Со стороны Мельникова, находившегося у рации, никаких возражений не последовало. Он только попросил держать со звездолётом связь.
Долго искать не пришлось. Ожидаемая просека оказалась совсем рядом, почти напротив штабелей, и была достаточно широка для вездехода.
Белопольский остановил машину у первых деревьев.
Извилистая тропа уходила в тёмную глубину леса, лавируя между гигантскими стволами. Слабый свет дня – вернее, вечера – не проникал сквозь густую листву, и в десяти шагах впереди уже ничего нельзя было рассмотреть. Дорога скрывалась во мраке.
– Вы обратили внимание на почву? Кажется, Борис Николаевич прав и в лесу ливни не страшны, – сказал Белопольский.
– Из чего вы это заключаете?
– Разве вы не видите, как вытоптана трава в лесу? А от леса до штабелей никаких следов нет. На открытом месте ливни восстанавливают свежесть травы, а в лесу они не оказывают такого же действия.
Он включил скорость, и вездеход медленно двинулся вперёд. Ширина дороги была едва достаточна для машины. На каждом шагу приходилось работать рулями поворота.
Чем дальше, тем темнее становилось вокруг. Густая заросль кустарника, переплетённого белыми травами, вплотную окружала машину. Исполинские стволы, словно колонны, поддерживающие оранжево-красный свод, поднимались высоко вверх, ограничивая кругозор со всех сторон. Едва вездеход сделал первый поворот, деревья словно сомкнулись позади него. Берег исчез из виду. Куда бы они ни посмотрели, всюду была тёмно-красная стена, испещрённая вишнёвого цвета пятнами, окаймлённая снизу оранжево-белой полосой.
Белопольский и Баландин молчали, взволнованные и несколько подавленные величием и грандиозностью этой картины непроходимого, девственного леса, по которому шла их машина, по единственному пути, проложенному существами ещё неизвестными им, но родственными, как родственны между собой мыслящие существа всей необъятной вселенной.
Не прошло и минуты, как мрак настолько сгустился, что пришлось включить прожектор.
Ослепительно ярким, но чуждым и неуместным показался здесь электрический свет. Сотни, а может быть тысячи лет стояли эти лесные великаны, и ни разу луч Солнца не коснулся их. Привыкшие к мраку, они должны были возмутиться этим непрошеным и дерзким освещением, нарушившим их вековой покой.
Но растения не чувствуют и не возмущаются.
В немерцающем белом свете с рельефной отчётливостью выступили из темноты деревья, кустарники и странно неподвижная, мертвенно-белая трава.
Ни малейшего движения… Мёртвый покой…
И извилистым коридором уходила куда-то вдаль таинственная дорога.
Осторожно и медленно вездеход шёл вперёд. Следы его гусениц, ясно видимые, налагали на пейзаж Венеры земное клеймо.
«Что подумают обитатели планеты об этих следах, непонятных и загадочных для них, когда с наступлением ночи пойдут этой дорогой, сотни раз исхоженной ими? Поймут ли они, что это означает? Может ли прийти им в голову мысль о посещении Венеры обитателями другого мира? Или, не видя звёздного неба, скрытого толщей никогда не расходящихся облаков, они не представляют себе, что, кроме их планеты, существуют другие, что они не единственные живые существа во вселенной?.. Но как могут они заподозрить самоё существование вселенной, если никто из них никогда не видел ни Солнца, ни звёзд?.. Следы гусениц будут восприняты как следы неизвестного животного – и только. И хотя до сих пор они не встречали таких животных, мысль о них появится сразу».
Перед профессором Баландиным возникла картина.
Во мраке ночи огромные тени склоняются над следами, указывают на них друг другу, переговариваются на незнакомом языке. Глаза пристально вглядываются в чащу леса, в поисках неведомого зверя…
Он почему-то представлял их себе на двух ногах, с глазами, светящимися в темноте зелёным огнём, как у хищных зверей Земли.
«Что, если вот сейчас из темноты леса появятся его хозяева? Существа, способные голыми руками (или чем бы то ни было, заменяющим руки) передвигать огромные камни, ломать деревья. Что, если свет прожектора не испугает их?..
Что стоит перевернуть вездеход, разбить окна, сорвать дверцы? Успеем ли мы перед гибелью предупредить по радио товарищей?»
Баландин невольно бросил взгляд на рацию, желая убедиться, что она в порядке.
