– Менду! (Здравствуй!) – окликнул его Вампилун.
Бурят удивленно оглядел их, но приветливо ответил:
– Менду.
Начался традиционный обмен приветствиями, необходимый у бурят. Нарушителя его сочли бы за весьма невежливого человека.
– Ту менду байна? (Как поживаете?) – справился Вампилун.
– Ненду байна! (Здоровы живем!) – меланхолически ответил бурят.
– Малду менду? (Здоров ли скот?) – продолжал Вампилун.
Бурят кивнул.
– Менду то пяхим дулха тень сокаюм байна? (Что у вас нового и хорошего слышно?)
– Юма учей! (Ничего нет!) – традиционно ответил бурят. После этого Вампилун справился, куда он гонит стадо.
Бурят ответил, что почва на открытом месте настолько раскалена солнцем, что у животных лопаются копыта, и он их гонит в тень леса.
Увидев огороженный участок хорошей травы, Попрядухин поинтересовался, почему в одних местах трава жалкая, а в других хорошая.
Бурят ответил, что хорошая трава в утугах, где искусственное орошение, так как дождя у них почти не бывает.
«Ольхон» – по-бурятски – сухой.
– А велики ли утуги?
– Нет. Десятины две у самых богатых. А малы потому, что трудно расчищать покосы от каменьев.
– А если у кого большое стадо, откуда же берут сено на зиму?
Он ответил, что стад особенно больших нет. Обычно стадо – как его, от четырех до десяти голов рогатого скота. У того, кто побогаче, – голов пятьдесят-сто.
У каждого бурята свой табун, где лошади, коровы, овцы пасутся вместе. Зимой стадо загоняют в городьбу, рогатый скот держат в помещении. Но зимой скот голодает. Богатых у них немного. Он назвал несколько имен.
– Нет ли здесь родственников князя Урбужана?
– А вы его знаете?
– Только слыхали.
Бурят ответил, что некоторые из названных им в родстве с князем.
– О, князь очень богат! У него все в долгу, – добавил он.
Вампилун толкнул Попрядухина, чтобы тот был осторожней.
Бурят рассказал, что здесь почти все бедняки. Почва плохая. Хлеб сеять нельзя. Ветер выдувает зерно. Земледелие не развито. К тому же холода наступают рано, овощи мерзнут. Скотоводство, рыбная ловля, охота и нерпичный промысел только и поддерживает жизнь. Нерпичьим промыслом занимаются около половины жителей.
Рассказав об Ольхоне, бурят спросил, зачем они приехали сюда.
Вампилун ответил, что приехали к своему родственнику по делам. И спросил, не знает ли он, где проживает Доржи Цыренжанов.
Бурят улыбнулся.
Отец Доржи Цыренжанова в их улусе. Его юрта стоит на краю. Сейчас он уехал с артелью в море, но скоро вернется. Бурят показал, как пройти к улусу.
Распрощавшись с пастухом, сообщившим им столько нужных сведений, они направились в улус.
По пути им попалось несколько столбов с дощечками. Они удивились – неужели указатель дороги?
Оказалось нечто другое. У дощечки висели два войлочных мешка с шерстяными карманчиками.
Аполлошка запустил туда руки и с криком изумления вытащил несколько металлических бурятских бурханов.
Попрядухин приказал спустить божков обратно. Когда мальчик сделал это, они поспешили отойти подальше.
Улус, состоящий из дюжины бурятских юрт, был расположен на самом берегу, у подножия горы, защищавшей его от сармы.
Дойдя до крайней юрты, они увидели растянутые на кольях сети и догадались, что это юрта Цыренжанова. Тут же невдалеке стояло строение вроде сарая.
Попрядухин назвал его «рыбодел». В таком артельном рыбоделе режется, потрошится и солится рыба, в частности омули.
На лай собаки из рыбодела вышла бурятка. Она ответила, что Цыренжанов в море с артелью, и указала на лодку с рыбаками, находившуюся на расстоянии километра от берега.
В рыбоделе работало несколько взрослых и детей. Они распластывали рыбу, посыпали солью и клали в бочки.
В ожидании возвращения рыбаков разведчики занялись расспросами.
Аполлошку заинтересовали сети, сушившиеся на берегу.
Бурятка рассказала, что этими сетями ловят ночью. Сеть погружают на глубину с помощью камней в шесть-восемь килограммов весом, привязываемых к крыльям. Ставят эти сети в одну линию, параллельно берегу, другие – под углом, смотря по тому, в каком направлении идет рыба. Расстояние от берега тоже бывает различно: ставят на пятьсот метров и больше. К сети привязываются на веревке поплавки. Ночью рыбаки на лодке осматривают, не движутся ли где поплавки, что означает, что в сети заячеилась рыба. Тогда сети вытягивают и вынимают рыбу.
