И она ринулась на Гектора, мяснорулетовая Федра, и вот тут-то, стремясь вновь ухватить Гекторовы яйца, рука ее больно ударилась о какую-то твердую поверхность. В предвидении этого визита и из опасений, как выяснилось, вполне обоснованных, Гектор защитил свое межножье специальной раковиной, какими пользуются футболисты. Лоранс заорала, и тотчас все сбежались в кухню. Помчались в приемный покой «скорой помощи»; диагноз был поставлен безапелляционный: Лоранс вывихнула мизинец. На следующий день эта новость обошла все спортивные газеты: «Лоранс Леруа не сможет участвовать в турнире». Оба ее болельщика из города Эври рыдали.
Гектор чувствовал себя виноватым. Каждый профессиональный спортсмен должен иметь право хватать за яйца кого ему вздумается, и без возражений. Небось Жерар перед велогонкой Уарзазате – Касабланка нахватался вдоволь. Гектор был просто придавлен ощущением своей вины, это было слишком тяжело (вспомним, что ему и так уже приходилось нести бремя своего патологического пристрастия к Брижитиному мытью окон). А теперь из-за него французские болельщики и вовсе пали духом. Наряду с конным спортом и фехтованием, пинг-понг тоже является одной из наших главных национальных горд остей. Мы физически культурный народ! И вот теперь мы оказались не чем иным, как грудой вывихнутых мизинцев.
Только что сказанное не совсем точно, и этот съезд с накатанной лыжни реальности следует отнести на счет Гектора. Его воображение устремилось к наихудшему. Лоранс, конечно, получила травму, однако стараниями своего друга массажиста-костоправа быстро восстановила форму и смогла участвовать в финале – ф-фу, отлегло. Тем не менее морально она чувствовала себя уязвимой и впервые за двенадцать лет попросила Марселя поехать с нею. Слишком впечатлительный, чтобы наблюдать за матчами любимой, он никогда этого не желал, но теперь, в контексте вывихнутого мизинца, ему надлежало превозмочь собственные страхи, и, чтобы справиться с ситуацией, у него не было иного выхода, кроме как упросить своего друга Гектора поехать вместе с ним. Гектору же, которого пинг-понг интересовал значительно меньше всех остальных видов спорта, побуждаемому еще свежим чувством вины, пришлось согласиться. Они договорились ехать в ближайшую субботу на целый день. Гектор спросил у Брижит, не возражает ли она против этой его, не запланированной минимум за полгода, поездки. Вовсе нет, поспешила она его успокоить; в конце концов она взрослая женщина и вполне способна на какую-нибудь импровизацию в течение целой субботы. И добавила вскользь, самым что ни на есть невинным тоном:
– Как раз и приберусь немножко.
Эта фраза повисла в воздухе, а воздух с фразой немедленно заполнил череп Гектора. Как мог он думать о чем-либо другом? Она немножко приберется, она немножко приберется. Мощные волны тоски накатывали на него. Он не смел задать вопрос, сверливший его мозг, не смел поинтересоваться подробностями этой уборки. Однако она тотчас внесла ясность, избавив его от необходимости спрашивать: она воспользуется его отсутствием, чтобы вымыть окна. И ему тут же резко, грубо вспомнилась его попытка самоубийства. Он попытался взять себя в руки, ведь мужчина же он, в конце концов! Первое, что пришло ему в голову, это вымыть окна самому в субботу утром; тогда он мог бы быть уверен, что она не станет этого делать в его отсутствие. Или же, например, объявить Брижит, что в воскресенье ожидается сильный дождь, и такой прогноз делает мытье окон совершенно нелепым, ибо дождевая вода обожает издеваться над чистыми стеклами. Десятки уловок роились у него в голове, ничто не могло нагнать на него большей тоски, нежели опасение, что Брижит будет мыть окна в его отсутствие, это было просто немыслимо. Он остановился перед зеркалом, глядя на свое отражение, благодаря этому ему удалось прекратить петляющий поток собственного сознания. Его трясло, и от этой тряски с него летели капли пота. Он чувствовал, что его судьба вновь ускользает у него из рук и что он вновь становится грудой плоти, на которую зарятся мрачные бесы. Внутри его существа вовсю сучил ножками возврат к прошлому.
