикосновение к жизни А.С. Пушкина, любое гипотетическое построение, связанное с его именем, должно вызывать и вызывает контраргументы? Это естественно. И важно тут только одно - убедительность этих возражений, так как только она одна дает «чистый опыт». Наша гипотеза, изложенная в очерках под общим названием «Она казалась... она была...», предполагает, как уже знает читатель, что «утаенной» любовью Пушкина была Екатерина Александровна Буткевич. Пушкинисты - не все, конечно, - не согласны. Рассмотрим их возражения на примере наиболее развернутой рецензии Валерии Федоровны Муленковой, зав.сектором Государственного музея А.С. Пушкина. Итак, Валерия Федоровна считает, что слова Маевского «Пушкин не был знаком с Екатериной Буткевич» - свидетельство скромности мемуариста, которому «напротив... было скорее лестно назвать свою тетку в числе знакомых поэта. Но, не имея для этого документальных оснований, мемуарист проявляет осторожность». Мы же уверены, что Маевский умышленно написал эти, ставшие на наш взгляд роковыми для исследователей, слова. Наша уверенность основана на следующих предположениях. Маевский родился в 1833 году, значительно позже интересующего нас времени. Свою семейную хронику писал где-то около 188го.
Основными источниками для него, скорее всего, были рассказы матери, бабки и некоторых слуг, умерших, вероятно, много ранее написания хроники. Так, его мать умерла в 1852 году, когда ему было девятнадцать лет. Бабушка - через два года. За последующие почти тридцать лет многое из того, что не было записано, могло стереться в памяти. Конечно, написать фразу «Пушкин не был знаком с Екатериной Буткевич» Маевский мог и потому, что ничего не знал и не слышал об этом знакомстве. Но почему не знал? Потому что - не было? А если потому, что в прошлом его семьи, как и во всякой другой, могли иметь место события, которые не подлежали разглашению и, в данном случае, не позволяли его матери и бабушке говорить о Пушкине и Пушкиных вообще?
Более того, с самого Маевского могли потребовать обещания (в том числе и сама его тетка Стройновская - Зурова) не говорить и не писать на эту тему. Характерно, что во всей хронике фамилия поэта упоминается только один раз именно в разбираемой нами фразе.
Здесь же нужно учесть, что в 80-х годах прошлого века дети Стройновской от второго брака, т.е. Зуровы, занимали очень видное и влиятельное положение в высшем петербургском свете, и не считаться с их мнением в вопросе, касающемся прошлого их матери, Маевский, конечно, не мог. Но кажется бесспорным, что Маевский в то же время не мог не знать о близком соседстве семьи своего деда с семьей Пушкиных. (Расстояние меж их домами составляло не более двухсот метров). Не мог не знать, что лучшая, задушевная подруга его матери графиня Екатерина Марковна Ивелич была одновременно родственницей и очень близкой знакомой Пушкина и жила буквально рядом с обеими семьями. Также он, наверно, знал, что дети Александра Дмитриевича - Екатерина, Любовь, Николай - и дети Сергея Львовича - Александр и Лев - были почти ровесниками. После выхода Пушкина из лицея все они жили, в основном, под родительскими крышами, и Маевский вряд ли не понимал, что вся эта молодежь, живя в столь близком соседстве, имела немало поводов и случаев для частого общения.
Учитывая все это, для Маевского логично было бы, даже проявляя максимальную осторожность, написать, что он не знает или что ему неизвестно, были ли знакомы Пушкин и его тетка. Однозначность же его фразы, по нашему мнению, направлена как раз на то, чтобы отвести любого читателя даже от мысли о возможности этого знакомства. (Время показало, что он добился желаемого результата). Вопрос же о том, зачем ему это было нужно, остается пока нерешенным.
«В научном издании: Л. Чарейский «Пушкин и его окружение» (Л. «Наука», 1976, с.400) фамилия Стройновской, урожденной Буткевич, дана со звездочкой, означающей гипотетичность знакомства с Пушкиным. Автор же строит свою гипотезу не только о знакомстве, а о близком знакомстве Екатерины Буткевич с поэтом, не приведя для этого ни единого серьезного доказательства». Это - следующее возражение оппонентов, аргументированность коего, пожалуй, лишь в категоричности. И еще: «Исследователи т.н. «Донжуанского» списка Пушкина среди имен Катерина 1,2,3,4 имя Стройновской даже не предполагают». К сожалению, вынуждены здесь напомнить, что всякая гипотеза (в переводе с греческого - «предположение») является предположительным суждением о закономерной связи явлений (событий).