– Сколько же можно поймать за ночь одной сетью?
– Да с полсотни пудов.
– Смотрите, они вытаскивают невод! – крикнул Аполлошка.
Действительно, на баркасе начиналось вытаскивание невода. Один конец невода был прикреплен на берегу, другой заведен далеко в море.
Невода делаются от шестисот метров длины и четырех ширины и больше.
Веревка была длиной километра полтора.
Баркас приближался к берегу. На нем находилось несколько человек. Работа продолжалась. Пять человек тащили с трудом.
Наши путешественники стали помогать. Скоро невод был весь на берегу.
Тоня оказалась на редкость удачной. Несколько осетров свыше восьмидесяти килограммов весом каждый. Сверкали большие груды омулей и хариусов. Всеми работами распоряжался старый бурят, «башлык», староста артели.
Он и оказался Цыренжановым.
По случаю богатого улова «башлык» был в хорошем настроении и в промежутках между распоряжениями пригласил гостей в юрту и сообщил, что сын его Доржи поступил в «хувараки» и живет в Гусино-озерском «дацане».
Между тем остальные буряты носили улов в рыбодел. Над берегом и водой тучами кружились бакланы, то и дело падая в воду и острыми клювами мгновенно убивая рыбу. Дрались чайки, высматривали добычу беркуты.
– Они истребляют омулей больше, чем человек, – кивнул на бакланов Цыренжанов.
Собирая невод, он жаловался на тяжелую жизнь.
– Такая бы рыбка шла побольше, так оно ничего бы, – сказал Попрядухин, показывая на осетра.
– Осетер – одно баловство, – заметил старый «башлык». – Вот наш кормилец, наше богатство! – поднял он большого омуля.
Длиной рыба была больше трети метра и около двух килограммов весом. Она уже заснула. По своему нежному сложению она засыпает почти через минуту, как ее вынут из воды.
Он добавил, что в поисках омуля ольхонцы каждое лето ездят на баргузинские тони.
– Но ведь это далеко, – удивился Вампилун.
– Да, дней десять-двенадцать пути на лодках. Да дней десять обратно, а коли противный ветер, то и больше. Но что делать, если в реки на северо-западном берегу омули не заходят!
Разведчики ненадолго зашли в юрту, но, в виду отсутствия Доржи, решили не задерживаться в улусе. Как только им удалось узнать, что Урбужан должен быть теперь на иркутском берегу, они заторопились уходить.
Попрядухин сообщил рыбаку, что они спешат в Иркутск. Дружески распрощавшись с «башлыком», они направились к своему баркасу.
V. На западном берегу
Наутро путешественники отплыли от острова и, объехав мыс Кобылья Голова, переплыли Малое море, отделяющее Ольхон от иркутского берега. В этом месте Малое море не шире трех километров, и путешествие прошло благополучно.
Берег, где они высадились, был горист и почти необитаем. Иногда он пересекался узкими падями, на дне которых ревели горные ручьи. Вероятно, весной и после дождей такие ручьи несли массу воды в Байкал. Внутренние склоны падей заросли густым лиственным лесом. Единственное место для жилья в этой горной пустыне представляли пади и поля около самого Байкала, где можно было устроить сенокос, пасти скот.
Путешественники двинулись сначала пешком. Иногда им попадались зимовья – небольшие деревянные срубы, покрытые корою и дерном. В одном месте им посчастливилось натолкнуться на деревушку, где, хотя и с трудом, купили лошадей.
Отряд ехал по тропе промышленников. Эти тропки чуть заметными ленточками вились по кручам, и, кто проложил их в этих диких горах, неизвестно. Они очень древни. Возможно, что по ним ходила еще легендарная чудь.
Иногда путешественники спугивали кабанов, оленей, изюбров, но им было не до охоты.
Они торопились добраться до первого улуса, чтобы узнать, где Урбужан.
Наконец, после дня пути им встретился улус. Остановившись в лесу, они выслали Вампилуна на разведку.
Скоро он вернулся к ним с вестями.
Ему удалось узнать, что отряд Урбужана находится где-то на севере Байкала и должен скоро прийти. Князь с приближенными был здесь несколько дней назад, с ним находилась девушка. Он собирался праздновать свадьбу. Но вдруг спешно собрался и уехал на праздник Цам в Гусино-озерский дацан, а, где девушка, никто не знает. Только здесь ее нет.