Мы, прощения просим, недооценили склонность Гектора к извращенности. Надо признать, что решение, принятое им только что, было несколько шокирующим, по крайней мере для тех, кому не довелось наблюдать его невроз из первых рядов с самого начала. После нескольких минут, проведенных в поту и дрожи, ему явилось откровение: он не должен никогда препятствовать Брижит мыть окна. Проблема для него заключалась не в том, что Брижит делала уборку, а в том, что он при этом мог отсутствовать. Поэтому он решил, что ему не остается ничего другого, кроме как установить в квартире видеокамеру. Разумеется, втайне от Брижит, и тогда по возвращении он сможет насладиться записью. Такой он нашел выход из положения, и теперь в субботу можно было спокойно уехать, чтобы поддержать Марселя, который поддерживал Лоранс. До субботы же Гектор, вместо того чтобы ходить на работу, занимался покупкой необходимого оборудования. Он не пожалел о часах, проведенных за чтением журналов, посвященных последним технологическим новинкам и современной мебели; он даже порадовался, что теперь может извлечь из этого выгоду. И пока он всем этим занимался, ему и на миг не пришло в голову вспомнить прежнего Гектора, способного действовать единственно с намерением заполучить тот или иной предмет. Как мог он не сознавать, что происходящее с ним есть самый настоящий срыв? Болезнь, настигнув его снова, плотно завязала ему глаза.
К счастью, имелся друг, готовый и теперь, как всегда, объяснить нам нашу собственную жизнь. Однако же Марселю было не по себе. Он эгоистически сознавал, что, если Лоранс случится проиграть матч, обстановка в доме станет просто ужасной и о приличном обеде можно будет только мечтать. Разумеется, не это было главной заботой Марселя, он всем сердцем алкал соединения на космических волнах с тем из заместителей Всевышнего, который ведал пинг-понговыми делами. Да и вообще, трудно выглядеть бодрячком, когда тебя, унижая твое достоинство, терзают желудочные проблемы. Собственно, из-за этих самых проблем друзья в итоге и заговорили о мытье окон. Желая как-то позабавить друга, в надежде смягчить таким образом желудочные выхлопы, стремясь всячески переключить на что-нибудь другое внимание этого человека, из-за которого он уже почти задыхался, Гектор счел уместным рассказать о своих последних перипетиях. Он поведал другу о том, как установил камеру на шкафу и как она должна была включаться автоматически при любом движении, происходящем на линии камера – грязное оконное стекло. Его начинание увенчалось успехом, ибо Марсель, шокированный услышанным, разом прекратил пускать газы. Вне себя от огорчения, он потребовал кое-каких дополнительных разъяснений: с чего все это – началось, как Гектор додумался до подобной глупости и тому подобное. Получив требуемые сведения, он вывалил свой диагноз во всей его жестокости:
– Гектор, ты опять сорвался!
В первую минуту Гектор подумал о какой-нибудь верхотуре. Затем, когда он мысленно воротился на землю, до него дошел переносный смысл слова «сорваться». Ему понадобилась молчаливая пауза, чтобы переварить это ужасное сообщение. Все сходилось одно к одному, каждая частица его теперешнего увлечения соответствовала, миг за мигом, его прежней жизни. Испепеляющая страсть к предмету – и неодолимое желание его коллекционировать. Испепеляющая страсть к моменту из жизни жены – и неодолимое стремление переживать его еще и еще. Наконец он возвестил, произнося раздельно, по слогам, следующую новость: «Я коллекционирую моменты, когда моя жена моет окна». Эту фразу Гектор повторил сто двенадцать раз. Испарина, неистовство, он коллекционировал момент из жизни своей жены. Вновь и вновь – шок очевидности. И чем больше он об этом думал, тем сильнее ему хотелось хоть чуточку этого мытья окон; он был уже на крючке. Он пытался удержаться от рыданий, но как быть, чтобы избежать этого ужасного вопроса: возможно ли вообще стать другим человеком? Повстречав Брижит, он полагал, что отыскал чудо уникальности, женщину из женщин, единственную в каждом из своих жестов, единственную в своем единственном в мире обыкновении покусывать губы, запускать руку в свои утренние волосы, с ее уникальной грацией и элегантностью, женщину из женщин, совершенно уникально раздвигающую бедра. И сейчас выясняется, что ничего подобного, опять все та же дрянь, мучительная и нелепая, и опять эта жизнь земляного червя в маленьком клочке земли.
