И дело даже не в архитектуре… И я говорю не только о новостройках, когда, как в «Иронии судьбы», можно Ленинград перепутать с Москвой… Любые дома… Что сталинский ампир, что хрущобы, что высотки – они все, как бы это сказать… неживые, что ли. И люди – бедные, у всех лица такие опрокинутые, такие подавленные. Испуганные… Так жаль людей, разве они не заслуживают хоть капли радости!– А себя тебе не жаль? Разве ты – с твоей грацией, с этакими глазами – живешь не в том же времени? Разве ты сама не заслуживаешь иной жизни?– Как и все! Разве я чем-то отличаюсь от всех?– Еще как отличаешься!Вера, довольная, покраснела и потерла лоб, чтобы скрыть смущение.– Ну, не знаю… Так я про дома… Как представлю, сколько в них боли… Сколько горя там, за стенами.– Слушай, ты, по-моему, преувеличиваешь… Зачем так мрачно? Там ведь и счастье есть…– Счастье? Это что такое? – спросила Вера, в упор глядя на Алексея.– Ну-у-у, я не знаю… – Он даже растерялся от такого вопроса. – Любовь. Семья, дети…– Любовь? – переспросила Вера. И сама себе ответила горько: – Это на первые несколько месяцев.– А ты… – Алексей вскочил и широкими шагами принялся мерить мастерскую, – была замужем?– Замужем? – Она улыбнулась. – Нет, не была.– Так откуда ты знаешь, сколько длится любовь… в браке?– А я не о браке говорила – я вообще, так сказать, в принципе.– Значит, несколько месяцев… Что за глупость такая! Говорят ведь, любовь сильнее смерти! – Он злился на собственную горячность, а Вера про себя прыгала от восторга – она его расколола! Своим напускным нигилизмом она заставила его признаться, что он верит в это чувство. Нет, он не лягушка холодная, не замороженный – он живой, настоящий! Она ликовала. Только виду старалась не подать…– Леш, ты меня все время отвлекаешь от темы. Дай досказать.– Да говори, Христа ради, кто тебе не дает… – Он вернулся к столу и сел в свое кресло.– Знаешь, я в детстве подолгу стояла возле замка в Покровском-Стрешневе, мы там дачу снимали… Там такой замок из темно-красного кирпича, и мама говорила, что, наверное, это замок Синей Бороды… Ну вот, он тогда был заброшен, да и сейчас, скорее всего… А я ждала – вот его двери распахнутся и случится что-то тайное и чудесное… я так ждала чуда! Но двери оставались закрытыми, а на меня наваливались блочные пятиэтажки и эти… толпы с раздавленными серыми лицами. И бедная моя мама – она словно стала частью этой толпы – у нее теперь почти такое же лицо… Не знаю, ты понимаешь, о чем я говорю?..– Понимаю, – сказал он ласково и положил свою руку поверх ее маленькой тонкой ладони. И стал наклоняться к ее лицу – вот уже губы коснулись ее губ…В передней раздался резкий звонок.– Черт! Кого это принесло? – Алексей выпрямился, мотнул головой, стараясь прийти в себя… – Извини, я сейчас.И скрылся в прихожей.А Вера плыла в теплом тумане. Его поцелуй – близкий, почти ощутимый, его затаенное дыхание и чувство… Да, теперь она не сомневалась – он испытывал то же, что и она… Боже, вот счастье!Оно, однако, длилось недолго. В мастерскую вошла девица лет восемнадцати, в короткой норковой шубке («Вот вырядилась, ведь не по погоде!» – мысленно поморщилась Вера), мини-юбке и черных обтягивающих сапогах выше колена.Девица деловито обошла мастерскую, словно проверяя, все ли на месте, даже не кивнула гостье и с деловитым видом принялась разоблачаться.Вслед за ней в дверях появился Алексей. Он был мрачнее тучи.– Слушай, Каринэ, мы же сеанс отменили… Я тебя завтра ждал.– Ничего ты, Лешик, не отменял, наверно, головка после вчерашнего бо-бо – классно мы врезали… Работа есть работа, так что вперед, дорогой!– Э-э-э, – запнулся Алеша. – Вера, познакомься – это Карина, моя модель. Каринэ, моя… знакомая – Вера.Девушки небрежно кивнули друг другу. Только теперь Вера сообразила, что изображенная на холсте дива и есть эта самая, с первого взгляда ненавистная, Каринэ! Так это ее шаль на стуле? Чья бы то ни было – вскочить вот и разорвать ее в клочья!!!