И в данном случае она предполагает на основе логических сопоставлений биографических фактов и пушкинских текстов направить работу исследователей на поиск документальных доказательств, обретя которые, данная гипотеза перестанет быть только гипотезой.
Отсутствие же имени Стройновской в работах, посвященных «Дон-Жуанскому» списку, имеющему на сегодня много «белых пятен», - не аргумент. И нужно добавить, что если бы пушкинисты за прошедшие сто лет хотя бы предположили в одной из Екатерин «списка» Екатерину Буткевич, то вопрос о гипотетичности ее знакомства с Пушкиным был бы давно снят, а сам факт подвергся бы, вероятно, самому внимательному изучению.
Некоторых рецензентов не устраивают «довольно странные язык и манеры» (цитата принадлежит В.Ф.М.) Пушкина в очерке «У соседей», написанном лишь как пример одного из возможных вариантов встречи Пушкина с Екатериной Буткевич и начала ее разрыва с графом Татищевым. Вниманию этих критиков предлагаем первоисточники:
1) А.М. Каратыгина. Воспоминания. 1880,т.28,с.568.
2) А.И. Тургенев. Ост. Архив, 1,296.
3) Вересаев. Пушкин в жизни, т. 1,с. 126.
4) Спутники Пушкина.т.1,с.213.
5) Яцевич. Пушкинский Петербург. 1935,с.12.
На вопрос о том, что побудило Пушкина переименовать няню Лариных из Фадеевны в Филипьевну, дать однозначный ответ так же нельзя, как безоговорочно отрицать возможную связь между Фадеевной у Лариных и, допустим, матерью или женой буфетчика (по Маевскому, наиболее доверенного слуги в доме) Фадеича, которую, повторяем, скорее всего звали Фадеевна.
Далее. «При перечислении общих знакомых Буткевичей и Пушкина происходит смещение во времени - первые свидетельства о личных встречах поэта с Хвостовым относятся к 1830 году (Черейский, с.451), Арендт лечил Пушкина с 1821 г., они не могли одновременно встречаться у Буткевичей. Кроме того, есть еще ряд неточностей. Так... Шемиот - двоюродный брат не матери Пушкина, а самого поэта (Павлищев, с.50)».
Отвечаем. В очерке «Факты» написано: «... что семьи Пушкиных и Буткевичей, живя в близком соседстве и имея немало общих знакомых, вполне могли быть знакомы между собой...». Здесь, как видно из приведенного текста, речь идет не о знакомых самого Пушкина, а, в первую очередь, об общих знакомых семьи поэта и семьи Буткевичей. А потому заметим, что тот же Черейский (с.450) говорит и о возможности знакомства Пушкина с Хвостовым еще в лицейские годы, и о посещении лицея - 20 марта 1816 года - Василием Львовичем Пушкиным вместе с Державиным, Жуковским, Хвостовым и др. Точно так же врач Н.Ф. Арендт (по словам Маевского, «друг и домашний врач семьи»), лечивший Пушкина после ссылки, мог и раньше бывать в обеих семьях.
Но в последнем случае замечание о смещении во времени имеет основание, хотя и требует подтверждения, как и наша версия.
В отношении же незадачливого жениха Любови Буткевич - Шемиота, действительно, была допущена неточность. Однако ошибался здесь уже Павлищев. Согласно родословной росписи, приведенной в 1томе сочинений Пушкина (изд. Анненкова, СПБ, 1855 г., с.435), Шемиот был сыном двоюродной сестры Надежды Осиповны Пушкиной и приходился поэту троюродным братом.
«Впервые выдвигается причина стремления Пушкина покинуть Петербург в 1819 г. - трагедия неравного брака Екатерины Буткевич. Но известно, что Пушкин был серьезно болен и потому испросил отпуск в Коллегии иностранных дел, чтобы уехать в Михайловское».
