А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Парадоксально, но ревности я тогда не чувствовала.
К жизни меня вернули глухие стоны Гарри и высокие крики женщины. Их движения стали резкими. Мне захотелось испариться. Когда я тихонько отступала по холлу к входной двери, меня догнал почти животный хрип. Я не поняла, чей. Затем глубокий удовлетворенный смех. Он принадлежал этой женщине.
Я замерла. Ноги сковала судорога. В голове роились гневные мысли. Сколько же другого таит Гарри от меня? Какие еще темные страсти обуревают его душу?
Или это защитная реакция? Чтобы почувствовать, что жизнь еще повинуется ему?
Именно эта мысль, за которую я уцепилась, как утопающий за соломинку, позволила мне сдвинуться с места. Судорожными движениями я открыла дверь и без памяти бросилась на улицу…
Теперь здесь тихо, лишь из-за окна доносится городской шум. На столе, стилизованном под времена Регентства, лежит толстый слой пыли. Я открываю дверь в спальню. Все, что я чувствовала в тот день, постепенно ушло из памяти. Сейчас я ощущаю лишь безразличие. В шкафу на вешалках ничего нет. В ящике прикроватной тумбочки использованная бумажная салфетка, пара монет и чек из бакалейного магазина. Наполовину пустая коробка салфеток валяется под кроватью. Я осматриваю ванную, где нахожу несколько одноразовых бритв и тюбик шампуня без колпачка, и иду в гостиную. Здесь стоят лишь два шкафа и оба пусты. На стенах висят подобранные по цвету гравюры. Я заглядываю за каждую, но тайника не обнаруживаю. В холодильнике на кухне нахожу пачку молока и банку пива. В буфете стоят две банки растворимого кофе, обе почти пустые.
Квартира безликая и неприветливая, как любой гостиничный номер. Почему-то я надеялась найти здесь что-нибудь. Думала, что Гарри часто бывал тут, но, видимо, он чаще ездил к Кэролайн Палмер. Я иногда звонила сюда, но если даже Гарри и был здесь, не поднимал трубку.
Мне всегда было очень трудно решиться позвонить на эту квартиру. Часто вечерами я сидела в Пеннигейте, убеждая себя в том, что все еще можно исправить, что нам с Гарри надо всего лишь по душам поговорить друг с другом. Но временами тишина и одиночество одолевали меня. Тогда, презирая себя, я тянулась к телефону.
Здесь ничего нет. По крайней мере, никаких доказательств присутствия Кэролайн Палмер. Я даже не знаю, что именно хочу найти. Наверное, какой-нибудь счет.
Я в последний раз осматриваю квартиру: ищу на кухонных шкафах, за посудомоечной машиной… Вспомнив, как моя бабушка в начале войны прятала драгоценности в духовке, заглядываю в микроволновую печь и в газовую плиту.
Выходя, я аккуратно закрываю дверь, и она лишь тихо щелкает. После визита в Шордитч мне становится легче и спокойнее на душе.
Офис Гиллеспи находится минутах в двадцати ходьбы, в Сити. Даже если поверить в то, что экономический кризис тяжело ударил по финансовому капиталу страны, в Сити ничего не изменилось. Все те же великолепные, сверкающие здания банков и такие же энергичные, целеустремленные и элегантные молодые люди, снующие тут и там.
Я прибываю на пятнадцать минут раньше назначенного времени. Меня просят подождать. Ровно в одиннадцать секретарша с ухоженными волосами и уверенной походкой приглашает меня в зал для заседаний. Это обширная комната без окон. С потолка льет яркий свет. От обоев странного рисунка слегка рябит в глазах. За длинным столом – дюжина стульев. Перед каждым – блокнот для записей и стакан с остроотточенными карандашами. Немного подумав, я сажусь на стул, расположенный посредине стола, лицом к двери. В ту же секунду входит Гиллеспи.
– Добрый день, миссис Ричмонд, – приветствует он меня и протягивает руку.
Потянувшись к ней, я роняю свою сумочку на пол. Проклиная себя за неловкость, нагибаюсь, чтобы поднять ее. Появляется секретарша с кофе, хотя я его и не просила.
Гиллеспи садится по другую сторону стола напротив меня и кладет перед собой тонкую папку.
– Извините, что не смог присутствовать на службе, – говорит он. – Совершенно неотложные дела.
Гиллеспи смотрит на меня в упор. Ему лет тридцать пять. Он элегантно одет. У него мелкие черты лица, удлиненная голова, гладко зачесанные назад светлые волосы и очень белая кожа. Глаза у него бесцветные и маловыразительные.
