А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Ни разу за все годы я так не напоминал себя молодого, влюбленного в Элен. Я не брился. Почти не ел. Если и удавалось заснуть, то только на диване внизу. В нашей спальне царила невыносимая пустота. Иногда мне казалось, что виноваты во всем Элен и Росс. Тогда на меня накатывала ярость, и я чувствовал, что был с ними слишком великодушен. Но порой мне казалось, что во всем виноват один я. Что я сам толкнул их на это. Тогда меня охватывало отчаяние и чувство, что это я нуждаюсь в прощении.
Элен нарушила обещание и позвонила мне на второй день. В ее голосе слышались слезы. Я молча бросил трубку, боясь тех слов, которые могу ей сказать. Больше она не пыталась звонить. Остальные – Росс, Кристофер и Фрэн – пытались поговорить со мной по телефону в разные дни недели, но ответил я только Кристоферу. Я сказал, что не упрекаю его мать или Росса в том, что произошло, но в данный момент мне тяжело видеть их и даже его.
Едва положив трубку, я понял, почему он единственный, с кем я был готов говорить: я не любил его так, как остальных. Я не способен был признаться себе в этом, когда мы еще жили одной семьей. Недостаток любви делал мои отношения с ним более легкими и приятными, тогда как слишком сильное чувство любви отравляло мои отношения с Фрэн.
Первые два дня я не был уверен, как поступлю дальше. Мне казалось, что, возможно, как я сказал Элен, все, что мне нужно, это побыть несколько недель одному, чтобы стать нормальным человеком. Однако постепенно до меня дошло, что ничего у меня не выйдет. Найти в себе силы для прощения оказалось намного трудней.
Только на третий день я отчетливо увидел направление, которое возьмет мое будущее, и, увидев, удивился тому, что собирался сделать, даже еще больше, чем тому, что уже случилось. Понадобился целый день, чтобы просто понять смысл предстоящего. После этого я битых два дня висел на телефоне.
В пятницу я должен был явиться в клинику на исследование. Нечего и говорить, что, когда я проснулся утром, боль в желудке – бывшая неизменной составляющей моей жизни всю неделю – почти совершенно исчезла. Я поднялся наверх и торжественно сбрил седую щетину, словно обряд совершал, зная, что сегодня один из важнейших дней в моей жизни.
Побрившись, я с отвращением пошел в спальню. Там перед зеркалом платяного шкафа надел костюм, как в былые дни, когда собирался на работу. Казалось, я чую висящий в воздухе запах прошлого. Потом быстро собрал в сумку самое необходимое и вышел из спальни.
Прекрасный летний день встретил меня теплом и отдаленными звуками города. Поставив кейс и сумку на крыльцо, я тщательно запер дверь. Перед тем как сесть в машину, я не удержался и в последний раз посмотрел на дом. Обвел взглядом окна нашей спальни справа и моего кабинета слева, безмолвных, равнодушных свидетелей прошлого. Мне хотелось попрощаться с каждым воспоминанием по очереди, но времени на это не было. Я сел в машину и выехал из ворот.
Вместо того чтобы сразу направиться в клинику, я сначала поехал в город вместе с едва ползущим в час пик потоком машин. Я приготовил маленький сюрприз Вернону.
Когда я остановился у книжного магазина, Фредди копошился в урне у дверей. Когда я подошел, он поднял голову. Хотя я уже несколько недель не был в магазине, Фредди ничуть не удивился, увидев меня.
– А! Мистер В.! – сказал он с укоризной, словно мы с ним условились о встрече, а я заставил его ждать себя. – Вот и вы!
Хотя в разгаре был июнь, на Фредди по-прежнему было два пальто. В дополнение к ним он еще обмотал руки какими-то засаленными лохмотьями. Мне пришло в голову, что, наверно, человек, вынужденный спать под открытым небом, постоянно чувствует зимний холод в костях. Затем я поразился, насколько Фредди, с его изможденным лицом и невероятно длинной бородой, напоминает пророка или древнего мудреца. Когда-то он сунул руку в зеленую пластмассовую урну и извлек оттуда клинописную табличку, которая объяснила все.
– Доброе утро, Фредди! Как улов?
– Неплох, мистер В., неплох. – Фредди казался довольным. Он снова нагнулся, словно стараясь понять, о чем там ему ласково сигналит тень трепещущей листвы, потом поднял на меня выжидательный взгляд. – Желаете, чтобы я перешел в другое место?
– Нет, Фредди. Не желаю. Не сегодня.
