На столах красовались замечательные, дорогие аппараты — подарки от его почитателей, а рядом стояло самодельное оборудование, которое Флеминг сам смастерил из железных банок и проволоки. На деревянных стенах висели старые эстампы с изображением птиц, покрытые им лаком. Удочки упирались в потолочные балки, а у дверей лежала груда калош и сапог для ходьбы по мокрым лугам. Стерилизационный котел находился в сарае, метрах в пятидесяти от лаборатории; он нагревался электричеством — провода тянулись из дома прямо по газону. Из больших окон открывался вид на яркий многоцветный сад. Все вместе точно отражало характер человека, который задумал и создал «Дун».
Гостье сразу пришелся по душе тихий и уютный дом. Амалия сказала Флемингу, что, если он когда-нибудь, уйдя в отставку, переберется сюда, она выдвинет свою кандидатуру на должность лаборанта и кухарки. Он принялся поддразнивать ее гораздо более почетным и высоким постом, который она только что получила (административный совет единогласно утвердил ее назначение в Евангелическую больницу), и сказал ей: «Уж, конечно, теперь такое занятие было бы недостойно вас». Но Амалия думала, что охотно променяла бы любой пост на право жить и работать здесь, в маленькой лаборатории, окруженной садом, бок о бок с человеком, на которого, она чувствовала, можно полностью положиться. Спокойствие, царившее здесь, в ее представлении олицетворяло рай.
Флеминг собирался провести в «Дуне» весь август. Он предложил Амалии приехать к нему на неделю. Она сказала, что у нее уже поставлено несколько опытов. «А вы привозите сюда ваши культуры, — возразил он ей, — и будете работать в моей лаборатории». Она приехала с ним в машине и провела в «Дуне» чудесную неделю. Она навела порядок в маленькой лаборатории, что до нее еще никогда никто не делал, помогла Флемингу срезать крапиву и сорняк новой машинкой, которой он очень гордился, удила рыбу в речке, осмотрела пагоду, построенную им собственноручно в саду, и гараж, в глубине которого он устроил себе мастерскую — там в дождливые дни он занимался всякими поделками при помощи электрических пил и других инструментов. Амалия ездила с ним на деревенские торги, где продавалось все, начиная от железного лома и кончая фарфором. Когда она работала в лаборатории, он ежеминутно входил к ней, чтобы проверить, как у нее идет дело, или поделиться какими-нибудь наблюдениями. Иногда он говорил, глядя в сторону, с неестественно безразличным видом: «А почему бы вам не остаться здесь на весь месяц?» Но она не верила, что он это предлагает всерьез. Амалия уехала, когда на смену солнечному дню пришел вечер, озаренный сиянием луны. Через несколько дней она получила письмо.
Дорогая Амали (Sic!), надеюсь, что ваше имя пишется так, но я в этом не уверен... Нам очень тоскливо без вас. Вы вносили сюда оживление, а теперь некому помочь мне косить крапиву. Вы уверяли, что в моей маленькой лаборатории вы успешно работали; поэтому лучше всего будет, если вы заберете все ваши культуры и приедете с ними сюда. Будьте мягкосердечны к мышам.
Ваш А. Ф.
Она ответила дружеским и веселым письмом. Она не проявила никакого мягкосердечия к мышам и убила восемнадцать штук. Все ее опыты оказались неудачными.
С разбитым сердцем я временно расстаюсь со своими энтерококками... Побываете ли вы в Лондоне до конца отпуска? Шлю вам наилучшие пожелания.
Ваша А. Вурека.
Мое имя пишется: Амалия.
Она решила, что ей не следует принимать приглашение, которое было сделано, как она считала, в туманной форме и могло объясняться простой вежливостью. Но следующей почтой она получила такое письмо.
Дорогая Амалия, только что пришло ваше письмо. Спасибо. Лаборатория пустует, нужен лаборант, чтобы навести там порядок. У меня появилась лодка — мне ее прислали вчера, и я уже сегодня утром катался в ней по реке... В следующий вторник в Бёри Сент-Эдмендс будут торги... Посылаю вам каталог; как вы можете видеть, будет продаваться много старинных изделий. Не соблазнит ли вас это? Если да, то приезжайте, и мы снова проведем день в поисках каких-нибудь интересных вещей. Если приедете, вызовите меня сегодня вечером по телефону, и мы обо всем договоримся. Если же вы не приедете, вышлите мне обратно каталог. На понедельник вечером мы пригласили несколько человек на коктейль; если вы приедете, мы вместе выпьем коктейль. Нам по-прежнему вас недостает.
