Только ему все равно не хватало смелости, чтобы проглотить наживку. Это заставило мадам Хугон удвоить прилагаемые усилия. На следующий день она вернула иллюстрированную книжку без одной страницы, вырезав из нее эротическую гравюру. Получив несколько палок от Ливре, Клод побежал к мадам Хугон, чтобы взыскать с нее полную стоимость книги.
– Мадам, я обнаружил, что в книге не хватает гравюры. Вы последняя ее брали.
– А что за гравюра? – Александра не казалась удивленной, но и не предлагала возможных вариантов, куда могла подеваться картинка.
– Если мне не изменяет память, это та самая гравюра, где принцесса занята пикантной беседой с придворным пажом.
– А-а, под нижней юбкой? – Мадам Хугон потянулась к собственному платью.
– Да, под ее нижней юбкой. – Клод покрылся испариной. Юноша не знал, то ли он играет роль строгого блюстителя нравов, то ли действительно им является.
– Как же это получилось? – спросила патронесса.
– Что?! – Клод запнулся.
Патронесса задала вопрос по-другому:
– Как она могла пропасть?
Клод указал на торчащие нитки, которые выдавали отсутствие страницы.
– Ее вырвали, мадам. Вырезали.
Мадам Хугон позвала служанку. Та внесла в комнату горшок, полный дорогих фиалок – любимых цветов патронессы. Две женщины удалились в смежную комнату. Клод услышал пощечину, после которой хозяйка чересчур строго отчитала девушку. Клод не сомневался, что все подстроено и никто никого не бил – звук был больше похож на хлопанье в ладоши, нежели на пощечину. Мадам Хугон вернулась в комнату и извинилась. Александра попросила Клода подождать, пока она напишет продавцу книг записку, где спросит у него о стоимости поврежденной книги. Затем патронесса вручила ее Клоду. Будучи дома, она не надевала перчаток, а Клод, когда убегал из «Глобуса» по поручениям, снимал свои. Пока записка переходила из рук в руки, пальцы ученика и мадам Хугон впервые соприкоснулись. Клоду показалось, нет, он был уверен, что мадам на секунду задержала его руку. Конечно, этот жест казался невинным по сравнению с чтением вслух отрывков из взятых напрокат книг. И тем не менее теперь Клод убедился в том, что подразумевалось с самого начала.
Юноша рассказывал о случившемся друзьям, сидя над блюдом со свиньей, украшенной спаржевыми стеблями. Он открылся им вместе со всеми своими надеждами и опасениями.
– Боюсь, мои желания могут подвергнуть ее опасности, ведь она в таком щекотливом положении.
– Что за положение? – спросил извозчик.
– Говорят, что она не может выполнять супружеские обязанности.
Поль Дом не принял такой отговорки.
– Нет, ты боишься не этого. Просто ты, мой друг, трус! – И он оглушительно рыгнул.
– Как я могу по одному легкому и быстрому прикосновению понять, что она хочет… чтобы я…
– Набил ее? – предложил Пьеро.
– Оседлал ее? – подхватил извозчик. – Помни, надо крепко держаться за бедра! – Он хлестнул воображаемым кнутом.
У Плюмо, как у журналиста, возникла иная реакция:
– Ты действительно думаешь, что она – замужняя девственница?
– Все, что я знаю, – это сплетни, которыми сопровождался заказ. И это было давно.
– Я наведу справки, – сказал журналист. – А если ты что-нибудь узнаешь, дай мне знать.
Клод, вместе со своими беспокойными мыслями, вернулся на чердак и долго не ложился, читая Дидро – не «Энциклопедию», от которой уже давно отказался, а «Нескромные сокровища», роман, пронизанный аллегориями на тему гениталий. С книгой в одной руке и еще кое-чем – в другой, Клод любовался миниатюрой, висящей над его импровизированной кроватью. Он закрыл глаза и мысленно приложил к лицу с портрета прекрасное тело, достойное Венеры. Он представлял себе ее неистовые и неловкие движения, отображенные в свете волшебного фонаря аббата. Картинки сменяли друг друга. Мадам Хугон бежала по анфиладам неведомого дворца. На ней ничего не было, кроме маски. Вот она уже лежала связанная, в состоянии, близком к оргазму, моля о продолжении ласк. В этих мечтах Клоду открывались его собственные страхи и опасения. Тем не менее, когда наступила пятница, он молча вручил своей госпоже очередную книгу. Клод не мог довериться желаниям и поступать в соответствии с ними.