Зелёный огонёк индикаторной лампочки спокойно горел в темноте кабины. Вот рядом с ним вспыхнул красный – сигнал вызова.
– Я слушаю, – обычным голосом сказал Белопольский.
– Приближается грозовой фронт, – сообщил Мельников. – И, по-видимому, мощный.
– С какой стороны?
– С севера. Пока он ещё далеко.
– Следите за ним. Как только ливень подойдёт к реке, сообщите нам.
– Хорошо.
Несколько секунд Мельников молчал.
Потом спросил:
– Где вы находитесь?
– В лесу.
– Может быть, лучше вернуться?
– Не успеем. Будет интересно и важно проверить…
Белопольский не закончил фразы. Красная лампочка на щитке рации погасла. Это означало, что связь прервана.
– Очевидно, грозовой фронт исключительной мощности, – сказал он. – Барометр Топоркова предупреждает о грозе за пятнадцать минут. Так рано радиосвязь не прерывалась. Выходит, что сейчас воздух ионизирован с большой силой.
Ни малейшей тревоги не слышалось в голосе Белопольского. Он говорил в своей обычной манере – словно сам с собой.
Баландин ничего не ответил. Да и что было отвечать? Вернуться на звездолёт они действительно уже не успеют. Оставалось надеяться на крепость машины и защиту лесного купола.
Вездеход так же медленно продолжал путь.
В лучах прожекторов они видели всё такой же лес, – его характер не изменялся. Тропа делала причудливые зигзаги, оставаясь всё время одной и той же ширины. Кустарник, переплетённый белой травой, по-прежнему подступал к дороге.
Так прошло минут десять.
Внезапно Белопольский остановил машину. Несколько мгновений он пристально всматривался в лес, потом протянул руку и выключил прожекторы.
– Смотрите! – сказал он почти шёпотом.
После яркого света мрак показался Баландину особенно густым. Он закрыл глаза, «ослеплённые» внезапной темнотой. Через несколько секунд радужная паутина на сетчатке глаз исчезла.
– Смотрите! – повторил Белопольский. – Что это?
Профессор посмотрел вперёд и по сторонам, но ничего не увидел. Их окружала плотная мгла.
– Куда же смотреть? – спросил он, не видя даже своего спутника. – В какую сторону?
– Куда угодно, – ответил Белопольский. – Это всюду!
– Что «это»?
Ответа не последовало.
Баландин чувствовал, что его товарищ всецело захвачен зрелищем, которого он сам ещё не видел. Но постепенно его глаза привыкли к темноте.
И тогда он вдруг понял, что мрака нет.
С каждой секундой всё яснее и отчётливее он стал различать стволы деревьев. Странно дрожащий, розовый свет освещал их. Он становился всё сильнее, но источника этого света нигде не было видно.
Посмотрев вверх, через прозрачную крышу вездехода, Баландин убедился, что вершины деревьев скрыты во мраке. Освещены были только стволы. Кустарник и дорога были так же невидимы.
Потом он заметил, что сами стволы освещены по-разному. Одни из них были видны только в нижней части, другие – посередине, третьи представляли собой странное зрелище половины дерева, освещённого с какой-нибудь одной стороны – справа или слева, тогда как вторая половина оставалась невидимой.
Профессор с изумлением смотрел на эту картину, не зная, чем и как объяснить её, но внезапно догадка мелькнула в его мозгу.
– Они светятся сами!
– Да, – ответил Белопольский. – Свет исходит из самих стволов. Но это какой-то странный свет. Он делает видимым ствол дерева, но не освещает окружающих предметов. Впрочем, нет! – прибавил он. – Я смутно различаю кустарник.
«Ну и зрение у Константина Евгеньевича! – подумал Баландин. – Как мог он заметить тогда ещё слабое свечение при ярком свете прожекторов?»
С каждой минутой деревья становились всё более ясно видимыми. Казалось, что внутри гигантских стволов всё сильнее и ярче разгорается неведомое пламя, просвечивая сквозь кору. Розовый цвет темнел, переходя в красный.
Это мерцающее сияние становилось столь сильным, что больно было смотреть на него.
Внезапно ближайшее к ним дерево покрылось словно дрожащей сеткой из ослепительно белых нитей. Извилисто скользя по стволу, подобно струйкам добела раскалённого металла, они потоком стремились откуда-то сверху и исчезали в земле.