Ваш А. Ф.
Она уже не сомневалась: он явно хотел ее видеть, и она приехала в «Дун» в тот вечер, когда там были гости.
Пока Флеминг наливал коктейли своим соседям и друзьям, Алиса Маршалл отвела Амалию в сторону и сказала ей, что сэр Александр очень скучал без нее. «Во время вашего пребывания здесь он стал совсем другим человеком». Потом вдруг добавила: «Это как раз то, в чем он нуждается; в доме нужна молодая женщина». Гостью удивили и взволновали эти слова. «Но он же старый, ему семьдесят лет», — прошептала она. Миссис Маршалл с жаром принялась утверждать, что жизненные силы не зависят от возраста и что сэр Александр еще молод. Амалия пришла в полное замешательство и внезапно поняла все то, что она сама и Флеминг по свойственной им обоим застенчивости вот уже год отодвигали в область невысказанных слов.
На следующий день Флеминг повез Амалию на аукцион в очаровательную деревню Тюдор де Лавенхем, подарил ей красивую старинную вазу и пригласил ее в старую таверну. Во время обеда он спросил о ее семейных делах. Она поделилась с ним своими разочарованиями. Пятнадцать лет назад они с мужем расстались, несмотря на искреннюю привязанность, которую они сохраняли друг к другу, а сейчас произошел окончательный разрыв. Позже, за чаем, Флеминг читал газету и не проронил ни слова. Амалия решила, что она ему наскучила рассказами о своих личных неприятностях, а у Алисы Маршалл романтическое воображение, как, впрочем, и у нее самой. На обратном пути в Бартон-Миллс Флеминг сделал крюк, чтобы показать своей гостье прелестные дома, крытые соломой. По дороге он говорил о какой-то книге, в которой боги стали жить и вести себя, как люди. «Даже у статуи человеческие чувства», — сказал он. Амалия заставила себя не вдумываться в загадочные намеки Флеминга и через неделю уехала в Лондон.
Флеминг тоже вернулся туда 3 сентября. Семнадцатого сентября доктор Вурека должна была сделать сообщение в Манчестерском микробиологическом обществе. Флеминг ехал туда машиной и предложил Амалии присоединиться к нему. Перед этим он пригласил ее к себе поужинать вместе с его сыном Робертом и племянником. Он только что получил гороскоп, составленный в Голливуде, который прислала ему Марлен Дитрих (он с нею несколько раз встречался, она была его горячей поклонницей). Флеминг, естественно, не относился к подобным вещам серьезно, но, открыв брошюрку на какой-то странице, попросил свою гостью прочесть, что там сказано. Амалия успела только просмотреть первые строчки, когда объявили, что ужин подан. Она отложила гороскоп, и Флеминг никогда больше о нем не заговаривал.
Много позже, после смерти Флеминга, мысленно без конца возвращаясь к прошлому, Амалия вспомнила об этом эпизоде, и ей захотелось узнать, что именно он дал ей прочесть. Она нашла эту страницу. Вот что говорилось в гороскопе: «Ваши чувства порождены потребностью в душевном спокойствии, потребностью семейного очага, и поэтому ваша любовь верна и надежна. В этой области у вас повышенная чувствительность, потому что то, к чему вы стремитесь, имеет для вас огромное значение; вы склонны скрывать эту сторону вашей натуры в ожидании, когда найдете объект, достойный вашей любви». ...Бесспорно, Флеминг и надеялся дать это понять Амалии, но ему помешала пустая случайность: ужин был подан, и Амалия не успела прочесть то, что он ей показал.
По дороге в Манчестер Флеминг спросил ее, не собирается ли она вторично выйти замуж. Она ответила (как она теперь говорит, «глупо»), что она замужем. Он стал еще молчаливее обычного. В Манчестере, пока Флеминг был занят в каком-то комитете, один из докторов шутливо спросил Амалию: «А кто же ваш бог сегодня вечером?» В это время в комнату вошел Флеминг, и Амалия ответила: «Вот и бог своей собственной персоной». Когда они вернулись в Лондон, Флеминг пригласил ее пообедать в ресторане под Виндзором, а потом пошел с нею в зоологический сад и сфотографировал ее перед клеткой со львом. Он поставил эту карточку в своей спальне и назвал ее: «Она и лев».