– Я надеюсь, вы получили мое письмо с соболезнованиями?
Я не помню, но на всякий случай киваю.
– Итак, чем могу служить? – спрашивает Гиллеспи. Он сидит выпрямившись, руки покоятся на столе. – К сожалению, мы еще не успели подготовить предложения по вашим финансам. Нам нужно закончить ряд переговоров. Думаю, я смогу показать вам кое-что на будущей неделе.
Его уверенность сбивает меня с толку.
– Значит, что-то может получиться?
– Думаю, да.
– Из беседы с Леонардом у меня сложилось впечатление, что ситуация непростая.
Гиллеспи слегка поднимает брови.
– У мистера Ричмонда были большие долги, но в долгосрочной перспективе вы будете располагать значительными активами. Деньги по его страховке и так далее.
– А в краткосрочной перспективе? – с усилием спрашиваю я.
– Здесь вопрос упирается в условия кредита.
– Вы имеете в виду, что мне придется занимать деньги?
Гиллеспи слегка опускает тяжелые веки и едва кивает.
– Хотя я слышал от Джека Кроули, что он готов помочь вам? – Видя признаки колебаний на моем лице, он добавляет: – Это существенно помогло бы вам.
Я молчу.
– Дело в том, что дом уже заложен и под него сейчас много не получишь, – заключает Гиллеспи.
– Понимаю, – отзываюсь я, думая тем временем о Джеке.
Гиллеспи бросает быстрый взгляд на свои часы.
– И все же, чем я могу сейчас быть вам полезен?
– Извините, у меня буквально несколько вопросов…
Я записала их на листке, пока ехала в поезде. Старалась ничего не забыть, ведь это со мной часто случается, особенно в напряженных ситуациях. Доставая листок из глубины сумочки, я спрашиваю об «Эйнсвике». Как там дела?
Ровным, довольно низким голосом Гиллеспи отвечает:
– Я думаю, вы понимаете. Дела у «Эйнсвика» неважные. К зданию в Шордитче интереса у клиентов почти нет. Был один вариант, но он оказался несостоятельным. – Увидев вопрос в моих глазах, Гиллеспи добавляет: – Кое-кто думал сыграть на экономическом спаде и приобрести Шордитч за бесценок.
Я медленно обдумываю его слова.
– Значит, людям известно о трудностях, испытываемых «Эйнсвиком»?
– Трудно сегодня всем. Поэтому наглых предложений сейчас много. Выбора два: либо согласиться на серьезные финансовые потери, либо ждать, пока улучшится экономическая конъюнктура. Проблема с «Эйнсвиком» в том, что ждать фирма не может.
– Но я хочу понять ситуацию. Тот вариант, о котором вы упомянули. Что бы произошло, если бы в «Эйнсвике» согласились на него?
Гиллеспи смотрит на свои руки.
– Полученных средств не хватило бы на выплату долгов фирмы. Необходимо было бы искать еще какие-то активы или пускать «Эйнсвик» с молотка. Еще кофе?
Я пока почти не притронулась к первой чашке.
– Спасибо, не надо… Извините, но ведь ожидание не дает гарантии того, что дела у «Эйнсвика» поправятся. Здание в Шордитче так и может остаться непроданным. – Я говорю медленнее, стараясь придать своим словам хоть какую-то убедительность. – Не лучше ли сейчас максимально сбросить цену и все-таки продать эту недвижимость?
По лицу Гиллеспи проскальзывает тень сардонической усмешки.
– Так просто это не выйдет. Существует понятие среднерыночной цены. Совет директоров не будет нарываться на крупные неприятности, он полагает, что предложенная цена далека от этого понятия.
– Может, покупатели все-таки увеличат свою цену? – добавляю я еще более осторожно.
– Нет, торговаться они не собираются. Я уверен – единственно правильный путь – это ждать и надеяться на то, что на долю «Эйнсвика» выпадет удачный вариант.
– Значит, положение не блестящее?
Секунду мне кажется, что Гиллеспи меня не расслышал, но тут же понимаю, что сделанное им тяжелое движение веками и почти незаметный кивок – это и есть его ответ. Который означает: положение не только не блестящее, но просто-напросто ужасное.
Я делано улыбаюсь. Это у меня такая давняя привычка – разряжать тяжелые моменты деланой улыбкой. Появилась она из-за матери – та любила наказывать меня своим бесконечным молчанием.
– Что, безнадежно?
Гиллеспи сжимает свои тонкие сухие губы в одну тонкую линию. Кажется, он утрачивает интерес к разговору со мной. Вероятно, мне лучше сейчас попрощаться. Но что-то в выражении лица и жестах Гиллеспи заводит меня. Так легко я не сдамся.