Он спал беспокойно и пришел на работу уставшим. Его глаза налились кровью и стали цвета «крапчатой акульей кожи с узором из красного сафьяна», как выразился Ливре. Клод уже несколько раз опаздывал на работу. Ливре позволял ему бесчинствовать подобным образом, так как надеялся использовать это в своих целях.
Мадам Хугон тоже заметила бледность ученика и воспользовалась произошедшим, чтобы еще разок атаковать. Началось все, когда она встретилась с Клодом у Коллекции за Занавеской. Патронесса и ученик стояли возле секции «Аристократы». Клод зачитывал вслух отрывок из четвертого издания «Наслаждений старого извращенца», когда она прервала его:
– Возможно, ты слишком усердствуешь, стараясь ублажить меня. Ты побледнел. Выглядишь уставшим и больным.
Клод не знал, как отвечать.
Мадам Хугон продолжила:
– Я волнуюсь за тебя. Думаю, настало время, когда я должна выбрать книгу для тебя. Ну-ка, давай посмотрим… – Она провела указательным пальцем по корешкам книг из секции «Медицина». – Нет, здесь ее нет, но это не важно. Я захватила свою копию. – Мадам Хугон вытащила книгу из сумочки. – Эта книга уже помогла мне однажды. Я отметила самые важные абзацы. – Она подмигнула Клоду. – Прочитай и верни на следующей неделе.
Книга, которую мадам Хугон дала Клоду, называлась в честь библейского персонажа. Положив книгу на подобранные под себя колени – эту позу Клод часто принимал за чтением, – он осмотрел обложку и проверил качество бумаги и переплета, проклиная себя за то, что приобрел самую скверную привычку своей новой профессии. Книга представляла собой медицинский трактат, чересчур детализированный – можно сказать, детали стали навязчивой идеей автора. Сам автор был выдающимся французским врачом, сторонником вакцинации и гимнастики по утрам, переводчиком Галлера и профессором в Сорбонне.
«Онания» – так называлась книга – предостерегала мужчин от мастурбации, или, как говорилось в подзаголовке, от «богомерзкого греха преднамеренного самозагрязнения».
Клод удивился, как патронесса могла догадаться о его одиноких похождениях, вдохновленных ею же самой. Более того, его смутила фраза, сопровождавшая подарок. Что она имела в виду, когда сказала, что книга помогла ей однажды?
На первый вопрос ответ был найден почти сразу же, когда Клод прочитал первый из выделенных абзацев в главе о симптомах: «На ранних стадиях заболевания у пациента наблюдается бледность лица, вялость, апатия и сон разума». Надо было отдать должное описанию. Оно точно соответствовало состоянию Клода. Дальше там говорилось: «На более поздних стадиях дегенерации появляются прыщи и язвочки, боли при мочеиспускании и ускоренный рост органа». Клод всегда старался подкрепить собственными наблюдениями то, что читал. Если герой какого-нибудь пошлого романа принимал странную позу, Клод проверял ее на себе. Если персонаж шепелявил, то и Клод начинал шепелявить. Такое поведение явилось последствием пребывания в поместье, так как аббат был сторонником эмпиризма. Поэтому сейчас, читая трактат, Клод тщательно проверял все части своего тела. Он заключил, что симптомы первой стадии у него присутствуют, то есть бледность и апатия налицо, а вот признаки второй стадии онании пока не мучают. Дальнейший осмотр выявил, что, к счастью, ни почки, ни печень еще не перегрелись – это были симптомы третьей стадии. Клод также с облегчением узнал, что не страдает чахоткой, гангреной или гонореей в простых формах.
Он прочитал следующий выделенный отрывок, посреди главы о причинах болезни. Автор описывал сие заболевание на примере господина Л.Д. – часовщика! – который по ночам грешил прикосновениями к своему достоинству. После описания метода «опустошения» (таким термином пользовался автор) последовало сообщение о летальном исходе пациента. Жидкость текла из ушей, носа и анального отверстия часовщика. Даже его ступни сочились липкой молочной жидкостью.