На вернисаже Академии художеств Амалия восхищалась портретом Флеминга, написанным художником Джоном Уитли. Он ничего ей не сказал, но написал Уитли:
На последней выставке Академии висел написанный вами небольшой мой портрет. У вас ли он еще? Не продадите ли вы его, и если продадите, то сколько он стоит? Он мне понравился, но я не влюблен в себя, просто человеку, который мне дорог, он тоже понравился, и если картина не очень дорогая, я бы ее приобрел для этого человека...
Позже он послал этот портрет в Афины в виде прощального подарка.
Отъезд Амалии в Грецию был назначен на 15 декабря, накануне Флеминг пригласил ее поужинать. В этот день он дал ей свою фотографию, надписав на ней: «Амалии Вурека, верному и очень любимому коллеге. Вас всем нам будет чрезвычайно недоставать». Он принес ей еще снимок занесенной снегом лаборатории в Бартон-Миллс и сказал: «Я хочу, чтобы вы это увезли с собой; не забывайте маленькой лаборатории». На снимке он написал: «Маленькая лаборатория, которую вы любили и которая вас любила, так как вы единственное существо, которое содержало ее в чистоте».
Их прощальный ужин состоялся в шотландском клубе «Каледониен». Флеминг угощал Амалию шампанским, вспоминал проведенные вместе пять лет, говорил о предстоящей ей в Греции работе. Пить кофе он ее повел в гостиную, к камину. Сперва он сел в кресло рядом с Амалией, но вскоре встал и пересел в кресло напротив нее. «Я хочу вас видеть как следует, чтобы хорошенько запомнить». Несколько минут он разглядывал ее молча, потом сказал: «Как жаль, что эти годы уже позади...» Позднее он отвез ее домой. Амалия подумала, что единственное предложение выйти замуж ей сделала Алиса Маршалл, в «Дуне».
Когда она прилетела в Афины, ее уже ждала там телеграмма от Флеминга. Пожелания и воспоминания. Дня через два-три она получила от него письмо. «В лаборатории № 2 как-то пусто. Мы-то знаем, почему. Нам недостает вас». Затем пришло второе письмо. «Нам все еще недостает вас. № 2 совсем не та». И третье письмо. «Теперь я в одиночестве пересекаю парк. Мне не с кем поговорить. Вас по-прежнему нам недостает». В конце месяца пришло письмо, в котором чувствовалась уже некоторая покорность судьбе. «Нам все еще вас недостает, но мы привыкнем».
XVIII. Дельфийский оракул
Но тот, кто в человеке любит благородство характера, полюбил на всю жизнь, потому что он привязался к чему-то незыблемому.
Платон. Пир 183.
После отъезда своей греческой ученицы Флеминг казался каким-то растерянным. Он ни с кем не делился своими переживаниями, но время от времени выражал какие-то неопределенные, туманные сожаления, что непохоже было на него. Один из его друзей, Д. Дж. Файфф, описывает встречу с ним в тот период:
«Мы с женой были на вечере в Королевской академии. Было еще более скучно, чем обычно, даже не подали никаких напитков. Мы увидели, что среди толпы бродит Флеминг, и очень обрадовались, когда он подошел к нам.
— Неудачный вечер, — сказал он, — я ухожу домой.
Я предложил ему поехать к нам и провести с нами вечер. Он отвез нас на своей машине. Я отыскал шампанское; моя жена приготовила яичницу с беконом, и мы сели ужинать. С нами Флеминг всегда чувствовал себя свободно, видимо, потому, что мы шотландцы. Разговорились, и он был общительней обычного. Он рассказал о своих первых шагах и о том, что ему в жизни удивительно сопутствовала удача. Ужин прошел очень весело. На Флеминге, как помню, был папский, очень редкий орден, и я посмеялся над его космополитскими наградами. Он вдруг стал очень серьезным.