А потом дерево вдруг «потухло». Ярко-красная колонна исчезла из глаз, оставаясь видимой, как чёрный силуэт на фоне других деревьев. И снова начала разгораться, сначала розовым, потом всё более красным светом.
Этот загадочный феномен стал всё чаще и чаще повторяться то с одним, то с другим деревом. Как будто кто-то там, наверху, пытался залить горящее в них пламя; и, потухая на несколько мгновений, оно снова разгоралось с прежней и даже большей силой.
– Хорошо, что наша машина не металлическая, – тихо сказал Белопольский. – Но это ещё не гроза, а прелюдия к ней.
Баландин только что подумал о том же. Было ясно, что вся эта фантасмагория вызвана электризацией воздуха. Кора деревьев, очевидно, была электропроводна. Той же причине надо было приписать и свечение стволов. Электричество накапливалось в коре дерева и разряжалось в землю, когда его концентрация становилась чрезмерно большой.
Что же это за кора, обладающая такими необычайными свойствами?..
– Ещё одна загадка, – сказал профессор.
Белопольский ничего не успел ответить.
Ослепляющий свет разлился по лесу. Высоко над ними, невидимые до сих пор, ветви и листья вспыхнули снежно-белым пламенем. Отчётливо выступила каждая травинка, каждая веточка кустарника. Красный свет стволов исчез в этом сияющем блеске. И одновременно раздался ужасающий удар грома, точно сломались сразу все деревья в лесу.
Оглушённые, они инстинктивно закрыли лица руками. Но в последнюю секунду успели заметить, что весь блеск купола над их головами словно мгновенно собрался в один огненный столб и рухнул на крышу машины.
Перед самыми глазами сквозь закрытые веки что-то нестерпимо ярко вспыхнуло внутри вездехода. Послышался сильный треск, заглушённый вторым, ещё более странным раскатом грома.
Теряя сознание, профессор почувствовал сильный запах озона. В потрясённом мозгу успела пронестись одна мысль:
«Антенна!»…
Белопольский привстал, судорожно изогнулся, словно стараясь удержать равновесие, и рухнул на пол кабины. Сверху на него упало тело Баландина…
Сияющий свод стал ещё ярче, ещё ослепительнее. Но они уже не видели этого. Они ничего больше не видели и не слышали…
И, точно празднуя победу над земными пришельцами, торжествующе гремели раскаты грома. Сквозь купол листьев пронизывали чащу леса яркие молнии, растекаясь «металлическими» потоками по стволам деревьев. Погасали и вспыхивали красным светом лесные великаны…
Послышался отдалённый, постепенно нарастающий и усиливающийся гул.
К месту, где стояла машина с уничтоженной, сожжённой антенной, приближался неистовый ливень Венеры.
Часть вторая
На берегу озера
Эта гроза была самой короткой и самой страшной из всех, которые пришлось пережить звездоплавателям на сестре Земли.
Бывали минуты, когда они сомневались, выдержит ли корпус корабля непрерывные «потоки» молний и чудовищную силу ливня, от которых весь звездолёт дрожал мелкой дрожью.
При каждом ударе грома, а они были почти непрерывны, исполинский корабль так сильно вздрагивал, что, казалось, ещё немного – и он упадёт на бок и покатится по берегу, как соломинка, гонимая ураганом.
Атмосфера за бортом превратилась в сплошное электрическое море. Все приборы главного пульта, имевшие связь со внешним миром, мгновенно вышли из строя. Корабль «ослеп» и «оглох». По счастью, Топорков успел вовремя убрать наружную антенну, и это позволяло надеяться, что они не лишились радиосвязи.
Крепко ухватившись за первые, попавшие под руку укреплённые предметы, члены экипажа «СССР-КС 3» молча ждали конца этого хаоса. За все двенадцать минут, которые понадобились грозовому фронту, чтобы пройти мимо, никто из них ни разу не подумал о себе, о том, что их ждёт, если корабль перевернётся. Все их мысли были в лесу.
Звездолёт, весящий сотни тонн, с трудом выдерживал натиск бури. Что же стало с маленьким, лёгким вездеходом? Что стало с двумя людьми, находившимися в нём?
Достаточной ли окажется защита леса, на которую они надеялись, пускаясь в свой опасный путь?
Мучительно медленно текли секунды и минуты. Дрожал и качался огромный корабль. Им начинало казаться, что гроза никогда не кончится.
