А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Он принесет вам удачу.
Кармита удивленно посмотрела на него. Ей понравились его тонкие усики, похожие на два крылышка над улыбающимися губами. На Карлосе был синий костюм, довольно поношенный. Он приехал в Понсе на ярмарку продавать мебель; место, где он расставил свои стулья и кресла, было неподалеку. Кармита послушалась его совета, поставила доллар на лошадь светлой масти под номером тринадцать, написанным на попоне, и выиграла двадцать долларов.
– Первый раз в жизни я что-то выиграла! – воскликнула она. – Скажите мне, на какую еще поставить.
Карлос посоветовал ей поставить на гнедую лошадь под номером два.
– Два – мой любимый номер, он означает, что ты всегда будешь не один, – сказал он.
И Кармита выиграла еще двадцать долларов.
– Здорово! – закричала она, хлопая в ладоши, как маленькая девочка.
Карлос поручил своему другу присматривать за товаром и взял Кармиту под руку. Они стали ходить от киоска к киоску. Кармита играла в серсо, в «балду» и в лотерею «бинго» и все время выигрывала.
– Давайте и дальше ходить вместе, – сказала Кармита, смеясь, пока считала выигранные деньги. – Вы приносите мне удачу.
Вскоре к ним подошел продавец надувных масок. Они были привязаны к высокой палке, которой он размахивал из стороны в сторону, демонстрируя маски прохожим. Почти все маски изображали дьявола с рогами. Несмотря на то что они были устрашающими, Карлосу они показались занятными; он купил одну и надел на себя. Это был красный пузырь с зеленым рогом на подбородке, двумя желтыми рогами у висков, и еще один, синий, красовался вместо носа. Он раскинул руки и стал подпрыгивать, изображая летучую мышь, и при этом кричал: «Подайте страшной маске на кусок хлеба с луком!» Кармита смеялась до слез.
– Купите мне Печальную Принцессу, – сказала она, показывая на маску с кружевной диадемой и слезинкой из прозрачной бусинки на щеке. – В следующий раз, когда мои родители станут надоедать мне, чтобы я не влюбилась в нищего, надену эту маску и буду кричать: «Подайте на кусок хлеба с луком!»
На следующий день Карлос нанял грузовик, чтобы отвезти мебель в Сан-Хуан.
Потом он пошел на станцию и стал ждать ближайший автобус, который отходил в час дня. Он сел на скамейку и тут увидел идущую по улице Кармиту. На ней была маска Печальной Принцессы, а белокурые волосы были заплетены в тугую косу. В правой руке она несла чемодан, в левой – охапку крапивы.
– Надо питаться тем, что дает земля, – сказала она, подмигнув Карлосу, когда подошла к остановке. – Кофе надо смолоть и процедить, а крапива растет на обочине и ничего не стоит.
Карлос взял у нее чемодан, и вскоре они сели в автобус вместе.
Папа явился домой в Трастальерес вместе с Кармитой, которая висела у него на руке, как ярмарочная кукла. Баби не могла понять, что он нашел в этой девушке, которая все время смеялась, будто пятилетняя, а ведь ей было уже двадцать восемь.
– Она просто дурочка. Если она будет жить с нами, то должна зарабатывать себе на хлеб, а она не умеет ни готовить, ни шить, ни убирать. Единственное, что она умеет, – это спать до одиннадцати часов. Мы не можем позволить себе роскошь кормить кого-то бесплатно.
На следующий день Карлос перенес свою кровать в мастерскую, и Кармита осталась жить с ним. Ему не надо было, чтобы она работала по дому. Достаточно было, чтобы она была рядом и чтобы он мог смотреть на нее.
– Ее кожа как-то по-особенному отражает свет, и это помогает мне по-другому глядеть на вещи, – сказал он Баби. – Мне лучше работается, когда она рядом.
Кармита целыми днями сидела на стуле, который он сделал, совершенно голая, и только расчесывала свои роскошные волосы, похожие на медовый водопад, ниспадающий на плечи. Они были очень счастливы. Баби, дедушка Винсенсо и бабушка Габриэла вынуждены были надолго смириться с сожительством Карлоса и Кармиты, прежде чем они надумали зарегистрировать брак.
Я родилась в 1932 году, когда мы еще жили в сарае в Трастальересе, где мои родители устроили себе временный домашний очаг. Мы прожили там три года, а когда Кармита впала в депрессию после аборта, мы переехали в дом Баби. Еще через семь лет мы переехали в Понсе, тогда мы все еще были единой семьей.