Он сказал, что вся эта «слава» пришла к нему слишком поздно и он наслаждается ею меньше, чем мог бы. Случись это раньше, он успел бы воспитать в себе умение жить в обществе, чего ему недостает. Он приобрел бы «манеры», а теперь он часто даже не понимает, как следует вести себя. Он знал, что своими резкими словами обижает людей, и совершенно искренне сожалел об этом. Флеминг говорил с оттенком грусти, но, так как у него был трезвый и ясный ум, он мирился с действительным положением вещей, неизбежным следствием его тяжелой трудовой жизни».
Официальные поездки отрывали его от печальных размышлений. Он был назначен членом одной из комиссий ЮНЕСКО, на которой лежала организация международных медицинских конференций, а именно Комиссии по международным научным конференциям. Флеминг очень охотно ездил в Париж на заседания. С коллегами всех стран мира — и среди них с профессором Дебре — он находил общий язык.
Флеминг редко выступал. «Они придают слишком большое значение моим словам; мне надо говорить осторожно». О людях он судил весьма здраво. «А. говорит мало, но заставляет себя слушать. Б. говорит много, но никто его не принимает всерьез. X. молодой, энергичный, целеустремленный. Ц. мил, но лишен идеи; очень бесцветный».
Дневник Флеминга (сессия 1951 года).
Четверг, 27 сентября 1951 года. Гостиница «Наполеон». Вышел пройтись по Елисейским полям. Выпил вермут в «Селекте», только чтобы посидеть. В кафе подавали горячие блюда. Решил, что могу поужинать здесь, незачем еще куда-то идти. Очень хороший ужин, но метрдотель и хозяин подошли к моему столику и обвинили меня в том, что я открыл пенициллин, за что мне пришлось выпить рюмку эльзасской малиновой настойки. Очень крепкая и очень вкусная. На Елисейских полях все витрины освещены. Как все это непохоже на Лондон! На улицах часто слышится английская речь. В гостиницу пришел около десяти...
Тридцатого октября 1951 года, в то время, как он находился на заседании Совета Сент-Мэри, его вызвали к телефону и передали следующую телеграмму:
«Согласитесь ли вы на назначение ректором Эдинбургского университета? Ответ дайте срочно».
Следует напомнить, что в Шотландии ректор избирается самими студентами и его должность, в основном почетная, не требует постоянного присутствия. Однако ректор председательствует в Сенате университета — высшем административном и финансовом органе. Эдинбургские студенты имеют привилегию выбирать того, кого они действительно уважают и считают своим учителем. Они этим пользуются, чтобы воздать должное выдающимся людям, которыми они по тем или иным причинам восхищаются. Часть студентов отстаивает какого-нибудь политического деятеля, другие — писателя, ученого или известного актера. Ожесточенная предвыборная борьба носит веселый, комический характер.
Каждого кандидата должна поддерживать группа не меньше двадцати студентов, которая ведет за него яростную кампанию, выпускает плакаты и лозунги; происходят даже организованные сражения по ночам, во время расклейки афиш. Фракция Флеминга состояла вначале в основном из студентов-медиков, пользующихся мощным влиянием в Эдинбурге — городе славных и старинных медицинских традиций. Ничто не могло доставить большей радости шотландскому юноше, который все еще жил в ученом со всемирным именем, чем это избрание ректором Эдинбургского университета.
Дневник Флеминга.
Ответил «да», и, когда я вернулся на совещание и сел рядом с лордом Мак-Гоуэном, он от души одобрил мое решение. На следующее утро приехал студент (Джейн Саливан) получить от меня письменное согласие. В тот день присутствовал на ужине Мануфактурного акционерного общества. Когда вернулся домой, Гарольд сказал, что звонили из Эдинбурга, они опасаются, что их посланца похитили, и просят прислать еще одно письменное согласие. Я пришел слишком поздно, но, видимо, посланец прибыл на место без всяких неприятностей, и я был выдвинут с соблюдением всех формальностей.
Самым опасным соперником Флеминга (из восьми кандидатов) был Ага Хан, имевший множество титулов, богатейший вельможа, могущественный и хитрый. Партия Ага Хана задумала похитить на станции Вейверли посланца сторонников Флеминга. Но партия Флеминга узнала обо всем и сорвала этот заговор, сняв своего эмиссара с поезда и привезя его в Эдинбург на машине.