Впоследствии было странно вспомнить, что короткие двенадцать минут могли показаться долгими часами, но это было именно так.
Как только грозовой фронт, с обычной на Венере внезапностью, промчался мимо, во всех помещениях звездолёта раздался твёрдый и внешне спокойный голос Мельникова, который неотлучно находился на пульте, готовый в любую минуту поднять корабль в воздух, если пребывание на «земле» станет слишком опасным:
– Немедленно проверить и доложить мне состояние приборов и аппаратуры радиорубки, обсерватории и кормовых помещений. Товарищам Князеву и Второву подготовить второй вездеход и быть готовыми в случае необходимости направиться на помощь первому. Степану Аркадьевичу – возглавить спасательную экспедицию. Игорю Дмитриевичу – сделать всё возможное для скорейшего установления связи с Белопольским и Баландиным. Я буду находиться на пульте.
В ожидании, пока выполнялись его приказания, Мельников занялся проверкой корабля в целом. Он уже знал, что центральный экран вышел из строя, но как обстояло дело со всем остальным?..
Методично нажимая контрольные кнопки, он внимательно «читал» ответы, которые давали ему лампочки пульта и ленты самопишущих приборов.
Корпус звездолёта, механизмы амортизаторов и крыльев были в порядке. Выдвижная антенна так же осталась целой. Вышли из строя все слуховые аппараты, наружные экраны и радиопрожекторы.
Это было неприятно, но отнюдь не угрожающе. Зайцев и Топорков в один – два «дня» всё исправят.
Покончив с этим делом, Мельников стал терпеливо ждать донесений. Торопить с ответом было не в его правилах.
Мельников казался совершенно спокойным. Пожалуй, одна только Ольга по потемневшим глазам и подчёркнуто-неторопливым движениям Бориса Николаевича поняла бы его истинное состояние. Даже Пайчадзе, придя на пульт, чтобы доложить о полной исправности астрономических приборов, ничего не заметил.
– Разреши отправиться вместо Андреева, – сказал он. – Волнуюсь за Константина Евгеньевича.
– Этого никак нельзя сделать, – ответил Мельников и, помолчав, сказал, понизив голос: – Всё может случиться. Нельзя оставлять звездолёт без командира и без астронома. Ведь с нами нет больше Леонида Николаевича.
Упоминание о погибшем Орлове заставило Пайчадзе вздрогнуть. Он внимательно посмотрел в лицо друга.
– Ты думаешь?..
Мельников отвернулся.
– Степан Аркадьевич врач, – сказал он, – а ты нет. Может быть, они ранены.
Вскоре Топорков доложил, что радиостанция не пострадала.
– Всё в порядке, – сказал инженер, – кроме локаторных установок. Но об этом вы, вероятно, уже знаете?
– Знаю. Сколько времени понадобится на их ремонт?
– Двадцать четыре часа. Не больше.
– Хорошо! Как связь?
– Пока ещё нет. Ионизация воздуха слишком сильна. Радиоволны не проходят.
– Следите, и, как только явится возможность, вызывайте!
Мельников выключил экран.
– Что-то долго молчит Константин Васильевич, – сказал он.
– Зайцев и Князев вышли из корабля наружу, – сообщил вошедший в рубку управления Коржёвский.
– Что-нибудь случилось?
– Кажется, да. У Константина Васильевича был очень встревоженный вид.
Мельников не на шутку забеспокоился. Повреждение двигателей – это было самое страшное, что могло случиться со звездолётом.
Один за другим все члены экипажа, кроме Топоркова, Зайцева и Князева, собрались на пульте. Андреев доложил, что вездеход готов и стоит у выходной камеры.
– Который из них вы взяли?
– Средний, пятиместный.
– Правильно. Машина Константина Евгеньевича может оказаться повреждённой.
Все глаза неотступно следили за показаниями электробарометра. Против обыкновения, стрелка долго не опускалась к нулю.
Становилось очевидным, что прошедшая гроза была не такой, как всегда.
Прошло минут десять, и в рубке появились Зайцев и Князев.
– Двенадцать двигателей выведены из строя, – как-то необычайно сухо доложил Мельникову старший инженер корабля. – Три из них можно отремонтировать. Девять не будут работать.
– Отчего это произошло? – на мгновение растерявшись, спросил Мельников.