Алексей послушно поплелся к мольберту – готовить краски и кисти. Выдавливая на палитру нечто ядовито-розовое из толстого тюбика, Алеша, стоя к Вере вполоборота, сообщил, что ничего не поделаешь, он, мол, просит его извинить – начальник пришел! Мол, картину надо закончить, пока краски высохнуть не успели, – у него, мол, этап подготовки под лессировку самый ответственный, а если, случаем, краска-зараза высохнет – все, каюк картине! При этом он как-то зло, и Вере даже показалось – с отчаянием, глядел на висящие на стене портреты задумчивой женщины.Карина между тем деловито прошла за ширму («У нее, видимо, все деловито», – брезгливо подумала Вера), пошуршала там, потопталась и вышла на середину комнаты в чем мать родила! Судя по тому, как она поглядывала при этом на Веру – заносчиво, с вызовом, – смущение было ей в принципе не знакомо.Алексей засуетился, притащил откуда-то коврик, на котором эта нахалка тут же свернулась.«Тоже мне ракушка-побрякушка», – подумала Вера. Чихать на нее – ее волновал Алексей. А тот будто забыл о Верином существовании: включил обогреватель, снял пиджак, засучил рукава и…– Ну, поехали! – И к Вере, так же вполоборота: – Хочешь, посмотри, как мы работаем. Ты пей коньяк, закусывай, не стесняйся! – говорил он с каким-то остервенением.«МЫ! Они, значит, «мы»! А я… – Шквал пронесся в ее голове. – А я, значит, тут посторонняя! Непрошеный гость, так сказать… вломилась без стука, всех растревожила… не-е-ет, баста!»Вскочила, схватила сумочку:– Не буду мешать! – и вихрем в прихожую, руки в рукава, ноги в руки – и вон, на улицу… 6 В тот день Вера писать не смогла – выпила таблетку снотворного и провалилась в сон. Лишь бы не думать…Наутро понеслась в редакцию – к Таше.Та уже сидела в своем крохотном кабинетике, увешанном фотографиями и плакатами, нарядная и собранная, как всегда. Увидев Веру, засмеялась, покачала головой:– Похоже, за тобой маньяк гнался!– Гонится, мамуся, гонится, только не маньяк, а… знаешь, чушь какая-то!– Ну, что с тобой, девочка? – Таша вышла из-за стола и обняла Веру, без сил опустившуюся на стул.У них были на редкость доверительные отношения. Таша сразу, едва только Вера появилась в редакции, приняла ее, очень по-женски стала опекать, улаживала всяческие конфликты, которые неминуемо возникали из-за Вериного взрывного характера, учила работать, помогая обрести точность слова. Они часто вместе ездили в командировки. Вскоре Вера уже не могла представить себе жизни без подруги-наставницы.Наталья Михайловна, Таша, была единственным человеком, которому Вера рассказала об Алексее. Ироничная, мудрая и опытная, она с ходу принялась охлаждать Верин пыл:– Ты не спеши, приглядись к нему спокойно и будь внимательна. А то ты сразу горишь: «Ох, ах, он такой, он сякой!» Ведь так же и с Аркадием было, помнишь? И что? Сама знаешь… Больно ты влюбчивая у меня.Сама Таша уже в третий раз была замужем, но все у нее получалось в жизни как-то спокойно, без рывков. Жили они с Верой поблизости – Таша обитала на Малой Бронной, и дом ее, поистине полная чаша, принимал, случалось, чуть ли не пол театральной Москвы. Всегда приветливая, подтянутая, она привлекала к себе людей, но при этом хорошо в них разбиралась и не позволяла обводить себя вокруг пальца.Вера сбивчиво рассказала ей о вчерашней сцене в мастерской, потрясая сжатыми кулачками и ругая себя на чем свет стоит.– Понимаешь, выходит, днем он меня по бульварам выгуливал, голову байками своими дурацкими морочил, а вечерком у него кувырочки с моделью… А я уши развесила! Ах, Шехтель, ах, серебряный век… И ведь влюбилась, что тут поделать – влюбилась! Ну почему все люди как люди, а я?!– Киска, но он же художник, ты ведь не бухгалтера выбрала… Как ему без модели? Это же естественно.– Да, но… мог он все это как-то по-другому обставить… А я себя почувствовала… как бы предметом мебели, что ли!– Судя по тому, что ты говоришь, он и сам был не рад появлению этой, как ее?– Карины, – выпустив пар и чуть успокоившись, прошептала Вера.– Слушай, плюнь ты на нее! Посмотри, как дальше будет. А лучше – подальше бы от него, ну зачем тебе эта богема?– Я, по-моему, просто пошлю его без разговоров. Конечно, лет восемнадцать – свежачок! – продолжала она без перехода. – Да посмотрю я на нее, когда ей мой тридцатник стукнет – кошка будет облезлая. Да ее к тридцати на свалку можно выбрасывать будет! Расплывется квашней, брюхо выпустит, нос еще больше загнет – лимон им в чае давить – вот на это только и сгодится его Карина!