.. И за мной водится этот грех, но не в такой мере. По-моему, двадцатый век можно смело уподобить старому, а двадцать первый – молодому и подтянутому прагматику. Нужно всегда увязывать идею с пользой, чтобы они смогли полюбить друг друга и обвенчаться, а не ходили, как разведенные, порознь.– А разве мы этого не делаем?– Вопрос в том, хорошо ли мы это делаем.– Не только в этом вопрос, но это уже другая тема… Скажи мне, но только по-мужски: какие у вас были отношения с Кушевой в эти последние годы – случались ли неприятные стычки, появлялась ли ревность, возникало ли желание близости?– Виделись мы редко – работали на разных этажах в разных отделах, так что наши контакты ограничивались случайной чашечкой кофе, случайным анекдотом в коридоре, – Анетта держалась безукоризненно, как будто между нами никогда ничего не было.– Что-то не верится – ни одного более доверительного разговора, совместного ужина, прогулки?– И все же было именно так – она не допускала таких вещей.– А ты?Балчев пожал своими накачанными плечами бывшего спортсмена.– Честно говоря, я себя не спрашивал, но, должно быть, не отказался бы. Разумеется, если бы она захотела.– Раньше вы встречались и в ее квартире, не так ли? – Балчев кивнул. – Тебе не казалось странным, что у Анетты отдельная квартира, софийская прописка, аппаратура, картины, машина и прочее?– Конечно же, сперва показалось, но от нее я узнал, что все дело в старой закваске: в свое время ее дед владел магазином тканей, у отца мощные связи в торговле, вот они и разжились деньжатами, да и сама Анетта была очень дисциплинированной, умела хранить и копить, можно даже сказать, была скуповатой. В этом отношении мы были полной противоположностью.– И все же, не заходило ли конкретно речи о квартире?– Станчев, на такого бездомного бродягу, как я, эти вещи не производят впечатления, но сейчас припоминаю, что как-то раз я ее спросил, и она промямлила что-то о помощи влиятельного знакомого, который не представляет интереса.Станчев помолчал, чтобы привести в порядок свои наблюдения. После расспроса Анеттиных родителей и осмотра их дома в провинциальном городке сложилось впечатление, что деньги в этой семье водятся, ее благосостояние, как выразился Балчев, старой закваски, и благодаря этому была обеспечена квартира и большая часть обстановки. Но о картинах и некоторых импортных вещах, таких, как японская стереоаппаратура и цветной телевизор, старики ничего сказать не могли. Не могли объяснить и то, как их дочери удалось заполучить столичную прописку, – это было ее личное дело. И мать, и отец были убиты гибелью своего единственного ребенка, в первый день бормотали что-то невнятное со слезами на глазах, на второй день взяли себя в руки, и из их ответов Станчев заключил, что у них нет связей в столице, а о знакомствах Анетты, судя по всему, они не были осведомлены. Проверки и характеристики, равно как и сведения, полученные от соседей и знакомых старых Кушевых, подтвердили тот же вывод – родители Анетты были типичными провинциалами, не высовывавшимися из своего городка с молодых лет. Экспертиза не смогла установить автора пейзажа без подписи, весьма посредственного живописца, но вот художник, написавший вторую картину, сравнительно известный портретист, подтвердил, что продал произведение в своем ателье какой-то молодой женщине и ее спутнику, пришедшим туда по рекомендации их близкого друга, чье имя не было названо. Портретист довольно точно описал Анетту, а вот в отношении мужчины перечислил лишь беглые подробности: высокий, стройный, с легкой сединой в волосах и в темных очках. Хорошо одетый, солидный, говорил мало, женщина выбрала портрет, а он заплатил. Больше художник ничего не мог сообщить – ни о двух своих клиентах, ни о знакомых, которые могли бы посоветовать его работы этим покупателям. Тем не менее Станчев обошел друзей художника и расспросил их, но безрезультатно. Ничего существенного не сказали ему и в Союзе художников, лишь дали одобрительную характеристику портретисту. К сожалению, молчал и сам портрет.