– Кормовые помещения сильно пострадали. Похоже, что туда ударило несколько сильнейших молний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Долго искать не пришлось. Ожидаемая просека оказалась совсем рядом, почти напротив штабелей, и была достаточно широка для вездехода.
Белопольский остановил машину у первых деревьев.
Извилистая тропа уходила в тёмную глубину леса, лавируя между гигантскими стволами. Слабый свет дня – вернее, вечера – не проникал сквозь густую листву, и в десяти шагах впереди уже ничего нельзя было рассмотреть. Дорога скрывалась во мраке.
– Вы обратили внимание на почву? Кажется, Борис Николаевич прав и в лесу ливни не страшны, – сказал Белопольский.
– Из чего вы это заключаете?
– Разве вы не видите, как вытоптана трава в лесу? А от леса до штабелей никаких следов нет. На открытом месте ливни восстанавливают свежесть травы, а в лесу они не оказывают такого же действия.
Он включил скорость, и вездеход медленно двинулся вперёд. Ширина дороги была едва достаточна для машины. На каждом шагу приходилось работать рулями поворота.
Чем дальше, тем темнее становилось вокруг. Густая заросль кустарника, переплетённого белыми травами, вплотную окружала машину. Исполинские стволы, словно колонны, поддерживающие оранжево-красный свод, поднимались высоко вверх, ограничивая кругозор со всех сторон. Едва вездеход сделал первый поворот, деревья словно сомкнулись позади него. Берег исчез из виду. Куда бы они ни посмотрели, всюду была тёмно-красная стена, испещрённая вишнёвого цвета пятнами, окаймлённая снизу оранжево-белой полосой.
Белопольский и Баландин молчали, взволнованные и несколько подавленные величием и грандиозностью этой картины непроходимого, девственного леса, по которому шла их машина, по единственному пути, проложенному существами ещё неизвестными им, но родственными, как родственны между собой мыслящие существа всей необъятной вселенной.
Не прошло и минуты, как мрак настолько сгустился, что пришлось включить прожектор.
Ослепительно ярким, но чуждым и неуместным показался здесь электрический свет. Сотни, а может быть тысячи лет стояли эти лесные великаны, и ни разу луч Солнца не коснулся их. Привыкшие к мраку, они должны были возмутиться этим непрошеным и дерзким освещением, нарушившим их вековой покой.
Но растения не чувствуют и не возмущаются.
В немерцающем белом свете с рельефной отчётливостью выступили из темноты деревья, кустарники и странно неподвижная, мертвенно-белая трава.
Ни малейшего движения… Мёртвый покой…
И извилистым коридором уходила куда-то вдаль таинственная дорога.
Осторожно и медленно вездеход шёл вперёд. Следы его гусениц, ясно видимые, налагали на пейзаж Венеры земное клеймо.
«Что подумают обитатели планеты об этих следах, непонятных и загадочных для них, когда с наступлением ночи пойдут этой дорогой, сотни раз исхоженной ими? Поймут ли они, что это означает? Может ли прийти им в голову мысль о посещении Венеры обитателями другого мира? Или, не видя звёздного неба, скрытого толщей никогда не расходящихся облаков, они не представляют себе, что, кроме их планеты, существуют другие, что они не единственные живые существа во вселенной?.. Но как могут они заподозрить самоё существование вселенной, если никто из них никогда не видел ни Солнца, ни звёзд?.. Следы гусениц будут восприняты как следы неизвестного животного – и только. И хотя до сих пор они не встречали таких животных, мысль о них появится сразу».
Перед профессором Баландиным возникла картина.
Во мраке ночи огромные тени склоняются над следами, указывают на них друг другу, переговариваются на незнакомом языке. Глаза пристально вглядываются в чащу леса, в поисках неведомого зверя…
Он почему-то представлял их себе на двух ногах, с глазами, светящимися в темноте зелёным огнём, как у хищных зверей Земли.
«Что, если вот сейчас из темноты леса появятся его хозяева? Существа, способные голыми руками (или чем бы то ни было, заменяющим руки) передвигать огромные камни, ломать деревья. Что, если свет прожектора не испугает их?..
Что стоит перевернуть вездеход, разбить окна, сорвать дверцы? Успеем ли мы перед гибелью предупредить по радио товарищей?»
Баландин невольно бросил взгляд на рацию, желая убедиться, что она в порядке.