Лицо у Фредди разочарованно вытянулось. Он знал, что, когда его гонят, можно рассчитывать на кое-какую мелочь.
– А-а, – протянул он. – Я-то думал…
Он замолчал, увидев, что я полез в карман. Я извлек бумажник и протянул ему две бумажки.
– Получи, Фредерик, сын мой. Выпей за мое здоровье.
– Это что? – сказал Фредди, согнувшись над банкнотами и разглядывая их. Потом взглянул на меня в искреннем замешательстве. – Никогда таких не видал, нет.
Я не знал, то ли смеяться, то ли плакать.
– Это полсотни, Фред, – мягко пояснил я, – настоящие. Примут в любом нормальном магазине.
– Полсотни! Но их тут две… это значит…
– Продолжай. Удиви меня.
– Нет, нет, мистер В. Нет, нет. Так не пойдет, это чересчур много.
– Чепуха, Фред. – Дело было в том, что один из моих телефонных звонков за последние два дня открыл мне реальные размеры моего состояния, и я ощутил нечто вроде угрызений совести. – Бери, не сомневайся. Устрой себе небольшой праздник. Давай, ноги в руки и вперед.
Я пошел по солнышку к двери, небрежно помахивая кейсом. После недели страданий и самоизоляции я чувствовал себя выздоравливающим, гуляющим по берегу моря. Приятно было вновь вернуться к жизни.
– Почему так много, мистер В.? – послышался за спиной голос Фредди.
Оглянувшись через плечо, я увидел, что он стоит, как стоял, и с благоговейным ужасом глядит на деньги, зажатые в вытянутой руке. Я остановился и повернулся к нему, щурясь от слепящего солнца. К своему удивлению, я почувствовал, что впервые за то время, как Элен ушла от меня, на моих глазах выступили слезы.
– Потому что этого тебе хватит надолго, Фред, – сказал я. – Может так случиться, что мы еще не скоро увидимся.
Когда я вошел в магазин, Кэролайн протирала стекло шкафа, в котором хранились наиболее дорогие издания. Вернон с важным видом сидел за столом, проставляя цену на стопке новых поступлений. Я прекрасно представлял, как он это делает: тонким, как булавка, острием карандаша, легким, почти невидимым почерком педантичного призрака.
Я не был в магазине после возвращения из Неаполя, и Кэролайн явно была удивлена, увидев меня.
– Мистер Вулдридж! – По ее интонации я почувствовал, что она, конечно, все уже знает от Кристофера. – А мы вас не ждали.
– Надеюсь, приятный сюрприз?
Если Вернон что-то и почувствовал при моем появлении, то сумел не показать этого. На нем был довольно нарядный жилет цвета горчицы и зеленый, как трава, шелковый галстук.
– Доброе утро, Клод! – сказал он без улыбки, изящным жестом приподняв карандаш. – И впрямь нежданная радость.
Я успел забыть его сухость, его шелестящий, как змея по песку, голос. Во мне проснулась нежность к нему, может, только оттого, что он был столь важной частью моего недавнего прошлого и, как все, что его составляло, должен был исчезнуть.
– Погодите танцевать на столе, Вернон. Поднимитесь наверх. Я хочу с вами поговорить.
Ему понадобилась вечность, чтобы со своим артритом добраться до офиса. Я помогал ему, поддерживая под локоть. В первый раз я заметил, как подрагивает его подбородок от напряжения, и это опечалило меня.
В офисе все было как всегда. Золотая пыль кружилась в столбах света, протянувшихся от окна к столу. Штабеля книг казались еще неподвижней и внушительней, миллионы безмолвных слов, заключенные в них, соединялись, чтобы создать ауру этой комнаты, приглушающую шум машин на улице. Они были как столпы священного храма, хранящего сокровенную тайну. Разрушить их после стольких лет было бы маленькой трагедией, однако время не остановишь. Один Вернон знал все их секреты, а он был стар и не имел наследника. Мое вторжение лишь на время отсрочило гибель магазина.
Я был рад, обнаружив, что в сейфе под гравюрой с изображением кремации Шелли осталось виски. Хотя было еще утро, я налил нам по стакану. Вернон, чувствуя, наверно, что для этого есть особый повод, не стал возражать. Просто взял и пригубил виски.
Я положил кейс на стол и сел, глядя на Вернона, как в тот день, когда мы с ним расшифровывали письма.
– Вернон… – Я набрал в грудь воздуху. – Не знаю, с чего начать…
Вернон промолчал, но с понимающим видом едва заметно кивнул, отчего оправа его очков вспыхнула в солнечном луче. По сравнению с его глазами оправа казалась забавно выразительной.