Из всех афиш, выпущенных во время кампании, самый большой успех имела та, на которой было только одно слово — ФЛЕМИНГ. Это было красноречиво и лаконично. Сэр Александр получил 1096 голосов; Ага Хан — 660; остальные кандидаты остались далеко позади. Флеминг был в восторге, что его избрали подавляющим большинством. Ему пришлось поехать в Эдинбург на церемонию введения его в должность ректора. Гарольд Стюарт, сопровождавший его, рассказывает: «Это было очень приятное путешествие. На вокзале Кинг-Кросс Флеминг сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Гостье сразу пришелся по душе тихий и уютный дом. Амалия сказала Флемингу, что, если он когда-нибудь, уйдя в отставку, переберется сюда, она выдвинет свою кандидатуру на должность лаборанта и кухарки. Он принялся поддразнивать ее гораздо более почетным и высоким постом, который она только что получила (административный совет единогласно утвердил ее назначение в Евангелическую больницу), и сказал ей: «Уж, конечно, теперь такое занятие было бы недостойно вас». Но Амалия думала, что охотно променяла бы любой пост на право жить и работать здесь, в маленькой лаборатории, окруженной садом, бок о бок с человеком, на которого, она чувствовала, можно полностью положиться. Спокойствие, царившее здесь, в ее представлении олицетворяло рай.
Флеминг собирался провести в «Дуне» весь август. Он предложил Амалии приехать к нему на неделю. Она сказала, что у нее уже поставлено несколько опытов. «А вы привозите сюда ваши культуры, — возразил он ей, — и будете работать в моей лаборатории». Она приехала с ним в машине и провела в «Дуне» чудесную неделю. Она навела порядок в маленькой лаборатории, что до нее еще никогда никто не делал, помогла Флемингу срезать крапиву и сорняк новой машинкой, которой он очень гордился, удила рыбу в речке, осмотрела пагоду, построенную им собственноручно в саду, и гараж, в глубине которого он устроил себе мастерскую — там в дождливые дни он занимался всякими поделками при помощи электрических пил и других инструментов. Амалия ездила с ним на деревенские торги, где продавалось все, начиная от железного лома и кончая фарфором. Когда она работала в лаборатории, он ежеминутно входил к ней, чтобы проверить, как у нее идет дело, или поделиться какими-нибудь наблюдениями. Иногда он говорил, глядя в сторону, с неестественно безразличным видом: «А почему бы вам не остаться здесь на весь месяц?» Но она не верила, что он это предлагает всерьез. Амалия уехала, когда на смену солнечному дню пришел вечер, озаренный сиянием луны. Через несколько дней она получила письмо.
Дорогая Амали (Sic!), надеюсь, что ваше имя пишется так, но я в этом не уверен... Нам очень тоскливо без вас. Вы вносили сюда оживление, а теперь некому помочь мне косить крапиву. Вы уверяли, что в моей маленькой лаборатории вы успешно работали; поэтому лучше всего будет, если вы заберете все ваши культуры и приедете с ними сюда. Будьте мягкосердечны к мышам.
Ваш А. Ф.
Она ответила дружеским и веселым письмом. Она не проявила никакого мягкосердечия к мышам и убила восемнадцать штук. Все ее опыты оказались неудачными.
С разбитым сердцем я временно расстаюсь со своими энтерококками... Побываете ли вы в Лондоне до конца отпуска? Шлю вам наилучшие пожелания.
Ваша А. Вурека.
Мое имя пишется: Амалия.
Она решила, что ей не следует принимать приглашение, которое было сделано, как она считала, в туманной форме и могло объясняться простой вежливостью. Но следующей почтой она получила такое письмо.
Дорогая Амалия, только что пришло ваше письмо. Спасибо. Лаборатория пустует, нужен лаборант, чтобы навести там порядок. У меня появилась лодка — мне ее прислали вчера, и я уже сегодня утром катался в ней по реке... В следующий вторник в Бёри Сент-Эдмендс будут торги... Посылаю вам каталог; как вы можете видеть, будет продаваться много старинных изделий. Не соблазнит ли вас это? Если да, то приезжайте, и мы снова проведем день в поисках каких-нибудь интересных вещей. Если приедете, вызовите меня сегодня вечером по телефону, и мы обо всем договоримся. Если же вы не приедете, вышлите мне обратно каталог. На понедельник вечером мы пригласили несколько человек на коктейль; если вы приедете, мы вместе выпьем коктейль. Нам по-прежнему вас недостает.
Ваш А. Ф.