Высказывалось предположение, что он увез ее с собой, чтобы отправить в Монголию, где у него юрты и стада.
– Ах, негодяй!
– Что это за праздник Цам?! – воскликнул Созерцатель скал. – Почему он туда поехал?
– Видите, – ответил Вампилун. – Я догадываюсь, в чем дело. Цам – это праздник бурят-ламаитов. Туда съезжаются буряты и монголы со всего края. Урбужан. по всей вероятности, отправился туда вербовать сторонников. Как мне сейчас сказали, отряд белобандитов, перешедший китайскую границу, бежал в тайгу. Отдельные части его орудуют на северном берегу Байкала, не решаясь вступить в бой с регулярными войсками.
– Вот сволочь! – выругался Попрядухин. – Ему поверили – не тронули, а он чего затевает.
– Придется туда ехать, – сказал Созерцатель скал. – Возьмем его живым и узнаем, где Алла. Надо спешить! А то, чего доброго, скроется в Монголию. Когда начинается праздник?
– На той неделе.
– Горе, если причинил ей зло! – пробормотал Созерцатель скал, садясь на коня.
Лицо его было страшно от гнева. Отряд вскочил на лошадей.
– Нам, наверное, пригодится ваш Доржи. если он в дацане, – заметил Попрядухин.
– Раньше был хороший парень, а теперь не знаю, – ответил Вампилун.
Чаща кедрового сланца и даурского рододендрона, стоявшая густой зарослью, скрыла отряд.
В лесу, после нескольких часов пути, они встретили огороженный шалаш. Вверху на шесте виднелся желтый флажок.
– Что это значит? – спросил Аполлошка.
– Священное место. Здесь сидел лама, – ответил Попрядухин.
К вечеру они выбрались вновь на берег. Продав в селении лошадей и пересев в лодки, они направились в Лиственичный. Отсюда им предстояло по железной дороге добраться до Верхнеудинска, а оттуда на пароходе по реке Селенге до города Селенгинска, неподалеку от которого находился знаменитый Гусино-озерский дацан.
VI. В песках селенгинской Даурии
Солнце жжет нещадно почти отвесными лучами. В сугробах сыпучего песка нога проваливается по щиколотку, обжигается точно в огне. Обувь горяча, нельзя дотронуться. Босиком ступать – обожжешь.
Кругом – докуда хватает взгляд – пески. Только на горизонте чуть видна волнистая линия: не то облака, не то холмы, или священные бурятские «обо» и «обоны». Но в раскаленных песках – жизнь. То и дело раздается посвистывание тарбаганов, очень осторожных, которые не подпускают близко путешественников и тотчас скрываются в своих норках. Черными точками в безоблачном небе плавают орлы над степью, выискивая добычу.
До Селенгинска можно ехать пароходом, избегнув всех неудобств путешествия по знойной песчаной пустыне. Но пароходик, совершающий рейсы вверх по Селенге из столицы Бурят-Монгольской Республики – Верхнеудинска – в Кяхту, ходит не каждый день. Путникам ждать его не хотелось.
– И когда только будет этот проклятый Селенгинск! – бормотал усталый Попрядухин, обливаясь потом.
Вампилун смеялся. Его коричневое скуластое, узкоглазое монгольское лицо тоже потно, но он, по-видимому, чувствовал себя превосходно.
Не удивительно! Этот потомок Чингисхана, с значком Кима на груди, вырос под степным солнцем, в раскаленных песках пустыни Даурии, и зной для него – родная стихия.
Созерцатель скал совсем застыл, каменное лицо его стало сероватым. Аполлошка раскис и мотался в седле, словно сонный. Он загорел от монгольского солнца, как бурят.
После полудня, когда стало окончательно невмоготу, Вампилун ткнул нагайкой в даль и сказал:
– Селенгинск.
Путешественники ударили по лошадям. Сначала никто, кроме бурята, не замечал города, потом неотчетливо показалась горсточка серых домишек, затерявшихся в песчаной безбрежной пустыне.
– Неужели это город?! – воскликнул Созерцатель скал. – В нем нет, вероятно, и тысячи жителей.
– Во всю жизнь другого такого не видел, – с презрением подтвердил Попрядухин. – Я был в нем лет двадцать назад. С тоски повесишься. Кругом пустыня. Дома песком занесло до половины, стоят с заколоченными ставнями. Во всем городе десятка деревьев не наберется. Около реки огороды. Только и есть зелени – табак разводят. Людей нет.
– Но ведь была, вероятно, городская дума?