Следующая глава посвящалась лечению. Автор не предлагал использования каких-либо механизмов, мешающих утечке семени; кольца и покрытые кожей металлические колпачки были изобретениями викторианской эпохи. Вместо этого он рекомендовал применение «успокаивающих мазей и вод», упоминалась там и сельтерская вода, столь любимая Ливре, – она оказывала целебное действие на исследуемый орган. Почти в конце книги Клод наткнулся на самую важную заметку. Он прочитал абзац несколько раз, и эти слова так возбудили его, что он незамедлительно исполнил то самое действие, от которого предостерегала книга. Когда же Клод наконец уснул, его можно было увидеть сжимающим одной рукой яички, а другой – собственную шею. Книга покоилась на его животе, а портрет мадам Хугон смотрел со стены.
Так что же за фраза так взволновала Клода? Вот она: «В некоторых случаях единственным эффективным средством от онании может оказаться лишь тепло и забота любимой женщины».
32
Оставшиеся дни недели Клод так тщательно следил за своей внешностью, как никогда раньше. Он мылся в местной бане и искал у себя вшей. Он снял старую рубашку, с воротником таким же черным, как края древней монеты, и надел свежую, которую Маргарита почистила яванской водой и погладила. Он одолжил у Этьеннетты скребок для чернил и вычистил темные полумесяцы грязи из-под ногтей. Плюмо по этому поводу сказал: «Ты – живое доказательство того, что безрассудная страсть – отличный способ соблюдать гигиену».
В решающий день у Клода было только одно поручение до похода к мадам Хугон. Продавец беллетристики из отдаленного пригорода заказал две дюжины копий «Наслаждений старого извращенца». Клод решил взять коляску. В переулке возле Мобертской площади он нашел незарегистрированный экипаж, у которого не хватало двойной «П» на боку, знака монополии Перро. Клод добился того, чтобы его довезли до места назначения по сниженной цене.
Дело с продавцом беллетристики было улажено быстро и без происшествий, и Клод мог отправляться к патронессе. На сэкономленные деньги он заглянул к парикмахеру, чтобы добавить последний штрих к своему внешнему виду. Он не нуждался в бритье – кожа на его лице была мягкой, как замша, – но он все равно пошел. Парижская парикмахерская сильно отличалась от своей турнейской родственницы. Не было здесь вывески «Брею за су, режу за два», равно как и услуг по кастрации боровов и козлов. Спросив мальчика о наличии шишек или струпьев, парикмахер взялся за его лицо, вооружившись особым мылом и бритвой, выкованной, как хвастался брадобрей, в Шеффилде. К сожалению, техника бритья не соответствовала качеству инструментов, и Клод покинул цирюльню с двумя или тремя маленькими порезами на шее и одним серьезным доказательством посещения парикмахерской прямо под подбородком. Если бы юноша пришел с извозчиком, тот бы обязательно удержал за это часть платы, однако Клод был один и слишком волновался накануне предстоящей встречи, чтобы протестовать. Он отказался от лосьонов, предложенных брадобреем, но пал жертвой ароматического масла.
Таким Клод предстал перед мадам Хугон в день его совращения. Он шел к ней домой в выглаженной рубашке на плечах, с ароматом лаванды на щеках, одолженным париком на голове и трактатом об онании, прижатым к животу. Служанка – Клод заметил, что ей бритье пошло бы на пользу больше, чем ему, – проводила юношу в гостиную за библиотекой.
Смятенный гость осмотрел комнату, выискивая следы мужского присутствия – трости или, быть может, треуголки. Единственным не женским элементом в комнате была замешкавшаяся служанка, чей гермафродитизм еще больше подчеркивал хрупкость и женственность мадам Хугон. Сопровождаемая шелестом шелков и с нежной улыбкой на лице, хрупкая и женственная, она вошла в комнату. Интерес мадам Хугон будто спал, когда она увидела Клода разительно изменившимся.
– Зачем ты спрятал свое деревенское очарование за этой ужасной одеждой?
Нервный пот пробил Клода и поборол запах дешевого лосьона.
– Вижу, ты принес книгу. Прочитал ли ты ее внимательно?
– Да, прочитал.
– И что ты думаешь о выводах, к которым пришел доктор?
– Полагаю, я могу серьезно заболеть, если не будут предприняты определенные меры.
– Ты прав. Если ты будешь продолжать в том же духе, могут возникнуть серьезные последствия. – Клод не знал, был ли у этих слов скрытый смысл. – Возможно, даже самоубийство.
– Такой приятный способ уйти! – смело заявил юноша.
– Непочтительность только добавит тебе проблем. Ты должен немедленно прекратить распутствовать! Если я смогу, то помогу. Хочешь ли ты этого?
Клод кивнул.