Она уже не сомневалась: он явно хотел ее видеть, и она приехала в «Дун» в тот вечер, когда там были гости.
Пока Флеминг наливал коктейли своим соседям и друзьям, Алиса Маршалл отвела Амалию в сторону и сказала ей, что сэр Александр очень скучал без нее. «Во время вашего пребывания здесь он стал совсем другим человеком». Потом вдруг добавила: «Это как раз то, в чем он нуждается; в доме нужна молодая женщина». Гостью удивили и взволновали эти слова. «Но он же старый, ему семьдесят лет», — прошептала она. Миссис Маршалл с жаром принялась утверждать, что жизненные силы не зависят от возраста и что сэр Александр еще молод. Амалия пришла в полное замешательство и внезапно поняла все то, что она сама и Флеминг по свойственной им обоим застенчивости вот уже год отодвигали в область невысказанных слов.
На следующий день Флеминг повез Амалию на аукцион в очаровательную деревню Тюдор де Лавенхем, подарил ей красивую старинную вазу и пригласил ее в старую таверну. Во время обеда он спросил о ее семейных делах. Она поделилась с ним своими разочарованиями. Пятнадцать лет назад они с мужем расстались, несмотря на искреннюю привязанность, которую они сохраняли друг к другу, а сейчас произошел окончательный разрыв. Позже, за чаем, Флеминг читал газету и не проронил ни слова. Амалия решила, что она ему наскучила рассказами о своих личных неприятностях, а у Алисы Маршалл романтическое воображение, как, впрочем, и у нее самой. На обратном пути в Бартон-Миллс Флеминг сделал крюк, чтобы показать своей гостье прелестные дома, крытые соломой. По дороге он говорил о какой-то книге, в которой боги стали жить и вести себя, как люди. «Даже у статуи человеческие чувства», — сказал он. Амалия заставила себя не вдумываться в загадочные намеки Флеминга и через неделю уехала в Лондон.
Флеминг тоже вернулся туда 3 сентября. Семнадцатого сентября доктор Вурека должна была сделать сообщение в Манчестерском микробиологическом обществе. Флеминг ехал туда машиной и предложил Амалии присоединиться к нему. Перед этим он пригласил ее к себе поужинать вместе с его сыном Робертом и племянником. Он только что получил гороскоп, составленный в Голливуде, который прислала ему Марлен Дитрих (он с нею несколько раз встречался, она была его горячей поклонницей). Флеминг, естественно, не относился к подобным вещам серьезно, но, открыв брошюрку на какой-то странице, попросил свою гостью прочесть, что там сказано. Амалия успела только просмотреть первые строчки, когда объявили, что ужин подан. Она отложила гороскоп, и Флеминг никогда больше о нем не заговаривал.
Много позже, после смерти Флеминга, мысленно без конца возвращаясь к прошлому, Амалия вспомнила об этом эпизоде, и ей захотелось узнать, что именно он дал ей прочесть. Она нашла эту страницу. Вот что говорилось в гороскопе: «Ваши чувства порождены потребностью в душевном спокойствии, потребностью семейного очага, и поэтому ваша любовь верна и надежна. В этой области у вас повышенная чувствительность, потому что то, к чему вы стремитесь, имеет для вас огромное значение; вы склонны скрывать эту сторону вашей натуры в ожидании, когда найдете объект, достойный вашей любви». ...Бесспорно, Флеминг и надеялся дать это понять Амалии, но ему помешала пустая случайность: ужин был подан, и Амалия не успела прочесть то, что он ей показал.
По дороге в Манчестер Флеминг спросил ее, не собирается ли она вторично выйти замуж. Она ответила (как она теперь говорит, «глупо»), что она замужем. Он стал еще молчаливее обычного. В Манчестере, пока Флеминг был занят в каком-то комитете, один из докторов шутливо спросил Амалию: «А кто же ваш бог сегодня вечером?» В это время в комнату вошел Флеминг, и Амалия ответила: «Вот и бог своей собственной персоной». Когда они вернулись в Лондон, Флеминг пригласил ее пообедать в ресторане под Виндзором, а потом пошел с нею в зоологический сад и сфотографировал ее перед клеткой со львом. Он поставил эту карточку в своей спальне и назвал ее: «Она и лев».