– Слушай, ну что ты злишься! От злости дурнеют. А мы с тобой должны быть красивыми, – утешала Таша вошедшую в раж подругу. – По-моему, ты разошлась! Приди-ка в себя, Веруша!– Я не злюсь, мамуся, а просто… Если бы он знал, какая я в постели… Ну что она знает? Что умеет?..– Котенок! – Таша указательными пальцами зачесала Верины волосы за ушки. – Милый мой, ты и сама все знаешь… С твоим умом, талантом, с твоим-то обаянием… Да мы с тобой найдем покудрявее! Значит, недостоин он твоей женственности. Настоящее – дорогого стоит и не каждому по плечу…– По плечу… – проскулила Вера.– Что-что?– Он достоин… В том-то все и дело… Достоин он! Я знаю.– Ну, раз достоин… Слушай, – притворно вскипела Таша, – мне материал сдавать, а ты тут со своими принцами… Хватит уж, перестань! Достоин – так пускай доказывает! А ты в форме должна быть! Ты знаешь, завтра четвертый номер выходит с твоей беседой. Как этого твоего архивиста и реставратора?..– Даровацкий?– Да, с ним. Звони ему, порадуй. Ну все, киска, давай в бой, а вечерком созвонимся.Вера вышла из Ташиного кабинета уже несколько в ином расположении духа. Пройдя к себе, набрала номер Даровацкого. Трубку сняли.– Владимир Андреевич? Это Вера Муранова из журнала «Лик» – я была у вас три недели назад. Помните? Хочу вас порадовать – завтра выходит номер с вашим материалом… Мне очень неудобно – я обещала принести материал вам на подпись, звонила все время, но вас не было. Что? Болели? Да. Да. Ну конечно! Хорошо. Как только номер журнала будет у меня на руках, сразу же привезу. До встречи…Она, побелев, повесила трубку. В ушах звучали слова Даровацкого:– Простите, сударыня, мою бестактность, но уверен, в нашей беседе – в том виде, в котором она выйдет в свет, нет ни слова о карте и кладе… Моя вина – я должен был предупредить вас об этом, но понадеялся на вашу тактичность и чуткость. Это ведь я вам рассказал, информация эта не подлежит разглашению… Еще раз простите, рад вас слышать, помню о своем обещании, надеюсь скоро увидеть. Теперь я доступен. Звоните.И голос, и манера речи заметно изменились – появилась какая-то сухость, сдержанность, если не сказать – отчуждение. Принимая ее у себя, он был совсем другим. Может, болезнь повлияла? – терялась в догадках Вера…Но интонации сейчас не имели значения – Вера была просто в ужасе: в пылу журналистского азарта она «выдала» запретную информацию, приведя слова старика о карте с местом, где спрятан ненайденный клад! Непростительная оплошность – она и сама могла догадаться, что в их разговоре предназначалось для печати, а что нет… Вера кинулась к главному:– Илья Васильевич, у меня неприятность. Понимаете, я не отвезла вовремя материал на подпись… и не по своей вине – Даровацкий… ну, архивист, с которым я делала беседу о красоте для четвертого номера, он болел. К телефону не подходил – я просто не могла его выловить…– Ну и что, Вера? – Костомаров при этом изучал чей-то материал, лежащий перед ним на столе, не удостаивая ее даже взглядом.– А то, что он… В общем, номер еще в типографии?– Еще.– Нужно выкинуть из беседы ма-а-аленький кусочек. Всего две строки. А то будет большой скандал!– Но помилуйте… Все, из песни слова не выкинешь! Номер сверстан, набран, утром забираем тираж – о чем речь?– Но вы же можете! Один ваш звонок – и все! Зачем нашему журналу лишние неприятности – один звонок наборщикам…– Дорогая моя, вы напортачили – вот вы и расхлебывайте. У журнала больших проблем с этим, надеюсь, не будет. Автору я, если что, позвоню. С ним все уладим. Но вот у вас неприятности будут. Если он возникнет с протестом – неприятности вам я гарантирую… Простите, ничем не могу помочь…Вера вышла из кабинета как побитая собака. А чего иного могла она от Костомарова ожидать? Сама ляпнула тогда – вот самой и расхлебывать! Так он и сказал. И зачем унижалась, просила? Нет, пора в себе что-то менять – нельзя жить так вот, с налету! Ну почему она не такая, как Таша, – у той все продумано, все рассчитано… А у нее – все спонтанно, все – взрыв, пожар!Боже, какая дура! Да и старика жалко – доверился такой безмозглой курице, о сокровенном своем поведал… А я… на всю страну раззвонила! Что же теперь делать, что делать?