Зелёный огонёк индикаторной лампочки спокойно горел в темноте кабины. Вот рядом с ним вспыхнул красный – сигнал вызова.
– Я слушаю, – обычным голосом сказал Белопольский.
– Приближается грозовой фронт, – сообщил Мельников. – И, по-видимому, мощный.
– С какой стороны?
– С севера. Пока он ещё далеко.
– Следите за ним. Как только ливень подойдёт к реке, сообщите нам.
– Хорошо.
Несколько секунд Мельников молчал.
Потом спросил:
– Где вы находитесь?
– В лесу.
– Может быть, лучше вернуться?
– Не успеем. Будет интересно и важно проверить…
Белопольский не закончил фразы. Красная лампочка на щитке рации погасла. Это означало, что связь прервана.
– Очевидно, грозовой фронт исключительной мощности, – сказал он. – Барометр Топоркова предупреждает о грозе за пятнадцать минут. Так рано радиосвязь не прерывалась. Выходит, что сейчас воздух ионизирован с большой силой.
Ни малейшей тревоги не слышалось в голосе Белопольского. Он говорил в своей обычной манере – словно сам с собой.
Баландин ничего не ответил. Да и что было отвечать? Вернуться на звездолёт они действительно уже не успеют. Оставалось надеяться на крепость машины и защиту лесного купола.
Вездеход так же медленно продолжал путь.
В лучах прожекторов они видели всё такой же лес, – его характер не изменялся. Тропа делала причудливые зигзаги, оставаясь всё время одной и той же ширины. Кустарник, переплетённый белой травой, по-прежнему подступал к дороге.
Так прошло минут десять.
Внезапно Белопольский остановил машину. Несколько мгновений он пристально всматривался в лес, потом протянул руку и выключил прожекторы.
– Смотрите! – сказал он почти шёпотом.
После яркого света мрак показался Баландину особенно густым. Он закрыл глаза, «ослеплённые» внезапной темнотой. Через несколько секунд радужная паутина на сетчатке глаз исчезла.
– Смотрите! – повторил Белопольский. – Что это?
Профессор посмотрел вперёд и по сторонам, но ничего не увидел. Их окружала плотная мгла.
– Куда же смотреть? – спросил он, не видя даже своего спутника. – В какую сторону?
– Куда угодно, – ответил Белопольский. – Это всюду!
– Что «это»?
Ответа не последовало.
Баландин чувствовал, что его товарищ всецело захвачен зрелищем, которого он сам ещё не видел. Но постепенно его глаза привыкли к темноте.
И тогда он вдруг понял, что мрака нет.
С каждой секундой всё яснее и отчётливее он стал различать стволы деревьев. Странно дрожащий, розовый свет освещал их. Он становился всё сильнее, но источника этого света нигде не было видно.
Посмотрев вверх, через прозрачную крышу вездехода, Баландин убедился, что вершины деревьев скрыты во мраке. Освещены были только стволы. Кустарник и дорога были так же невидимы.
Потом он заметил, что сами стволы освещены по-разному. Одни из них были видны только в нижней части, другие – посередине, третьи представляли собой странное зрелище половины дерева, освещённого с какой-нибудь одной стороны – справа или слева, тогда как вторая половина оставалась невидимой.
Профессор с изумлением смотрел на эту картину, не зная, чем и как объяснить её, но внезапно догадка мелькнула в его мозгу.
– Они светятся сами!
– Да, – ответил Белопольский. – Свет исходит из самих стволов. Но это какой-то странный свет. Он делает видимым ствол дерева, но не освещает окружающих предметов. Впрочем, нет! – прибавил он. – Я смутно различаю кустарник.
«Ну и зрение у Константина Евгеньевича! – подумал Баландин. – Как мог он заметить тогда ещё слабое свечение при ярком свете прожекторов?»
С каждой минутой деревья становились всё более ясно видимыми. Казалось, что внутри гигантских стволов всё сильнее и ярче разгорается неведомое пламя, просвечивая сквозь кору. Розовый цвет темнел, переходя в красный.
Это мерцающее сияние становилось столь сильным, что больно было смотреть на него.
Внезапно ближайшее к ним дерево покрылось словно дрожащей сеткой из ослепительно белых нитей. Извилисто скользя по стволу, подобно струйкам добела раскалённого металла, они потоком стремились откуда-то сверху и исчезали в земле.