Мадам Хугон выгнала служанку и заперла дверь. Подошла к маленькому шкафчику из тика.
– Я давно знаю автора той книги, что дала тебе. Вижу по твоему выражению лица – ты удивлен. Ты спрашиваешь себя, как я могу быть знакома с таким выдающимся специалистом? Должна тебе сказать, что мой интерес к его работам связан с неудачной попыткой выполнить свои супружеские обязанности. Возможно, ты об этом слышал.
– Только то, что возникли проблемы… э-э-э… с женой мужа.
– Весьма тактично, хотя не соответствует действительности, могу тебя заверить. И заверю, не сомневайся! – Она томно посмотрела на Клода. – Я хочу предаться… как там говорилось в той книге? Ах да, я хочу предаться «определенным греховным настроениям».
Клод промычал:
– Но ваш муж…
– Тебе не нужно волноваться по поводу моего мужа. Он здесь не живет. Дело о нашем браке рассматривается в суде. – Мадам Хугон подошла ближе к шкафчику, открыла его крошечные дверцы и достала стеклянную бутылочку. – Снимай этот ужасный парик и присядь сюда.
Клод садился, пока мадам Хугон выкладывала крем на ладонь. Юноша заглянул в шкафчик, чтобы посмотреть, что еще там есть. Молоко ослицы было самой интересной составляющей. Патронесса ловко засунула руку в штаны Клода. Пока она пробиралась глубже, из его кармана выпала миниатюра. Мадам Хугон рассмеялась и сказала:
– Я могла быть так же близко еще несколько недель назад! Тебе стоило только попросить…
Все остальное произошло в тишине. Рука мадам Хугон произвела движение, сходствующее натиранию. Выдающиеся доктора назвали бы то, что случилось, «стимуляцией семенной жидкости». Клод, однако, сравнил это ощущение с муравьями, ползущими по спине.
Натирания и муравьи не ограничились одним днем. С той пятницы мадам Хугон брала напрокат не только книги. Она брала напрокат самого Клода. Частота и продолжительность его визитов в особняк Хугонов увеличивались до тех пор, пока он не стал проводить больше времени вне магазина, нежели в нем. Это не расстраивало Ливре. Если он и раздражался иногда, его злость быстро проходила благодаря любезным денежным взносам со стороны мадам Хугон – оплате за услуги не менее любезного ученика. Подобной компенсации с лихвой хватало на то, чтобы нанять случайного работника на Гревской площади и оплатить дорогостоящее лечение Ливре у одного врача-шарлатана, недавно приехавшего в Париж (ценителя брюссельской капусты, кстати).
От Клода требовалось лишь проводить «чтения» в особняке в течение всей недели. Когда юноша не был занят этим, приходилось работать в магазине, но так как сделка приносила много денег, его время принадлежало ему самому. Ливре спрятал плетку и даже позволил ученику читать и проводить исследования, начатые уже давно, в течение месяца обретенной свободы.
Клод пытался поговорить о работе с госпожой, однако она, казалось, была заинтересована другими проявлениями его ловкости рук. Когда он сказал, что хочет закончить давний заказ и тем самым доказать свою любовь, она прильнула к нему и ответила: «Ты сам – доказательство, иного мне не нужно». Наблюдая, как Клод неуклюже поедает пирожные с кремом, мадам Хугон говорила: «Просто приходи ко мне, мой маленький крестьянский мальчик. Больше от тебя ничего не требуется».
Такое прозвище раскрывало суть склонностей мадам Хугон. Она хотела, чтобы Клод всячески поддерживал в себе то, что она понимала под «провинциальной непорочностью». Когда патронесса выходила с ним в свет, будь то опера, или чтения, или лекция в лицее на знакомую Клоду тему, она настаивала на том, чтобы юноша не выражался высокопарно. Принять это оказалось нелегко. Но в конце концов, он был влюблен и находился в ее услужении.
Отрицание его интересов осложнялось всплесками щедрости, которые часто казались Клоду попыткой контролировать его действия. Патронесса с радостью оплачивала обеды в кафе Пале-Руаяля или пирожные, однако отказывалась предоставлять средства на инструменты и хорошую одежду. Мадам Хугон видела в поношенном, плохо скроенном одеянии Клода проявление невинности и чистоты сельской местности, простых качеств, присущих, как она думала, лишь людям из маленьких деревушек, совсем непохожих на Париж, на город, где она родилась и откуда никогда не выезжала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43