Ответ. Летом 1819 года Пушкин после болезни пробыл в Михайловском всего лишь около месяца. Говоря о его стремлении покинуть Петербург в 1819 -м - начале 1820-го, мы имели в виду общее настроение поэта, его желание поступить на военную службу, уехать за границу и т.д. Обычно это объясняется пущенной в Петербурге сплетней о том, что он якобы был высечен в канцелярии III отделения.
Трагедия первого брака Екатерины Буткевич, как одна из причин такого настроения Пушкина и его желания покинуть столицу, действительно, выдвигается впервые.
Конечно, не все оппоненты аплодируют и атрибутированию мадригала поэта «К.А.Б.***». Вот одно из конкретных возражений: «Но ведь первоначальными вариантами названия этого стихотворения были: «Экспромт М...ой» и «Экспромт М-оой». Рядом с ним печатается обычно другое стихотворение Пушкина «Мадригал М... ой», которое датируется тем же временем, т.е. 1817-1820 гг. Таким образом, адресат мадригала первоначально скрывался поэтом за этими буквами».
Это довольно распространенное заблуждение. И вот почему.
1. Пушкинский автограф этого стихотворения не сохранился.
2. Первоначально этот мадригал был помещен Пушкиным (в конце 1819 - начале 1820 годов) в подготовленный к изданию сборник его стихотворений, представляющий собой писарскую копию, известную под названием «тетради Всеволжского», где назывался «Экспромт». Пушкин самолично передал Никите Всеволжскому ее с просьбой издать сборник в его отсутствие, тем самым полностью подтверждая свою авторскую корректуру. В отсутствие Пушкина его сборник не был издан.
В Михайловском, в 1825 году, Пушкин, получив «тетрадь Всеволжского» обратно, вновь корректирует текст и исправляет «Экспромт» на «К.А.Б.***». До получения «тетради Всеволжского» Пушкин, восстанавливая многое по памяти, создает так называемые «тетради Капниста», где в записи заглавий (не приводя его полностью) называет стихотворение «Экспромт» и дает начальную строку:
«Что можем наскоро».
«Тетрадь Всеволжского» подробно описана Тимашевским и Цявловским в кн. «Летописи гос. лит. музея», кн. 1, Пушкин, с. 1-79. В резюме, посвященном стихотворению «К.А.Б.***», сказано (с.61) : «25 К.А.Б.*** (Экспромт)». В этом стихотворении Пушкин изменил только название. (Его же рукой сделана пометка «М», т.е. «Мелочи» - Б.Б.). Текст его совпадает с текстом издания 1826 года. Ранних текстов этого стихотворения не известно, равно как не известна и дата его написания. «Тетрадь Всеволжского» ставит начало 1820 года как предел, но это можно было бы предположить и на основе стилистических особенностей. Возможно, что мадригал относится к еще более раннему времени, например, к лицею, хотя и не фигурирует в лицейских собраниях. Буквы, поставленные в заголовке, не расшифрованы до сего дня». В примечании М.А.Цявловского к этому стихотворению (П.С.С. Пушкина изд. Академии наук, т.2 (2), 1949 г.,с. 106) сказано:
««К.А.Б.***». («Что можем наскоро стихами молвить ей».) (с.123 и с.606). Напечатано Пушкиным впервые в «Стихотворениях А. Пушкина» изд. 1826 г.,с.111, в отделе «Эпиграммы и надписи». Вошло без изменений в «Стихотворения А.С. Пушкина» часть 2-я 1829 г.,с. 150, в отделе стихотворения «разных годов» (С.П.)». Копии в сборниках:
1. В «тетрадях Всеволжского», л. 11 оборот с исправлениями Пушкина в 1825 году. У заглавия карандашом помета Пушкина 1825 г.: «М», т.е. «Мелочи». (Вс.). Напечатано Тимашевским в публикации «Тетрадь Всеволжского» (см.выше).
2. Шереметева (Ш). Датировка: 1820-е годы.
3. Кавелина (Квл) - Вторая половина 1820 гг.
4. Долгорукова (Дл) - 1830 - 1860-е гг. (датировку см. П.С.С. Пушкина изд. Академии наук, т.2(2), 1949 г.,с. 1008, 1009,1011).
Все копии восходят к не дошедшему до нас автографу (ищи в архиве Стройновских!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18