На вернисаже Академии художеств Амалия восхищалась портретом Флеминга, написанным художником Джоном Уитли. Он ничего ей не сказал, но написал Уитли:
На последней выставке Академии висел написанный вами небольшой мой портрет. У вас ли он еще? Не продадите ли вы его, и если продадите, то сколько он стоит? Он мне понравился, но я не влюблен в себя, просто человеку, который мне дорог, он тоже понравился, и если картина не очень дорогая, я бы ее приобрел для этого человека...
Позже он послал этот портрет в Афины в виде прощального подарка.
Отъезд Амалии в Грецию был назначен на 15 декабря, накануне Флеминг пригласил ее поужинать. В этот день он дал ей свою фотографию, надписав на ней: «Амалии Вурека, верному и очень любимому коллеге. Вас всем нам будет чрезвычайно недоставать». Он принес ей еще снимок занесенной снегом лаборатории в Бартон-Миллс и сказал: «Я хочу, чтобы вы это увезли с собой; не забывайте маленькой лаборатории». На снимке он написал: «Маленькая лаборатория, которую вы любили и которая вас любила, так как вы единственное существо, которое содержало ее в чистоте».
Их прощальный ужин состоялся в шотландском клубе «Каледониен». Флеминг угощал Амалию шампанским, вспоминал проведенные вместе пять лет, говорил о предстоящей ей в Греции работе. Пить кофе он ее повел в гостиную, к камину. Сперва он сел в кресло рядом с Амалией, но вскоре встал и пересел в кресло напротив нее. «Я хочу вас видеть как следует, чтобы хорошенько запомнить». Несколько минут он разглядывал ее молча, потом сказал: «Как жаль, что эти годы уже позади...» Позднее он отвез ее домой. Амалия подумала, что единственное предложение выйти замуж ей сделала Алиса Маршалл, в «Дуне».
Когда она прилетела в Афины, ее уже ждала там телеграмма от Флеминга. Пожелания и воспоминания. Дня через два-три она получила от него письмо. «В лаборатории № 2 как-то пусто. Мы-то знаем, почему. Нам недостает вас». Затем пришло второе письмо. «Нам все еще недостает вас. № 2 совсем не та». И третье письмо. «Теперь я в одиночестве пересекаю парк. Мне не с кем поговорить. Вас по-прежнему нам недостает». В конце месяца пришло письмо, в котором чувствовалась уже некоторая покорность судьбе. «Нам все еще вас недостает, но мы привыкнем».
XVIII. Дельфийский оракул
Но тот, кто в человеке любит благородство характера, полюбил на всю жизнь, потому что он привязался к чему-то незыблемому.
Платон. Пир 183.
После отъезда своей греческой ученицы Флеминг казался каким-то растерянным. Он ни с кем не делился своими переживаниями, но время от времени выражал какие-то неопределенные, туманные сожаления, что непохоже было на него. Один из его друзей, Д. Дж. Файфф, описывает встречу с ним в тот период:
«Мы с женой были на вечере в Королевской академии. Было еще более скучно, чем обычно, даже не подали никаких напитков. Мы увидели, что среди толпы бродит Флеминг, и очень обрадовались, когда он подошел к нам.
— Неудачный вечер, — сказал он, — я ухожу домой.
Я предложил ему поехать к нам и провести с нами вечер. Он отвез нас на своей машине. Я отыскал шампанское; моя жена приготовила яичницу с беконом, и мы сели ужинать. С нами Флеминг всегда чувствовал себя свободно, видимо, потому, что мы шотландцы. Разговорились, и он был общительней обычного. Он рассказал о своих первых шагах и о том, что ему в жизни удивительно сопутствовала удача. Ужин прошел очень весело. На Флеминге, как помню, был папский, очень редкий орден, и я посмеялся над его космополитскими наградами. Он вдруг стал очень серьезным.
Он сказал, что вся эта «слава» пришла к нему слишком поздно и он наслаждается ею меньше, чем мог бы. Случись это раньше, он успел бы воспитать в себе умение жить в обществе, чего ему недостает. Он приобрел бы «манеры», а теперь он часто даже не понимает, как следует вести себя. Он знал, что своими резкими словами обижает людей, и совершенно искренне сожалел об этом. Флеминг говорил с оттенком грусти, но, так как у него был трезвый и ясный ум, он мирился с действительным положением вещей, неизбежным следствием его тяжелой трудовой жизни».