– М-да. Вы могли слышать, что у меня были кое-какие семейные проблемы.
– Да, Клод, слышал. – Он негромко кашлянул, звук был такой, словно кто проглотил стакан пыли. – И я чрезвычайно огорчен случившимся, если будет позволено выразить свое мнение.
– Благодарю вас. Как бы то ни было, суть в том, что я не вижу никакого смысла продолжать заниматься бизнесом, поэтому все распродаю. Я имею в виду все мои дома и магазины, включая и этот.
Как я и ожидал, Вернон ни единым намеком не показал своих чувств. Лишь спокойно поправил очки на носу и еще пригубил виски.
– Понимаю.
– Я заранее извещаю вас об этом по двум причинам. Во-первых, потому, что это, безусловно, заденет вас. Я сделаю все, что в моих силах, но не могу гарантировать, что вы сохраните свое место. Я имею в виду, что новый владелец может пожелать превратить магазин в кафе.
– Возможно, это и к лучшему, Клод. Я уже подумывал уйти на покой. Есть еще столько книг, которые хотелось бы прочесть, и… – Он, казалось, перенесся мыслями в будущее, устремив взгляд в яркий голубой прямоугольник окна. – А вторая причина?
– Моя семья станет разыскивать меня и заявится к вам.
Взгляд Вернона стал сосредоточенным, и это напомнило мне его в те моменты, когда он расправлялся с кроссвордами в «Таймc».
– В самом деле? И почему они станут вас разыскивать?
– Потому, Вернон, старина, что я намерен удрать, скрыться. По общему мнению, мне следует оставаться здесь и поддерживать цивилизованные отношения со всеми. Но я, черт подери, не собираюсь этого делать. Моя жена и мой лучший друг повели себя настолько эгоистично, что сбежали вместе, так что я не вижу, почему бы и мне не быть эгоистом.
– Хотя я очень сочувствую вам, Клод, это не тот поступок, который я могу одобрить. Помните, у вас есть дети, о которых надо заботиться.
– Уже не дети, Вернон, а взрослые люди, к тому же они вполне счастливы с их отчимом. Кому нужен на пиру призрак отца?
– Уверен, если вы как следует подумаете…
– В любом случае я теперь не очень уверен, что дети вообще мои.
Вернон поерзал в кресле. Вид у него был растерянный.
– Я не знаю вашей жены, Клод, но уверен… – Он осекся и задумчиво смотрел на меня, побалтывая виски в стакане. – Что ж, в конце концов, может, вы и правы. Может, вам и нужно уделить немного внимания себе.
– Точно. Так вот, когда они заявятся, передайте им, чтобы не беспокоились. Скажите, что со мной все в порядке, что я не испытываю к ним ненависти. Просто передайте им наш разговор, и все.
– И где вы будете?
– Может, в тысяче миль отсюда, может, под самым их носом. Искать бессмысленно.
– Но вы хотя бы решили, куда отправитесь?
– Есть одна идея.
– Очень хорошо, Клод. Сделаю, как вы просите.
Некоторое время мы сидели молча, избегая смотреть друг другу в глаза. Я озирал пыльную комнату, чувствуя покой, думая о покое, ожидающем меня впереди. Байрон по-прежнему стоял в застывшей позе на своем берегу, словно ничего не произошло. Неожиданно я улыбнулся.
– Вернон, помните день, когда мы бились над теми письмами? Когда за окном бушевала гроза?
– Очень даже помню.
– Я прекрасно себя чувствовал. Последние мои поиски! – Я покачал головой. – И все-таки я не представлял, чем все кончится.
Вид у Вернона снова стал растерянный. Он отпил глоточек, но ничего не сказал.
– Отношения у нас, Вернон, были не очень-то. Теперь, когда все позади, надеюсь, вы сможете сказать мне правду.
– Конечно, Клод.
– Вы знаете, что я подозревал вас по части мемуаров, что мне казалось, вы меня водите за нос?
Вернон чуть заметно улыбнулся и одернул жилет.
– Было у меня такое ощущение, не отрицаю.
– Так я был прав, подозревая вас?
– Нет.
Я резко наклонился к нему через стол.
– Скажите мне правду, – злобно прошипел я. Меня подмывало схватить его за горло, но вместо этого я грохнул ладонью по кейсу. – Вы мне действительно друг? Я был прав, подозревая вас?
– Нет.
Голос его был спокойным, как прежде, и я вдруг понял, что нет никакого смысла спрашивать его. Я обессиленно упал в кресло.
– Вы мне не верите, Клод?