А потом дерево вдруг «потухло». Ярко-красная колонна исчезла из глаз, оставаясь видимой, как чёрный силуэт на фоне других деревьев. И снова начала разгораться, сначала розовым, потом всё более красным светом.
Этот загадочный феномен стал всё чаще и чаще повторяться то с одним, то с другим деревом. Как будто кто-то там, наверху, пытался залить горящее в них пламя; и, потухая на несколько мгновений, оно снова разгоралось с прежней и даже большей силой.
– Хорошо, что наша машина не металлическая, – тихо сказал Белопольский. – Но это ещё не гроза, а прелюдия к ней.
Баландин только что подумал о том же. Было ясно, что вся эта фантасмагория вызвана электризацией воздуха. Кора деревьев, очевидно, была электропроводна. Той же причине надо было приписать и свечение стволов. Электричество накапливалось в коре дерева и разряжалось в землю, когда его концентрация становилась чрезмерно большой.
Что же это за кора, обладающая такими необычайными свойствами?..
– Ещё одна загадка, – сказал профессор.
Белопольский ничего не успел ответить.
Ослепляющий свет разлился по лесу. Высоко над ними, невидимые до сих пор, ветви и листья вспыхнули снежно-белым пламенем. Отчётливо выступила каждая травинка, каждая веточка кустарника. Красный свет стволов исчез в этом сияющем блеске. И одновременно раздался ужасающий удар грома, точно сломались сразу все деревья в лесу.
Оглушённые, они инстинктивно закрыли лица руками. Но в последнюю секунду успели заметить, что весь блеск купола над их головами словно мгновенно собрался в один огненный столб и рухнул на крышу машины.
Перед самыми глазами сквозь закрытые веки что-то нестерпимо ярко вспыхнуло внутри вездехода. Послышался сильный треск, заглушённый вторым, ещё более странным раскатом грома.
Теряя сознание, профессор почувствовал сильный запах озона. В потрясённом мозгу успела пронестись одна мысль:
«Антенна!»…
Белопольский привстал, судорожно изогнулся, словно стараясь удержать равновесие, и рухнул на пол кабины. Сверху на него упало тело Баландина…
Сияющий свод стал ещё ярче, ещё ослепительнее. Но они уже не видели этого. Они ничего больше не видели и не слышали…
И, точно празднуя победу над земными пришельцами, торжествующе гремели раскаты грома. Сквозь купол листьев пронизывали чащу леса яркие молнии, растекаясь «металлическими» потоками по стволам деревьев. Погасали и вспыхивали красным светом лесные великаны…
Послышался отдалённый, постепенно нарастающий и усиливающийся гул.
К месту, где стояла машина с уничтоженной, сожжённой антенной, приближался неистовый ливень Венеры.
Часть вторая
На берегу озера
Эта гроза была самой короткой и самой страшной из всех, которые пришлось пережить звездоплавателям на сестре Земли.
Бывали минуты, когда они сомневались, выдержит ли корпус корабля непрерывные «потоки» молний и чудовищную силу ливня, от которых весь звездолёт дрожал мелкой дрожью.
При каждом ударе грома, а они были почти непрерывны, исполинский корабль так сильно вздрагивал, что, казалось, ещё немного – и он упадёт на бок и покатится по берегу, как соломинка, гонимая ураганом.
Атмосфера за бортом превратилась в сплошное электрическое море. Все приборы главного пульта, имевшие связь со внешним миром, мгновенно вышли из строя. Корабль «ослеп» и «оглох». По счастью, Топорков успел вовремя убрать наружную антенну, и это позволяло надеяться, что они не лишились радиосвязи.
Крепко ухватившись за первые, попавшие под руку укреплённые предметы, члены экипажа «СССР-КС 3» молча ждали конца этого хаоса. За все двенадцать минут, которые понадобились грозовому фронту, чтобы пройти мимо, никто из них ни разу не подумал о себе, о том, что их ждёт, если корабль перевернётся. Все их мысли были в лесу.
Звездолёт, весящий сотни тонн, с трудом выдерживал натиск бури. Что же стало с маленьким, лёгким вездеходом? Что стало с двумя людьми, находившимися в нём?
Достаточной ли окажется защита леса, на которую они надеялись, пускаясь в свой опасный путь?
Мучительно медленно текли секунды и минуты. Дрожал и качался огромный корабль. Им начинало казаться, что гроза никогда не кончится.