Марсель дал ему носовой платок. И пообещал свозить его в Довиль на мидии. Упоминание о мидиях могло бы окончательно доконать Гектора, но, удивительным образом, оно вернуло его лицу некоторые краски. Воспоминание о мытье окон вызвало у него подобие улыбки (щель посреди рта). Парадоксальный недуг коллекционера состоит в том, что порок является для него главнейшим источником наслаждения. Превратившись в воображаемую коллекцию, момент мытья окон стал для Гектора его способом не жить вяло (во время сеанса психоанализа ему сказали бы, что он подумывает убить своего отца). Момент, когда Брижит моет окна, стал его любимым напевом, той самой песней, которую влюбленные поют под дождем. Абсурдность его жизни обладала очарованием банальности. Он, собственно, и не был несчастлив; ему довольно было думать о своей тайне. И для хорошего самочувствия он нашел замечательный выход: не пытаться излечиться! Он такой, какой есть, и все тут. Он любил смотреть, как его жена моет окна, точно так же как иные любят заглядывать к проституткам, выгуливая собак. Он собирался начать очередную подпольную жизнь. Разумеется, тут была изрядная доля риска: для сохранения мира в семье можно было придумать что-нибудь куда лучше, нежели тайком снимать на пленку главную женщину своей жизни.
Перед посадкой в поезд Марсель обожал покупать газеты – самые незатейливые, где шла речь о происшествиях, летних модах и знаменитостях. Под мышкой у него был зажат еженедельный выпуск, обложка которого кричала о «загадочной истории с исчезновениями» .
Две юные девушки были похищены в одном и том же квартале Парижа. Читателю сообщались малейшие подробности жизни похищенных, но ровным счетом ничего о похитителе. И Гектор, все еще ошалевший от собственного решения, подумал, что «похищение» и «восхищение» – слова, в сущности, одного корня. И что ему не суждено познать восхищения собственной личностью. Наконец они прибыли в город, чем-то слегка напоминавший Сент-Этьен. И Лоранс выиграла свой матч со счетом 23:21. Она была нежной, когда выигрывала.
V
Брижит ничего не заметила, камера была упрятана так, что сделала бы честь документальному фильму из жизни животных. Гектор же по возвращении повел себя как ни в чем не бывало, что удавалось ему с невероятной легкостью, поскольку как ни в чем не бывало – это была та самая форма поведения, к которой он испытывал наибольшее расположение. В субботу вечером они предались любви с намерением измотать себя как можно основательнее, чтобы воскресенье, день, когда бывает нелегко убить время, прошло в дымке восстановления физических сил. Как выяснилось, им бы лучше было воздержаться, ибо произошло событие важное (и странное для людей, считающих воскресенье днем, когда не знаешь, как убить время): позвонила Мирей, и когда в трубке послышался ее блеющий голос, Гектор решил, что случилась какая-то закавыка с супом, однако в конечном счете выяснилось, что дело обстояло еще хуже, ибо целью ее звонка было сообщить о смерти отца.
– О боже мой… – вздохнул Гектор.
А тремя минутами позже он больше не испытывал никаких чувств. Если не считать легкого урчания в желудке, означавшего, что он проголодался.
У смерти есть свои недостатки, она осложняет жизнь пребывающих в добром здравии, обременяя их вынужденной заботой о тех, кто еще не умер. О матери, например. Людям следовало бы умирать группами, это было бы чем-то вроде организованного путешествия. Гектор не знал, почему все эти циничные мысли проносились у него в мозгу; возможно, то была реакция на смерть, тут как-то сразу становишься жестче. Гектор не плакал, но Брижит – очаровательная проницательность – поняла, что произошло нечто необычное. Она приблизилась к своему мужчине, физиономия которого вдруг сделалась совершенно детской, и ласково дотронулась до его щеки.
– Что-нибудь случилось?
Тут Гектор подумал – мысль была словно эхом его циничного бреда, – что может добиться от этой женщины всего, чего пожелает. Когда человек теряет отца, на какое количество мытья окон он может рассчитывать?
