А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Они тоже могли. Я подумал, что сумею догнать их на уклоне. Но этого делать не пришлось. Деревья слева исчезли. Снег теперь летел из-под земли. Воздушный поток выбрасывал вверх белые клубы, прямо как пар над кастрюлей. Именно так это и выглядело. Следы подходили к краю, снег тут был разметан и истоптан. И никого не было. Я обошел все поблизости. Но не нашел ничего. Снова вернулся к обрыву. Подойти к самому краю я побоялся. Трудно было определить, что тут прочная опора, а что видимость.
Я возвратился, рассказал все Малышу. Мы стояли у подножия обрыва.
– Надо туда забраться, – сказал он.
Подъем был крутой, но камни и сломанные деревья служили какой-никакой опорой. Мы поднимались зигзагом на некотором расстоянии, время от времени дотрагиваясь друг до друга взглядами, посматривая, чтобы сквозь метель угадать значение безмолвных и противоречивых жестов. Когда уже не было видно того места, с которого мы начали подъем, Малыш свистнул. Далеко слева и гораздо выше. Глинистая осыпь подавалась под ногами, когда, раскоряченный, как лягушка, я полз в ту сторону.
Это была зеленая куртка Бандурко. Он лежал на животе головой вниз, ноги пытались догнать его и подвернулись под каким-то противоестественным углом. Мы осторожно перевернули его на спину. Он был мягкий и тяжелый. На лице маска из крови и земли. Мы взяли его под мышки и стали спускать. Под собственной тяжестью тело двигалось легко. Нужно было только обходить камни. У подножия Малыш взял его спереди, а я за ноги.
Мы уложили его около печки. Я обмыл ему лицо. Из-под волос у него сочилась кровь.
– Дышит, – сказал Малыш. – Еле-еле, но дышит.
Он принялся расстегивать ему куртку, чтобы добраться до сердца и послушать. И сразу же сунул мне под нос пальцы. Они были красные. Малыш схватил штык и распорол снизу доверху все, что было на Василе. И мы увидели рану, небольшую удлиненную рану, из которой текло и текло. Вся грудь и живот красные. Мы накрыли Василя остатками одежды и спальником. Глаза у него были закрыты. Я наклонился над ним и произнес его имя. Его дыхание стало хриплым. Возможно, он слышал меня, а может, нет, но он явно что-то пытался сказать: губы у него шевелились. Я приблизил ухо к его губам. И услышал шипящие, свистящие звуки, складывающиеся в два слова: «Сказал ему… сказал ему…» Я почувствовал щекотку. Из него выходили прозрачные красные пузырьки, точь-в-точь как мыльные, и я ждал, что вот они оторвутся, медленно, величественно вознесутся ввысь, поплывут в неподвижном, просвеченном воздухе к окну и лопнут, исчезнут от уколов солнечных лучей.
– Сказал ему…
Мы опять полезли вверх. Кончился оползень, глина, деревья и отдельные камни. Выше была стена из огромных глыб, прорезанная горизонтальными трещинами, а еще выше, страшно высоко, нависал язык козырька. Точно застывшая каменная волна. Мы продвигались вдоль серых блоков песчаника, цеплялись за них, заглядывая во все дыры, как в окна в огромной каменной стене или как в закоулки между кривыми старыми окошками. Мы нашли Костека, но дотянуться не могли. Надо было пробраться на другую сторону этой стены, в тень козырька. Там между обрывистым склоном и каменной ловушкой было что-то наподобие коридора – темного, холодного и опасного. Но мы пробрались.
Ему не повезло. Он упал головой вниз. Вошел в щель, как хорошо пригнанная пробка. Мы с трудом вытащили безжизненное тело. Малыш присел, обыскал у Костека карманы и взял все бумаги. Потом мы подтащили его к самой стене обрыва, прямо под козырек.
– Весной он обрушится, – сказал Малыш.
И мы спустились вниз.
Гонсер зашевелился под спальником и что-то пробормотал. Мы вытащили Василя в коридор. Малыш обыскал и его и взял все документы. Их, как и документы Костека, он бросил в печку. А потом стоял и ждал, когда они догорят. Мы развернули спальник Костека. Красный, прочный, с металлической молнией. Он оказался в самый раз.
Не знаю, сколько это заняло времени, но в конце концов мы затащили Василя Бандурко наверх. Они лежали рядышком, почти касаясь друг друга. Малыш взял пригоршню земли и бросил на них. Но это был всего-навсего снег. У Малыша было черное, неподвижное лицо и почти незрячие от усталости глаза.
– Давай хоть немножко присыплем их, – предложил я, хотя вовсе не горел желанием заниматься этим.
Малыш покачал головой и указал пальцем наверх:
– Отсюда надо смываться.
Кроме ветра, слышался мелкий перестук осыпающихся камешков.
Внизу мы еще раз обыскали их вещи. Карта, билет на поезд, обрывки газеты, записная книжка – все пошло в огонь. Остальное мы запаковали в рюкзаки.
– Нет, я туда больше не пойду, – заявил я.
– Ладно, – сказал Малыш, забросил на спину оба рюкзака и вышел.
Отправились в путь мы около двух. Гонсер ехал. Печка стояла на тонком листе жести. Мы подогнули его с боков, надрезали спереди топором и связали заржавелой проволокой. Получился тобогган. Малышу пришлось подняться еще раз и отрезать от рюкзаков ремни. Гонсер стонал, но позволил уложить себя вместе со спальниками. Мы впряглись, как собаки или лошади. Вышли мы около двух. Подметка у Малыша почти совсем отлетела. Он искал по карманам какую-нибудь веревочку, но нашел только змеиную кожу. Ее хватило на то, чтобы дважды обернуть ступню и завязать узел. Мы проходили двадцать шагов и останавливались. Разделили остатки водки. Глотали снег. Там, где несколько часов назад я мечтал о сигарете, мы закурили. Друг с другом мы не разговаривали. Что-то бормотал Гонсер. Край пропасти мы обошли кустами. Наши сани перевернулись. Мы снова их установили, отерли Гонсеру лицо от снега. Он что-то кричал. Мы велели ему заткнуться. Вышли мы около двух. Малыш показал на снежную дымку, вырывающуюся из пропасти.
– Видишь? – спросил он.
Я видел, но ответил нет, чтобы он отвязался.
Потом дорога пошла под гору и стало полегче. Времени у нас было навалом. Я пытался вспомнить какую-нибудь историю из прошлой жизни, какую-нибудь мелочь, что-нибудь, что могло бы принести облегчение, что-нибудь наподобие комочка снега под языком. Но память моя была пуста, в ней дул ветер, и там, где начинаются все эти вещи, которые полагается иметь позади себя и помнить, было бело, беспокойно и стыло. Симметричный, однозвучный смерч всасывал людей, годы, предметы, уносил их куда-то в несуществующее продранное небо, а сыпучие, шероховатые их осколки опадали на наши следы, которым через минуту-другую суждено было исчезнуть.
Зима 1993, зима 1994

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32