Впоследствии было странно вспомнить, что короткие двенадцать минут могли показаться долгими часами, но это было именно так.
Как только грозовой фронт, с обычной на Венере внезапностью, промчался мимо, во всех помещениях звездолёта раздался твёрдый и внешне спокойный голос Мельникова, который неотлучно находился на пульте, готовый в любую минуту поднять корабль в воздух, если пребывание на «земле» станет слишком опасным:
– Немедленно проверить и доложить мне состояние приборов и аппаратуры радиорубки, обсерватории и кормовых помещений. Товарищам Князеву и Второву подготовить второй вездеход и быть готовыми в случае необходимости направиться на помощь первому. Степану Аркадьевичу – возглавить спасательную экспедицию. Игорю Дмитриевичу – сделать всё возможное для скорейшего установления связи с Белопольским и Баландиным. Я буду находиться на пульте.
В ожидании, пока выполнялись его приказания, Мельников занялся проверкой корабля в целом. Он уже знал, что центральный экран вышел из строя, но как обстояло дело со всем остальным?..
Методично нажимая контрольные кнопки, он внимательно «читал» ответы, которые давали ему лампочки пульта и ленты самопишущих приборов.
Корпус звездолёта, механизмы амортизаторов и крыльев были в порядке. Выдвижная антенна так же осталась целой. Вышли из строя все слуховые аппараты, наружные экраны и радиопрожекторы.
Это было неприятно, но отнюдь не угрожающе. Зайцев и Топорков в один – два «дня» всё исправят.
Покончив с этим делом, Мельников стал терпеливо ждать донесений. Торопить с ответом было не в его правилах.
Мельников казался совершенно спокойным. Пожалуй, одна только Ольга по потемневшим глазам и подчёркнуто-неторопливым движениям Бориса Николаевича поняла бы его истинное состояние. Даже Пайчадзе, придя на пульт, чтобы доложить о полной исправности астрономических приборов, ничего не заметил.
– Разреши отправиться вместо Андреева, – сказал он. – Волнуюсь за Константина Евгеньевича.
– Этого никак нельзя сделать, – ответил Мельников и, помолчав, сказал, понизив голос: – Всё может случиться. Нельзя оставлять звездолёт без командира и без астронома. Ведь с нами нет больше Леонида Николаевича.
Упоминание о погибшем Орлове заставило Пайчадзе вздрогнуть. Он внимательно посмотрел в лицо друга.
– Ты думаешь?..
Мельников отвернулся.
– Степан Аркадьевич врач, – сказал он, – а ты нет. Может быть, они ранены.
Вскоре Топорков доложил, что радиостанция не пострадала.
– Всё в порядке, – сказал инженер, – кроме локаторных установок. Но об этом вы, вероятно, уже знаете?
– Знаю. Сколько времени понадобится на их ремонт?
– Двадцать четыре часа. Не больше.
– Хорошо! Как связь?
– Пока ещё нет. Ионизация воздуха слишком сильна. Радиоволны не проходят.
– Следите, и, как только явится возможность, вызывайте!
Мельников выключил экран.
– Что-то долго молчит Константин Васильевич, – сказал он.
– Зайцев и Князев вышли из корабля наружу, – сообщил вошедший в рубку управления Коржёвский.
– Что-нибудь случилось?
– Кажется, да. У Константина Васильевича был очень встревоженный вид.
Мельников не на шутку забеспокоился. Повреждение двигателей – это было самое страшное, что могло случиться со звездолётом.
Один за другим все члены экипажа, кроме Топоркова, Зайцева и Князева, собрались на пульте. Андреев доложил, что вездеход готов и стоит у выходной камеры.
– Который из них вы взяли?
– Средний, пятиместный.
– Правильно. Машина Константина Евгеньевича может оказаться повреждённой.
Все глаза неотступно следили за показаниями электробарометра. Против обыкновения, стрелка долго не опускалась к нулю.
Становилось очевидным, что прошедшая гроза была не такой, как всегда.
Прошло минут десять, и в рубке появились Зайцев и Князев.
– Двенадцать двигателей выведены из строя, – как-то необычайно сухо доложил Мельникову старший инженер корабля. – Три из них можно отремонтировать. Девять не будут работать.
– Отчего это произошло? – на мгновение растерявшись, спросил Мельников.
– Кормовые помещения сильно пострадали. Похоже, что туда ударило несколько сильнейших молний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35