– Кто сейчас входит в совет директоров «Эйнсвика»? – спрашиваю я, упираясь взглядом в свой листок.
Гиллеспи медленно моргает.
– Я. Недавно в совет был включен Раймонд Керр. У него большой опыт с продажей безнадежных объектов недвижимости.
Я упорно продолжаю:
– А риэлтерская фирма? Они делают все, что могут? – Я наслушалась немало историй о некомпетентности риэлтеров. Правда, эти истории в основном относятся к периоду, предшествовавшему экономическому спаду.
Гиллеспи немного наклоняет голову набок и исподлобья смотрит на меня.
– Без сомнения. Это очень хорошая фирма. С отличной репутацией.
Мой следующий вопрос, видимо, наивен, но я все равно задаю его:
– Что насчет цены продажи? Она реальная?
– Абсолютно. – Тон у Гиллеспи жесткий, глаза холодные. – Но вы должны понимать, что в среднем по стране сейчас двадцать процентов офисных помещений не находят спроса. А здесь, в Лондоне, да еще рядом с Сити – и все тридцать. Экономика в кризисе. Это рынок.
– Понятно, – произношу я и читаю по листку свой очередной вопрос: – Сколько может продержаться «Эйнсвик» при условии, что здание в Шордитче так и не будет сдано или продано?
Гиллеспи глубоко вздыхает.
– Думаю, могли бы выжать месяца четыре. И это намного больше того, что мы на самом деле заслуживаем.
Я не спрашиваю его, почему мы заслуживаем так мало, мне не хочется услышать о том, чего недоделал или в чем ошибся Гарри.
Мне нужно задать еще несколько вопросов, а Гиллеспи всем своим недовольным видом сбивает меня с толку. Приходится собрать всю свою волю в кулак.
Я продолжаю. Рассказываю о номерах счетов, которые нашла в старой записной книжке мужа. Сообщаю о том, что два из них Маргарет установить не может, и передаю Гиллеспи листок с отпечатанными на нем злополучными номерами.
Он смотрит на листок буквально долю секунды, затем небрежно сует его в лежащую перед ним папку.
– Я выясню, – бесстрастно говорит Гиллеспи. Нет, так дело не пойдет.
Я подаюсь вперед и жестом указываю на папку.
– Вы не обратили внимания на аббревиатуру «С и М»? Что это может означать? У нас такое впечатление, что это какая-то строительная фирма.
Гиллеспи рассеянно смотрит на меня.
– Строительная фирма? Нет, не думаю…
– Может, банк?
– Я же сказал, что постараюсь выяснить. Подозреваю, что ему просто хочется от меня отделаться.
– А второй номер?
– Извините? – он непонимающе поднимает брови.
– Я думала, может, он вам знаком?
Гиллеспи с явной неохотой вытягивает листок из папки и изучающе смотрит на него.
– Номер… – произносит Гиллеспи с некоторым нажимом, будто объясняя тупому ученику очевидные вещи. – Номер… Это может быть что угодно. Номер кредитной карточки, платежного поручения, еще что-то. Определить с ходу невозможно. – Он несколько картинно пожимает плечами.
– А номер счета? Это может быть номер счета в банке?
– Конечно, может.
– У вас есть список банковских счетов Гарри?
– Финансовый консультант знает ровно столько, сколько ему считает нужным говорить клиент, миссис Ричмонд, – насмешливо произносит Гиллеспи. – И позвольте мне дать вам совет: не тешьте себя надеждой, что в один прекрасный день вы обнаружите забытый счет с уймой денег на нем.
Несколько секунд я изучаю лицо Гиллеспи – белесая кожа, водянистые глаза.
– Ни на что подобное я не надеюсь, мистер Гиллеспи.
– Вот и отлично. – В его тоне слышатся покровительственные нотки.
Ну что же, я все равно буду добиваться своего. И снова смотрю в свою шпаргалку.
– Этот благотворительный концерт в пользу румынских сирот, – говорю я со вздохом. – Ко мне приходил Тим Шварц, спрашивал о компании под названием «Маунтбэй». Она каким-то образом участвовала в организации мероприятия. Шварц сказал, что пропали счета, которые компания должна была выставить благотворительному обществу…
– Шварц уже обращался ко мне по этому поводу, – ловко прерывает меня Гиллеспи. – И я объяснил ему, что ничем не смогу помочь.
– Но у вас же есть какие-то материалы, связанные с концертом? Они что-нибудь могут прояснить?
– Нет.