Никогда не забуду тот день, когда мы после смерти дедушки Винсенсо переехали в роскошный дом на улице Зари. В доме у Баби все было очень просто, и никто из нас, кроме Кармиты, не видел ничего подобного. Поэтому, когда Баби вошла в гостиную и увидела ковры из Бове, шикарную мягкую мебель, обтянутую синей камчатой тканью, и люстру, которая свисала с потолка, будто огромный кокон, она прищурила глаза, так что они стали похожи на две точечки черного гранита, и сказала: «В добрый час, если надолго!» – повторив слова Летисии Бонапарт, матери Наполеона, которая произнесла их, узнав, что ее сын стал императором Франции. Карлос попытался успокоить ее:
– Дареному коню в зубы не смотрят, мама. Пока можем, будем получать от всего этого удовольствие.
Мы пошли в кухню, и Баби попросила кухарку приготовить нам цыпленка с рисом и другие наши любимые блюда. Мы достали серебряные приборы, фарфоровый сервиз и хрустальные бокалы из буфета красного дерева, который стоял в столовой, и устроили банкет. Но настоящий праздник ждал нас в библиотеке, где мы увидели собрание книг дедушки Винсенсо. Баби и папа любили читать, и я этим пошла в них. За столом, в вечерние часы, мы часами беседовали о литературе. Баби всегда говорила, что семья, которая читает вместе, будет и жить всегда вместе, и, может, так оно было бы и у нас, если бы не проклятая страсть Кармиты.
Я очень любила папу, но он был слабый человек. Возможно, поэтому я его плохо помню. Когда я пытаюсь вспомнить его лицо, то вижу только расплывчатую фотографию; печаль почти совсем стерла его черты. Он ни в чем не мог отказать маме. Если Кармита тратила состояние на косметические кремы, датский шоколад или французские духи, он находил, что все это хорошо. Он зависел от ее малейшего каприза. Поначалу, когда Кармита стала уходить из дома по вечерам, чтобы играть в казино Сан-Хуана, его это даже забавляло.
После того как бабушка Габриэла убедила Кармиту сделать аборт, та стала играть все чаще и чаще. В четыре часа ее начинало одолевать беспокойство, будто в нее вселялся дьявол. Она поспешно уходила из дома, брала такси и ехала в отель «Континенталь» – это было единственное место, где казино открывалось так рано. С четырех до восьми там была специальная льгота для Дам: шесть фишек за доллар вместо обычных трех. Там Кармита познакомилась с самыми разными женщинами: домохозяйками, спасавшимися игрой от неудачного брака, унылыми вдовами, знавшими, что такое одиночество, и проститутками, искавшими клиента на вечер. Кармита тоже от чего-то спасалась, но никто из нас не догадывался, от чего именно. Она жила в мире фантазий; между «делайте вашу игру» и «ставки сделаны» было возможно все: путешествия по Европе, платья от Диора, драгоценности от Тиффани – все то, от чего она должна была отказаться, когда вышла замуж за Карлоса и переехала жить в Трастальерес.
Папа делал мебель по утрам, Кармита играла в рулетку по вечерам, и, когда наступал час ужина, в доме частенько нечего было есть. Баби готовила жаркое, как она научилась, когда жила на гасиенде, – с зеленью, мятой и ямсом, которые нам присылали из Адхунтаса, где у нас был земельный надел, доставшийся от дедушки Лоренсо. Игра для Кармиты превратилась из времяпрепровождения в порок. Она уже не просто играла в казино; стоило ей выйти из дома, она искала, где бы купить лотерейный билет, или шла в ближайший тотализатор, чтобы попытать счастья там. Если у нее не было денег, снимала с себя драгоценности и несла их в ломбард. Ее почти никогда не было дома, большую часть времени она бродила по улицам и клянчила деньги у прохожих. Папа был сильно озабочен ее состоянием. Когда мы ужинали, он почти не разговаривал со мной, будто меня и не было. Тогда-то Баби и настояла, чтобы мы переехали к ней. Лучше, если она будет заботиться обо мне у себя дома, сказала она, и с тех пор она меня купала, одевала и каждый день отводила в школу.
Бабушка Габриэла умерла от воспаления легких, а дед, который не смог жить один, умер вслед за ней, неделей позже. Кармита унаследовала приличное состояние, несмотря на то что наследство моего деда было распределено между шестью сестрами. Баби и Карлос не могли оправиться от изумления; они думали, что дедушка с бабушкой лишат Кармиту наследства из-за того, что она вышла замуж за человека не своего круга.