– Дума-то была, да дел-то у ней не было. Раз в год, впрочем, устраивали всенародное собрание всех граждан Селенгинска.
– Выборное?
– Для выборов общественного... пастуха. Ни торговли там, ни промышленности – ничего. Барахляный городишко. Неизвестно, зачем существует.
Со степи начиналась улица Селенгинска. Широкая с низенькими домишками, представлявшая те же сугробы песку, которыми занесло и дома. По случаю жары все они стояли с закрытыми ставнями. Против каждого дома валялись иссохшие на солнце кости и кучи отбросов, около которых лакомились редкие собаки и вороны.
Путешественники, тяжело ступая в песке, проехали несколько улиц, не встретив ни души. Нигде не брякнула калитка, не высунулась голова, не виднелось дымка из труб. Даже куры – и те попрятались где-то у заборов в тени... Усталые кони едва тащились. И всем хотелось поскорее добраться до приятеля Вампилуна, – там можно было отдохнуть, не жарясь на солнце.
Они проехали весь город и на выезде, на противоположном конце, Вампилун остановил коня у небольшого домишки. Ставни его были, как у большинства домов, закрыты. Вампилун соскочил на землю, подошел и постучал кулаком в калитку. В ответ в щелку забора посмотрели черные глаза, потом громыхнул засов, и двери раскрылись.
Старый бурят стоял у входа.
– Менду байна! – приветствовал Вампилун своего друга.
– Байна менду! – ответил он.
Гостеприимство чрезвычайно сильно развито у бурят. Гостю предоставляется лучший кусок, почетное место, закалывается лучший баран. А в глухих местах, как на Ольхоне, где сохранились прежние нравы, хозяин сам поможет сойти гостю с лошади, и, когда он уезжает, накормленный досыта и напоенный, то к седлу его привязывается задняя нога барана, который служил угощением.
Путешественники слезли с коней. Хозяин суетился возле них, упрашивая войти в дом, что они сделали бы и без просьбы.
– Первым делом посидеть в тени, а потом пить, пить, пить, – говорил Попрядухин, входя в горницу.
Внутренность ее была убрана, как бурятская юрта. Против входа помещался жертвенник с бурханами. По стенам шли нары. Хозяин подал кумысу в широких деревянных чашках.
– Хороши чашечки! – одобрительно произнес Попрядухин, с наслаждением осушая свою до дна. – А ну-ка еще одну!
Аполлошка смотрел и дивился, сколько пил их хозяин. Он опрокидывал чашки как-то незаметно одну за другой. Аполлошка насчитал уже десять. Казалось, бурят может пить бесконечно.
Услыхав такое предположение, Попрядухин рассмеялся.
В эту минуту к дому подъехал тарантас, где под легким зонтиком сидел в ярко-желтом шелковом халате и такой же шляпе толстый бурят. Хозяин засуетился.
– Лама! – шепнул Попрядухин. – Важный гость.
Через несколько минут приезжий вошел в горницу.
Одетый в дорогой золотистый халат, он выглядел очень величественно. Несмотря на молодые годы, лама был толст необычайно. Раскормленное тело напоминало шар; голова, покоящаяся на четырех подбородках, так и лоснилась от жиру. Видимо, ему жилось неплохо.
Сейчас же ему был подан кумыс. Если хозяин удивил Аполлошку, то лама привел его в восторг. Это была какая-то бездонная бочка.
Пока приезжий занимался кумысом, взрослые продолжали расспросы хозяина, а Аполлошка подсел к гостю.
Заметив его внимание, лама благосклонно заговорил. Коверкая слова, спросил, как его зовут.
Услыхав «дахтэ-кум», толстяк благодушно разразился хохотом.
– А русское имя?
– Аполлон.
– Аполлон? – Брови ламы взъехали на лоб. – Не слыхал. Хорошо! Аполлон!
Мальчик подсел с коварной целью. Ему хотелось убедиться, сколько кумысу может вместить толстяк.
Незаметно он перетащил к себе огромный кувшин и заботливо начал наполнять «байкал» гостя.
Лама не отказывался.
Скоро огромный кувшин опустел почти наполовину.
Аполлошка заметил, что лама осовел. Узенькие косые глазки, заплывшие жиром, совсем сомкнулись, язык бормотал что-то невнятное. Он пил не так уже охотно и не торопился подавать «байкал».
Но Аполлошка был безжалостен. Не успевал лама сделать последний глоток, он наливал снова.
Изумление начало проступать на лице толстяка. Он пытался понять, что значит такое настойчивое угощение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23