Старшим братом был Эрнест, поэтому он и взял мать к себе. Гектор провел одну ночь вместе с ними. Там же была и Жюстина, возвратившаяся в лоно семьи после попытки вести холостяцкую жизнь. Они сыграли свой кризис в отношениях, и теперь все забыто. Гектор тотчас вспомнил свою теорию о переменчивости судьбы. Для него возвращение Жюстины предвещало скорый конец его собственного псевдосчастья. Ни малейшего сомнения, кармическая угроза реяла над братьями: они не могли быть счастливы одновременно (братья Карамазовы, однако, были едины, все трое, в своей мерзости!). Братья должны помогать друг другу. Как же, держи карман шире, старший братец не сумел устроить себе хоть годик самого паршивого несчастья, ему невтерпеж было снова обжюстиниться. Для разрядки Гектор отправился покупать суп в пакетике и приготовил его для матери. Это должно было приподнять ей настроение, суп ее насущный. Так вот, ничего подобного. Братья еле уговорили Мирей немного поесть, чтобы дожить хотя бы до похорон, она вняла и столкнулась нос к носу с реальностью, открывшейся ей во всей своей жестокой наготе: суп из пакетика оказался вкусен. Она-то все эти годы выбирала, покупала, мыла, чистила, резала двенадцать миллионов овощей – и все это ради того, чтобы в момент кончины своего супруга обнаружить, что наше современное общество предоставляет людям вкусные супы в готовом виде. Мирей погрузилась в депрессию, которой суждено было закончиться лишь с ее последним вздохом. Гектор принял и этот удар, и чувство новой вины прибавилось ко всем тем винам, бремя которых ему предстояло нести до конца жизни.
В течение нескольких дней, предшествовавших похоронам, Гектор попросту топтался на месте, что становилось для него все более характерно. Он осваивался со своим возрастом и впервые задумывался над тем, что у него нет детей. Когда он умрет, кто придет побродить вокруг его могилы? Кто принесет туда букетик цветов? Никто; без потомства могилы – это не более чем могилы, и не знать им вовеки нежности лепестков. Гектору показалось, что он всегда искал достойного повода обзавестись потомством и теперь наконец обрел этот повод в предвидении своего грядущего одиночества. Он становился мелочно-расчетливым, цепляясь за свои житейские выгоды, и в такие минуты едва ли мог кому-нибудь нравиться. Проштудировав статью, где говорилось о наилучших для воспроизведения способах совокупления (тут сказалась его деятельная натура, склонная к труду – во всех смыслах слова – производительному), Гектор, подобно зверю во время гона, накинулся на Брижит. Та решила, что в этом бешеном спаривании он ищет утешения в связи со смертью отца, и была не так уж далека от истины. Однако забеременеть вовсе не входило в ее намерения, и, раскусив подоплеку экспансивных поползновений мужа, она призналась, что не чувствует себя готовой. Она предложила пока завести собаку, чтобы постепенно привыкнуть.
В тот день лил дождь, это было так банально! Смерть всегда банальна. Кто же станет распускать хвост и вводить новшества в день собственной смерти. Как ни крути, все всегда лежат на один манер. Женщины были в черном, и стук их каблучков напоминал покойнику тиканье домашних часов, которое ему больше не суждено было услышать. По лицу матери тихо катились слезы. На этом лице читалась жизнь, которую она уже прожила, и та, совсем короткая, которую ей еще предстояло прожить. Перед могилой поставили небольшую табличку с надписью:
Он так любил свои усы
Гектор остановился на этом слове – «усы». В этом слове был весь отец, и вся смерть отца была в этом слове. Он внезапно ощутил усы как бремя, которое исчезало, ибо возносились усы в небеса. Он вечно жил в тоске и нехватке, всегда зажатый в тесноту крошечной гостиной с огромными напольными часами. Надпись на табличке напоминала ему о смерти отца, и все его страхи испарялись, все эти коллекции, потребность снова и снова искать защиты; от умершего отца не ждешь уже ничего и потому становишься ответственным за собственную броню. Гектор поднял взгляд к небу, там по-прежнему были усы, и перед самым небом с усами влезло огромное оконное стекло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14