Официальные поездки отрывали его от печальных размышлений. Он был назначен членом одной из комиссий ЮНЕСКО, на которой лежала организация международных медицинских конференций, а именно Комиссии по международным научным конференциям. Флеминг очень охотно ездил в Париж на заседания. С коллегами всех стран мира — и среди них с профессором Дебре — он находил общий язык.
Флеминг редко выступал. «Они придают слишком большое значение моим словам; мне надо говорить осторожно». О людях он судил весьма здраво. «А. говорит мало, но заставляет себя слушать. Б. говорит много, но никто его не принимает всерьез. X. молодой, энергичный, целеустремленный. Ц. мил, но лишен идеи; очень бесцветный».
Дневник Флеминга (сессия 1951 года).
Четверг, 27 сентября 1951 года. Гостиница «Наполеон». Вышел пройтись по Елисейским полям. Выпил вермут в «Селекте», только чтобы посидеть. В кафе подавали горячие блюда. Решил, что могу поужинать здесь, незачем еще куда-то идти. Очень хороший ужин, но метрдотель и хозяин подошли к моему столику и обвинили меня в том, что я открыл пенициллин, за что мне пришлось выпить рюмку эльзасской малиновой настойки. Очень крепкая и очень вкусная. На Елисейских полях все витрины освещены. Как все это непохоже на Лондон! На улицах часто слышится английская речь. В гостиницу пришел около десяти...
Тридцатого октября 1951 года, в то время, как он находился на заседании Совета Сент-Мэри, его вызвали к телефону и передали следующую телеграмму:
«Согласитесь ли вы на назначение ректором Эдинбургского университета? Ответ дайте срочно».
Следует напомнить, что в Шотландии ректор избирается самими студентами и его должность, в основном почетная, не требует постоянного присутствия. Однако ректор председательствует в Сенате университета — высшем административном и финансовом органе. Эдинбургские студенты имеют привилегию выбирать того, кого они действительно уважают и считают своим учителем. Они этим пользуются, чтобы воздать должное выдающимся людям, которыми они по тем или иным причинам восхищаются. Часть студентов отстаивает какого-нибудь политического деятеля, другие — писателя, ученого или известного актера. Ожесточенная предвыборная борьба носит веселый, комический характер.
Каждого кандидата должна поддерживать группа не меньше двадцати студентов, которая ведет за него яростную кампанию, выпускает плакаты и лозунги; происходят даже организованные сражения по ночам, во время расклейки афиш. Фракция Флеминга состояла вначале в основном из студентов-медиков, пользующихся мощным влиянием в Эдинбурге — городе славных и старинных медицинских традиций. Ничто не могло доставить большей радости шотландскому юноше, который все еще жил в ученом со всемирным именем, чем это избрание ректором Эдинбургского университета.
Дневник Флеминга.
Ответил «да», и, когда я вернулся на совещание и сел рядом с лордом Мак-Гоуэном, он от души одобрил мое решение. На следующее утро приехал студент (Джейн Саливан) получить от меня письменное согласие. В тот день присутствовал на ужине Мануфактурного акционерного общества. Когда вернулся домой, Гарольд сказал, что звонили из Эдинбурга, они опасаются, что их посланца похитили, и просят прислать еще одно письменное согласие. Я пришел слишком поздно, но, видимо, посланец прибыл на место без всяких неприятностей, и я был выдвинут с соблюдением всех формальностей.
Самым опасным соперником Флеминга (из восьми кандидатов) был Ага Хан, имевший множество титулов, богатейший вельможа, могущественный и хитрый. Партия Ага Хана задумала похитить на станции Вейверли посланца сторонников Флеминга. Но партия Флеминга узнала обо всем и сорвала этот заговор, сняв своего эмиссара с поезда и привезя его в Эдинбург на машине.
Из всех афиш, выпущенных во время кампании, самый большой успех имела та, на которой было только одно слово — ФЛЕМИНГ. Это было красноречиво и лаконично. Сэр Александр получил 1096 голосов; Ага Хан — 660; остальные кандидаты остались далеко позади. Флеминг был в восторге, что его избрали подавляющим большинством. Ему пришлось поехать в Эдинбург на церемонию введения его в должность ректора. Гарольд Стюарт, сопровождавший его, рассказывает: «Это было очень приятное путешествие. На вокзале Кинг-Кросс Флеминг сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35