На следующее утро в редакцию привезли пачку свеженьких номеров, где в беседе под рубрикой «Что такое Красота?» красовались слова старика Даровацкого о карте и кладе. Вера места себе не находила – металась как затравленная и в конце концов, поревев на Ташином плече, чуть-чуть успокоилась и отправилась домой – писать свой роман. Таша сказала, что ничего лучшего сейчас не придумать…– Поработай, приди в себя, а завтра поезжай к старику с повинной – поймет! Чего не простишь молоденькой да хорошенькой – не горюй, Веруся, обойдется… А в редакции, если пойдет волна, я попробую уладить.Дома работа не шла – мысли путались, но под вечер Вера сумела себя обуздать – и все сдвинулось, задышало. Возвращаясь к жизни на волне рождавшегося слова, она вновь почувствовала себя уверенной.Часов в восемь в дверь позвонили.«Кто там по мою душу?» Злясь, что оторвали от только что наладившейся работы, Вера открыла дверь.На пороге стоял Аркадий. 7 – Ры-ы-ыбка моя! – возопил он, подхватывая ошеломленную Веру на руки и таким образом проникая в квартиру. – Птичка ты моя перелетная! Парижанка моя! Возгордилась, да? Конечно, она там по Парижам рыщет, а я, как дурак, названиваю – телефон оборвал, по вечерам у подъезда дежурил, так ведь нет ее – ни привета ни ответа! – вдохновенно врал Аркадий, похожий на распушившего перья бойцового петуха, только несколько встрепанного и ободранного – волосы на лбу слиплись, шарф мотался из стороны в сторону, полуоторванная пуговица пальто висела на ниточке…Лягнув входную дверь, он захлопнул ее за собой, протащил брыкавшуюся хозяйку в комнату, опустил в кресло и принялся осыпать поцелуями. Вера пыталась вырваться, но при таком натиске это оказалось непросто, тем более что ее действиям мешал громадный букет, даже не букет – охапка тюльпанов.Почувствовав, что она несколько утихомирилась, не вопит и не брыкается, Аркадий не закрывая рта плел трагическую историю о том, как он вот уже три недели неутешно и безуспешно пытается встретиться с ней, повидать, обнять, поцеловать, накормить, пригреть, поговорить, любить, любить, любить… Словесный поток не иссякал, Вера не могла вставить и слова… Пусть будет как будет – сопротивляться у нее просто не было сил…Аркадий поминутно подхватывал ее на руки, кружил по комнате, потом опускал на диван и зажимал рот внушительным поцелуем, потом кидался к своей увесистой спортивной сумке и принимался, чуть ли не жонглируя, извлекать из нее всевозможные деликатесы.– Видишь ли, рыбонька, сыр французский. Вот, держи, – сунул он ей тяжелый сверток в золотистой обертке. – А это спаржа, сейчас мы ее отварим – и под майонезом, с красной рыбкой, которую немцы-гады «лахс» называют, – вот с этим-то лахсом мы… ох, не могу, соскучился! – Он снова кинулся к Вере, навалился на нее своим – довольно-таки мощным – телом: – Ах ты, гадючка, ах ты, вертихвостка противная, до чего мужика довела! Ты гляди – исхудал весь…– Прямо иссох, – состроила Вера гримаску, вывертываясь из его объятий.– А ты что думаешь, – вскричал Аркадий, потрясая крепкими кулаками, – карауль тут ее без сна и роздыху!..И, не дав Вере опомниться, он распахнул створки буфета, ухватил два бокала, прыжок – и он уже у стола, рывок – и пробка летит в потолок!– И еще, и еще, – уговаривал Аркадий как маленькую, подливая и подливая Вере шампанского и напоминая заботливую бабусю, которая молит внученьку: «А теперь за маму… за папу…»И вскоре все ее протесты, все возмущение как ветром сдуло: Вера с ногами угнездилась в кресле, Аркадий прикрыл ее пледом и потчевал, потчевал… Он носился из комнаты в кухню – что-то шипело там, булькало, – втаскивал на подносе то одно, то другое… Вот уже отварилась молочная спаржа, от нее идет пар, рядом – прозрачная масленистая рыбка, а по кругленьким аппетитным побегам спаржи плывет майонез… Аркадий на вилочку кусок поддевает, в майонезик макает, в золотисто-оранжевый ломтик рыбки обертывает… и Вере – в упрямый ротик.– Вот так вот: ам, и готово! – комментировал Аркадий этот процесс, присев перед Вериным креслом на корточки.– Ох, отстань, я сама!– Конечно, сама, еще кусочек… Будь умницей, не ленись – это только закуска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20