– Да благословит их Господь и да пребудет с ними вечная благодать! – воскликнула Баби, когда узнала эту новость. – Наконец-то Кармита перестанет повторять, что устала есть только хлеб с луком!
У сестер Кармиты были свои дома, так что они не возражали, когда мы переехали в дом на улице Зари. Нам в наследство остались также кухарка, шофер и синий «понтиак» деда Винсенсо. Продав земли в Рио-Негро, дедушка распорядился ими с умом и вложил их в прибыльное дело. Мамино наследство – четыре дома и несколько торговых предприятий в коммерческом центре в Понсе – приносило хорошую ренту, но этим нужно было заниматься, так что папа закрыл мастерскую и семья переехала на юг. Больше папа никогда не делал мебель, ни одной вещи. Он стал управляющим маминой собственности и в конце концов ее хозяином.
Кинтин
Кинтин почти решился вложить листы с историей доньи Валентины Монфорт в папку с рукописью, чтобы Исабель поняла – он прочитал ее. Но в последний момент передумал и вынул страницы. Он испугался, что Исабель может спрятать рукопись за стенами дома: сдать на хранение в банк, например, или унести кому-нибудь из друзей, чтобы она хранилась у них, – и тогда он не сможет дочитать ее до конца. Его так распирало от любопытства, что он не хотел рисковать.
Он сделал на полях кое-какие комментарии малюсенькими, почти незаметными буквами. Он понимал – есть опасность, что Исабель прочитает их, но если он не попытается исправить всю эту клевету или, что еще важнее, не запишет свои собственные переживания, то сойдет с ума. Он не может позволить вот так, запросто, разрушить его мир, и эти замечания, пусть эфемерные, будут доказательством истины.
И вдруг папка с прочитанными главами исчезла из кухни. Каждую ночь Кинтин вставал с постели, искал ее по всему дому, но безуспешно. Или Исабель спрятала ее так умело, что он никогда ее больше не найдет, – как большинство мужчин, Кинтин порой не мог найти собственные носки, – или она такая хитрая, что уничтожила ее. Например, для того, чтобы никто ничего не прочитал. Такая возможность не казалась ему невероятной – он верил, Исабель никогда не пойдет на то, чтобы кто-то посторонний прочитал ее рукопись и потом рассказал об этом ему.
Однажды ночью, перерыв все шкафы и комоды, Кинтин в полном разочаровании вернулся в кабинет; было три часа ночи; он сел за письменный стол Ребеки. Это был претенциозный стол, отделанный по бокам бронзовыми перышками, с кариатидами, которые украшали каждую ножку стола и которые ему не нравились. Но Кинтин не хотел его продавать – это была память о матери. В столе было потайное отделение, куда Ребека прятала много лет назад тетрадку со своими стихами. Вдруг ему стало любопытно, лежит ли там до сих пор эта тетрадка. Он осторожно выдвинул центральный ящик, сунул руку в углубление и пошарил внутри, пытаясь отыскать миниатюрный ключик от потайной дверцы, но его там не было.
Подозрения охватили его, однако он вернулся в спальню и тихонько лег в постель. Исабель спокойно спала. На следующее утро, когда Исабель была в душе, он заглянул в шкатулку с драгоценностями, которая стояла у нее на туалетном столике. Там он и нашел маленький бронзовый ключик, спрятанный под кулонами и браслетами. Он оставил его там, где он был, и, как ни в чем не бывало, продолжал одеваться, однако ночью взял ключик и пошел в кабинет. Он вынул ящик из стола и отложил его в сторону. Когда вставлял ключ в скважину, от волнения у него перехватило дыхание. Он повернул его наудачу и открыл потайную дверцу. Ключ подошел! Там, где Ребека раньше прятала тетрадь со своими стихами, теперь лежала кремовая папка с романом, написанным Исабель.
Кинтин почувствовал невероятное облегчение. Раздражение, которое вызывала Исабель, исчезло, как по волшебству. Ничто теперь не помешает чтению, теперь все в порядке; он узнает, чем кончается роман. Какая она изобретательная! Он не мог не восхищаться ею. Они много ссорились, но порой ссоры между любящими людьми являются результатом глубокого чувства друг к другу. Безразличие есть доказательство отсутствия любви, а он ни минуты не сомневался, что любит Исабель.