Интересно, он намеренно уходит от этой проблемы или мне только кажется?
Я отворачиваюсь. Геометрические линии на модных обоях прыгают у меня перед глазами. Несколько раз моргнув, я снова взглядываю на Гиллеспи. У него спокойное, равнодушное выражение лица.
– Мне кажется, что Тим Шварц считает… – Я в нерешительности делаю паузу. Хотя Гиллеспи должен быть на моей стороне, и следовательно, я могу быть с ним откровенной, мне не удается отделаться от ощущения, что его интересы не полностью совпадают с моими. Но с кем же мне еще говорить в открытую? – Он считает, что некоторая финансовая и юридическая ответственность за ситуацию с благотворительным обществом может быть возложена на Гарри.
– Что? Это чепуха.
– Ну… Тим намекает, что аудиторы покажут пальцем на Гарри. Может создаться впечатление, будто он совершил это осознанно.
– Совершил что? Шварц не понимает, о чем говорит. В конце концов, бухгалтерию ведь вели в самом обществе.
– Ах вот как… – Мне трудно понять значение его слов. – Вы имеете в виду…
– Если там возникли проблемы, то решать их должны они.
– Значит, переложить вину на Гарри им не удастся?
Как бы мне хотелось, чтобы это было именно так!
Гиллеспи делает неопределенный жест рукой. Неожиданно выражение лица у него становится обеспокоенным.
– Послушайте, это благотворительное общество получило от концерта хорошие деньги. Больше миллиона. Чего они ноют?
– По словам Тима Шварца, аудиторы не могут сейчас подписать акт проверки, или что там они должны подписать. А общество не может воспользоваться своими деньгами.
– Но вы-то здесь при чем? – отрывисто спрашивает Гиллеспи.
Я решаюсь.
– Вы не считаете, мистер Гиллеспи, что в этой ситуации было бы целесообразно… Ну, обратиться к юристам?
– К юристам? С какой стати? – Гиллеспи подается вперед и упирает в меня свой взгляд. – Послушайте, миссис Ричмонд, благотворительное общество поднимать шума не станет. Поверьте мне. Это не в их интересах. Они накажут кого-то там внутри, замнут дело с концертом, но огласки не допустят. Они не смогут отказаться от того, что сами должны были вести бухгалтерские учеты. Им не удастся свалить все на первого попавшегося козла отпущения. – Он иронически усмехается. – И им нужны деньги. Где бы еще взяли они этот миллион? Поверьте, они уговорят аудиторов подписать мягкий вариант заключения и утвердят его на попечительском совете. Затем заберут этот миллион и будут довольны. Поднимать сейчас шум вовсе не в их интересах.
У меня возникает ощущение, что я прикоснулась к чему-то холодному и склизкому.
– Что касается вас, – торопливо продолжает Гиллеспи, – то вам сейчас ничего не надо делать. Ничего. Пропускайте их Обращения мимо ушей. В конце концов они отвяжутся. Но будьте с ними вежливы. Говорите, что хотели бы им помочь, но ничего не можете сделать.
В течение нескольких секунд я смотрю Гиллеспи прямо в глаза и хочу спросить его: «Значит, поступать, как поступаете вы?» Но я ничего не спрашиваю, я вообще ничего не говорю. Просто молча собираю свои вещи и поднимаюсь.
Гиллеспи тоже встает.
– Вы меня поняли? – спрашивает он.
– Да, – отвечаю я после небольшой паузы.
Он одаривает меня почти довольным взглядом. Судя по всему, не ожидал, что я окажусь такой понятливой.
Гиллеспи провожает меня до лифта. Мы говорим о погоде. Я думаю, что он забывает обо мне еще до того, как закрываются двери кабины лифта.
Я еле успеваю на поезд, который отправляется в 12.48. Едва прикрыв глаза, чтобы немного вздремнуть, проваливаюсь в тяжелый сон и сплю почти до конечной станции. Просыпаюсь я от толчка уже где-то в окрестностях Инсвича. Усталость не прошла. Этой ночью я спала не больше трех часов. Энн с Чарльзом ушли только в десять. Потом я долго лежала в спальне Джоша на кровати рядом с ним, прислушиваясь к его ровному дыханию и изредка приподнимая голову, чтобы взглянуть на сына. В голове у меня роились бесконечные мысли.
Им не нужно задавать направления, они движутся сами по себе. Сначала прошлое. В малейших деталях. Когда я устаю от воспоминаний, то переключаюсь на настоящее. Я анализирую свои поступки, стараюсь посмотреть на себя глазами других людей. Обдумываю ситуации. Определяю серьезность подстерегающих меня опасностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46