И вот сейчас Балчев нечаянно проговорился – влиятельный знакомый, чье имя оставалось в тайне. До сих пор никто из окружения Кушевой не признавался, что видел его или же что-нибудь о нем слышал. Это было вдвойне странно в отношении соседей Кушевой и Ваневой. Не могло быть, что никто его ни разу не встретил на лестнице или на улице, узнал о нем по телефонному разговору!– Ты кого-то ждешь? – неожиданно спросил Станчев и заметил, что Балчев вздрогнул.– Нет, а что?– Просто мне показалось, что ты выключил телефон в прихожей.Симеон густо покраснел.– Я выключил его, чтобы никто нам не мешал…Следователь впился взглядом в его лицо.– Балчев, я внимательно выслушал тебя и сверил твои показания. Во-первых, ты скрыл свою связь с Кушевой и ее беременность. Я пока еще не могу найти объяснение этому странному факту, но будем считать, что ты просто оробел. Но ты скрыл и еще одну важную деталь – имя высокого покровителя Анетты, которое не могло не вызвать у нас интереса. Почему ты смолчал? Кто этот человек?– Да я в глаза его не видел! – изумился Балчев.– Ты уверен? Может быть, виной тому были его темные очки?– Майор, ты рехнулся!– Возможно, но все-таки ты знал о нем, ты же только что признался. Почему ты его покрываешь?– Я его покрываю? – Балчев развел руками. – Абсурд, Станчев, полный абсурд. Если бы ты меня не спросил, мне бы и в голову не пришло…Станчев снова ушел в себя. Из квартирной справки следовало, что Кушева не была собственницей, а проживала в квартире, принадлежавшей какой-то старухе из провинции. Подписав договор, старуха получила солидный задаток на несколько лет вперед. Договор был не совсем законным, но все подписи и печати были на месте. При проверке старуха сказала, что Анетта приехала к ней чуть ли не на следующий день после того, как в газете поместили ее объявление, а остальное оформил адвокат в Софии. Однако в нотариальной конторе отсутствовали сведения об адвокатской услуге, а ставивший свою подпись нотариус недавно отправился в мир иной.– Значит, о высоком покровителе тебе ничего неизвестно? – вернулся к разговору Станчев. – А на тебя не произвело впечатления, что речь шла о довольно серьезной услуге – о жилье?Балчев не знал, что и ответить, – и вправду он об этом просто не задумывался.– Да уж залезли мы в болото! Чтобы из него выбраться, нужна твоя помощь – любые подробности об этом мужчине, – прервал паузу следователь.Балчев весь напрягся, но в голову ничего не приходило.– Ничего не могу припомнить, ей-богу…– Хорошо, зайдем с другой стороны. Разве вы не касались в разговорах своих прежних приключений, не рассказывали о них? Какая-нибудь ситуация, намек, случайно названное имя, всякие мелочи, крохи?– Я же тебе говорил, Станчев, что Анетта была скрытным человеком – ни у меня не выспрашивала, ни о себе не рассказывала. Принимали друг друга такими, какими мы были.– А браслет? Что значит буква В на внутренней стороне?Балчев не имел ни малейшего представления – никогда не разглядывал браслет, да еще с внутренней стороны. Либо он, правда, лопух, либо решил обвести меня вокруг пальца, причем делает это с завидной артистичностью, снова подумалось Станчеву.– Ты упоминал о какой-то ее подруге – кто она?– Думаю, что Ванева. Анетта не дружила с женщинами, не верила им.– А мужчинам?– Ну, говорила, что мы все – похотливые твари, но без нас жизнь потеряла бы смысл.– Ведь она была тщеславной?– Одно не мешало другому, майор. Она искала одновременно и самца, и ракету-носитель.И заместителя генерального директора променяла на тренера по теннису, добавил про себя Станчев, странно.– Странно, Балчев, странно, – вслух повторил он. – А ты не слыхал об одном молодом архитекторе, твоем сопернике?– Об архитекторе? – Симеон вылупил глаза. – Первый раз слышу.– Да-а-а, – протянул следователь, – давненько я не сталкивался с таким обескураживающим отчуждением да еще с полной потерей памяти…– Причем здесь потеря памяти, – недопонял Балчев.– Да притом: никто ничего не видел, не замечал, не слышал, никто никого не помнит, даже и по документам. Значит, кто-то очень сильно постарался, не могут же все поголовно страдать склерозом…– Майор, я же тебе говорил…Вдруг ясно послышалось, как в замочной скважине входной двери поворачивается ключ – кто-то вошел и остановился в прихожей. Балчев побелел, как мел, нервно дернулся и со словами „один момент" вышел из комнаты. Послышался шепот, падение какого-то деревянного предмета, и стук каблуков затих в кухне. Вошел Симеон и привалился спиной к двери. Мужчины в упор смотрели друг на друга, ожидая, что предпримет другой. Но Станчев невозмутимо молчал.