Сможет ли она действительно написать роман? Этого он не знал, но в глубине души все-таки надеялся, что сможет. Несмотря на волнение и беспокойство, которые вызывали у него некоторые страницы, ему хотелось, чтобы Исабель состоялась как настоящая писательница. Заменить стихи Ребеки рукописью романа в потайном ящике стола в любом случае было поступком настоящего мастера. Подлинный художник всегда сделает все возможное, чтобы сохранить свое творение.
Кинтин уселся на зеленый кожаный диван и положил папку на колени. Она была тяжелее, чем раньше, поскольку, несомненно, в ней прибавились новые главы. Озноб – не то от страха, не то от радости – пробежал у него по спине. Комната была погружена в темноту. Этой ночью не ощущалось ни ветерка; тишина казалась такой глубокой, что слышно было, как вода лагуны плещется о фундамент дома. Кинтин зажег бронзовую лампу над диваном, развязал пурпурную ленточку и вынул рукопись из папки. Кружок света упал на первую страницу. Он быстро пробежал глазами прочитанные главы и дошел до следующей части, которая называлась «Шале в Розевиле». Кинтин, очарованный, прочитал название. Некоторые страницы, конечно, состояли из каких-то ужасных анекдотов, но он не мог удержаться и не прочитать их. Две главы были посвящены Росичам, семье матери Исабель. В третьей рассказывалось об истории Кармиты и Карлоса, несчастных родителей Исабель.
Читать о себе как о ком-то другом было делом необычным; будто ты призрак. Кинтин увидел себя ребенком, что пришел в гости к дедушке и бабушке в Гуайнабо в День благодарения в 1936 году. Что сейчас будет вытворять Исабель? Каким еще пыткам его подвергнет? Он сидит на террасе дома в Розевиле и слушает, как дед и отец горячо спорят о политике, так и не придя к согласию. Ему было мучительно читать об этом. Он любил деда не меньше, чем отца, и был на стороне обоих.
Он грустно улыбнулся и прочитал еще несколько страниц. Не стоит обращать особого внимания на дискуссии о националистах и о законопроекте Тайдингса, сегодня это уже неактуально. Было ясно, что Исабель больше симпатизирует семье его матери, чем семье его отца. Как прадедушка, дон Эстебан Росич, так и прабабушка, Маделейне, были описаны с большой теплотой, зато с беднягой Буэнавентурой она обошлась плохо. Мало того что он был неотесанный провинциал, он получался еще и жестокий человек. Угостив жену тумаком, после которого она еле осталась жива, в день, когда танцевала Саломею, он еще имел наглость появиться в доме тестя и тещи в День благодарения и сесть за стол откушать индейки. Разве ее родители могли принимать у себя Буэнавентуру после того, как он публично избил их дочь? Или они об этом не знали? Может быть, Ребека ничего им не рассказала? Все это было маловероятно и походило на выдумки.
Сцена была полна иронии, за всем этим угадывался какой-то тайный смысл. Возможно, Исабель прибегает к гиперболам и хочет заставить его увидеть, что его отец плохо обращался с его матерью. Порой, когда женщины считают, что с ними обращаются жестоко, они могут прибегнуть к иносказаниям, далеким от конкретной реальности. Не говорит ли Исабель таким образом о себе? Быть может, он бывает жестоким с ней, не отдавая себе в этом отчета? Кинтин закрыл глаза. Это невозможно, когда любят так, как любит ее он.
В следующей главе, «Агония полковника Арриготии», главное место опять занимала история Пуэрто-Рико. Симпатии Исабель националистам ей не помогли, и повествование вышло натянутым и скучным, как будто она повторяла одно и то же. И опять она допустила серьезную хронологическую ошибку: говоря о бухте Сан-Хуан, она описала ее такой, какой та была сегодня или какой могла быть в 1981 году, – со множеством туристских пароходов, что ежедневно сновали туда-сюда, но уж никак не в 1937 году. В 1937-м, подумал Кинтин, когда мой дед, полковник Арриготия, был разжалован из начальников полиции Острова, туристов было немного, а роскошные лайнеры и вовсе были редкостью. Воды бухты Сан-Хуан были прозрачными, как стекло, и рыбаки каждый день вынимали сети, полные рыбы.
В нашем доме никогда не было политического единомыслия: каждые четыре года я голосую за государственность, а Исабель – за независимость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46