– Нет, Вернон, но это не ваша вина. Я по большей части потерял веру в людей.
Чтобы немного успокоиться, я встал, подошел к окну и выглянул на солнечную улицу. Фредди возле урны не было.
– Вы живете один, не так ли, Вернон?
– Да, вот уже пятнадцать лет.
Я повернулся к нему. Вернон неподвижно сидел у стола, похожий на изображение благородного старца. Интересно, подумал я, что он почувствовал, когда от него ушел последний любовник, и, может, им приходится трудней, когда они стареют, чем нам, нормальным. Но потом я понял, что трудно приходится всем. На свете столько разнообразных форм изгнания, сколько людей.
– Тяжело вам дается одиночество?
– Порой бывает тяжело. Но люди ко всему могут приспособиться, Клод.
Кажется, более грустной вещи мне еще никто не говорил, но голос Вернона отнюдь не был грустным. Наверно, когда пятнадцать лет живешь одиноко, тишина побеждает даже грусть.
Минуту я стоял у окна, глядя на него и думая о тишине, ждущей меня впереди. Потом подошел к столу и резко открыл кейс. Вынул оттуда небольшую черную записную книжку и толчком послал ее по столу в его сторону.
– Это вам. В виде благодарности за все.
– Что это? – спросил Вернон, беря книжку в руки и профессиональным взглядом окидывая черный кожаный переплет. Если его безразличие было напускным, то он прекрасно его изобразил.
– Дам подсказку: она обошлась мне почти в пятнадцать тысяч.
Впервые за все время, что я знал его, на лице Вернона появилось выражение неподдельного изумления. Челюсть у него не отвалилась, но губы определенно приоткрылись.
– Просто не верится! – воскликнул он, с благоговением медленно поворачивая книжку перед глазами. – Этого не может быть!
– Вы меня удивляете, Вернон. Вы обращаетесь с ней как с драгоценной реликвией, а я-то полагал, что Байрон не принадлежит к числу ваших любимых авторов.
– Не принадлежит, – сказал Вернон с тихим волнением. – Но все равно поэт есть поэт. Тем более великий.
– Безусловно. Впрочем, не относитесь со слишком уж большим почтением именно к этой реликвии. – Я взял кейс и направился к двери. – Я совершенно уверен, что это подделка.
– Но вы же не отдаете ее мне на самом деле?
– Почему нет? Если вы пытались сыграть со мной шутку, то она не имеет никакой ценности. Если нет и она окажется подлинной, то это будет достойной наградой за вашу преданность и помощь. Сама по себе она для меня больше ничего не значит.
– Нет! – Я впервые услышал, чтобы Вернон кричал. – Не хочу!

Часть вторая
11
Спустилась ночь. Поднимая глаза от работы, я вижу огни, зажегшиеся на лодках, которые застыли на дремлющей черной глади залива. Огромный ночной мотылек каким-то образом проник сквозь москитную сетку, закрывающую балкон, и теперь оказался со мной за кисейной тюремной стеной. В бессильной ярости он бросается на лампу, возле которой я пишу на машинке, время от времени отвлекая меня шелестом своих неистово трепещущих крылышек или частым стуком тельца о ламповое стекло. Вся другая живность спит. Я прихлебываю каппуччино, сваренный часа четыре назад, и неприятно поражаюсь, какой он холодный, вот так неприятен холод мрамора или мертвой плоти. Это неестественно, что что-то может быть столь холодным в такую душную ночь. Горячий воздух – это еще одна кисейная завеса, сквозь которую неясно мерцают огни внизу; все объято сном. Тень мотылька, трепещущая и огромная, словно видящаяся в лихорадочном бреду, наверно, единственное проявление жизни во всем городе.
Это настоящее: высокий балкон, пишущая машинка и стук ее клавиш в недвижном воздухе, переполненная пепельница, пузырек с таблетками. Прошлое еще не вполне умерло, но его конец недалек. История догоняет рассказчика. Скоро она окончательно догонит меня и сольется со мною здесь, и это повествование превратится в дневниковые записи. Этого момента осталось ждать недолго. Подобно будущему, прошлое имеет конец.
Элен, Вернон и остальные перестали существовать для меня. Магазины, дом возле парка, все, чем я владел, теперь в чужих руках. Жизнь не столь неизменна, как кажется. Все, что я считал таким прочным, рухнуло. Книжный магазин, сам Лондон остались в памяти не более чем смутными декорациями сна. Я, что теперь кажется неизбежным, поселился в том самом доме на вершине холма, который увидел в свое первое посещение Неаполя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29