– Одна знакомая, звонила по телефону и решила заглянуть… – смущенно объяснил Балчев.– С собственным ключом?– А что, она не имеет права?– Замужняя?– А это тебе зачем, майор?– Профессиональное любопытство… И сейчас ждет на кухне или в ванной, пока я уйду. Может, пригласишь ее сюда?Лицо Симеона исказилось в страдальческой гримасе.– Не надо, Станчев…– Значит, замужем, – следователь бросил на него колючий взгляд. – Вот что…– Вы за мной следите? – не поверил своим ушам Балчев и присел на кушетку.Станчев размял свою затекшую ногу и поднялся.– Ухожу я. Беги к своей очередной поклоннице, товарищ Дон-Жуан! И будь осторожен, на этот раз очень осторожен…Не глянув в сторону кухни, Станчев пересек тесную прихожую и начал спускаться по крутой лестнице. * * * Просторный дом Арнаудовых сиял всеми своими люстрами, светильниками, лампами и лампочками… Впрочем, простите, дорогие читатели, даже в прихожей простых лампочек не было, на каждую из них был надет прозрачный абажур определенного цвета – разумеется, импортный. Мадам, как дома в шутку называл свою жену Арнаудов, сновала в своем дорогом атласном пеньюаре из комнаты в комнату, распоряжалась и приказывала, а Григор и Розалина, их дочка, студентка третьего курса консерватории, будущая пианистка, послушно приносили какие-то спортивные приспособления, упаковывали в станиоль или просто складывали пищевые продукты – телячьи и свиные ножки, копченые колбасы и филе, консервированных раков, крупные, как бычий глаз, маслины, брынзу в коробках, испещренных арабскими иероглифами, свежую форель, баночку черной и баночку красной икры, майонезы, рокфор – чего там только не было! Все это вынималось из двух огромных холодильников – ЗИЛа и „Сименса", каждого с двумя морозильными камерами и с автоматической системой регуляции температуры и размораживания. Отдельно, в пластмассовые коробки, укладывались охлажденные овощи и фрукты – от петрушки и мяты до ранних крупненьких черешен и поздних маленьких бананов.– Не забудьте редиску! – слышался голос мадам. – Вангелов ее обожает… Гриша, ты позаботился о напитках?Арнаудов загодя уложил в объемистую сумку бутылку шотландского виски, греческую анисовку, знаменитую перловскую ракию, марочные красные и белые вина, старазагорское и австрийское пиво. В проволочных ящиках мирно покоились бутылки с прохладительными напитками – минеральной водой, кока-колой, лимонадом, домашним муссом из вишен.– Папочка, мы забыли фазанов… – мимоходом кинула Розалина. – У товарища Вангелова особое пищеварение…Арнаудов косо поглядел на дочь.– Занимайся своей музыкой!.. Погоди, ты что, остаешься?– Имею высочайшее позволение.– Опять пирушка. Ох, ты у меня дождешься!Розалина обернулась и многозначительно подмигнула отцу.– Папа, твоя Роси отлично знает, что позволено в этом ответственном доме, а что нет… – она чмокнула его в висок.– Ответственными бывают не дома, а их владельцы – хорошо бы тебе…– Запомнить это? Знаю, знаю, знаю! Все знаю! – Розалина исполнила пируэт и застыла на месте, как балерина. – Знаю, что в отличие от воды жизнь течет по вертикали. Что ирония позволена только сверху вниз. Что снизу вверх разрешено раболепие. Довольно?В окружении всевозможных пакетов они уставились друг на друга. Розалина понизила голос:– Папочка, я все знаю, и порой мне становится страшно… и весело. Бай-бай.Она исчезла в другой комнате. Арнаудов постоял мгновение-другое, рассеянно уставившись в акварель, висевшую на стене напротив, – подарок молодого художника. Он помог ему выгодно пристроиться и получить заказ на оформление ярмарочной палаты за рубежом. Надо бы ее взнуздать, эту кобылку, но как? – в который раз он задал себе вопрос, так и оставшийся без ответа.Арнаудовы загрузили светло-голубое „БМВ", сияющее снаружи и внутри, еще раз наказали дочери быть внимательной во всех отношениях, особенно с замками с секретом, врезанными во входную дверь, и к завтрашнему вечеру на своей „шкоде" на дачу. И ни капли алкоголя, понятно? Роси кивнула, провожая взглядом светящиеся фары автомобиля и мигающий с подковыкой сигнал поворота. Мой ответственный папа – король поворотов, король.Густая тишина дома окутала ее словно туманом. Она потушила свет, оставив гореть лишь бледно-салатный торшер у пианино, молчавшего с покорностью сытого и умытого молодого буйвола. Подняла крышку, взяла несколько бравурных шопеновских аккордов, звонких, порывистых, которые незаметно перешли в хроматические блуждания Брукнера, полуднично приглушенные и благородно безысходные. Век девятнадцатый минул, сейчас на дворе двадцатый век, вздохнула Роси, надо завязывать с этим пианино!Она встала и принялась бродить по дому, зажигая свет в каждой комнате. Чего тут только не было – персидские ковры и коврики, огромные гобелены, подаренные или купленные картины, узорчатые гипсовые потолки и мраморные полы, даже стены спальни были обиты японскими шелками. Роси застыла на пороге. Вероятно, она была зачата на этой старинной двухспальной кровати в окружении низкорослых стражей – ночных шкафчиков. В одном из ящиков комода лежал альбом с ее фотографиями в грудном возрасте. Упитанное толстощекое существо с вытаращенными, глуповатыми глазами. Молодой побег ветви Арнаудовых. Отец – начальник, мать – подающая надежды музыкантша, впоследствии важная шишка на радио. В национальном радиовещании, поправила себя она. Так звучит более почтенно, совсем как пьедестал. Национальный уровень, проблема национального значения, национальное, национальное. Может, это комплекс или… И то, и другое. Родившиеся и выросшие в провинции, ее родители вставали и ложились с этим миражом… А миражом ли? Для них это был вопрос жизни, судьбы, что значило – карьеры. Карьера средненькая, но на уровне, в центре. Кто знает, кто знает…Она заглянула в кабинет матери. Старинный столик с перламутровыми инкрустациями, старинный стул с высокой судейской спинкой, ночник западного производства, бюст Бетховена, книги с биографиями и мемуарами композиторов, программы передач, музыкальные журналы, „Шогун" „Шогун" – популярный американский исторический роман.

. У мамы был талант, это даже сейчас заметно, когда она садится за пианино. Но эти перстни, браслеты, ожерелья, колье, медальоны, золотые и платиновые заколки и брошки, монеты эпохи Александра Македонского и Юстиниана – они-то уж точно нуждались в описи и хранении в госбанке, а может, в районном отделении милиции… Как это произошло? Розалина наморщила свой гладкий лоб. Все очень просто, Росси, она любила произносить свое имя с двойным „с", первое разочарование, второе, слезы и рыдания, новые надежды, вдруг бац! – появляется товарищ Арнаудов, опытный, элегантный, самоуверенный, вроде бы интеллигентный, перспективный – бац! и отправились на машине в ресторан, бац! – и в постельку… Бац, бац! – произнесла она вслух и сладостно пощупала свои по-античному маленькие груди. И все закрутилось – свадьба при свечах, высокопоставленные кумовья и гости, путешествие по Европе, строительство новой квартиры, мебель… Погоди, погоди, меня же зачали не здесь, а на этой ужасной улице Веслец… В сущности, какое это имеет значение?! Джон вырос в Коневице Коневица – пролетарская слободка в Софии.

, а он – лучший музыкант на курсе, гораздо лучше меня, но я отвлеклась… На третьем курсе учеба была прервана по причине беременности – великого таинства природы, она произнесла последние слова вслух голосом известного актера. Тогда шло капитальное строительство жилища, его обзаведение по всем линиям и каналам, бац – и она получает место редактора на полставки, бац – зачислена в штат, бац-бац – уже замначальника, бац-бац-бац! – всемогущий шеф редакции. Командировки за рубеж, фестивали, Тина Арнаудова превращается в товарища Арнаудову. „Унесенные ветром", „Граф Монте-Кристо", „Дама с камелиями", „Роман Яворова", как там его… ах да, „Обветренные холмы", ну и наконец „Шогун". Была б я писательницей, Роси потянулась и замерла, такой бы „Рэгтайм" закрутила, да нет желания!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15