А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Многое, уже известное и пройденное, как бы "заново вспоминается"... Десятки лет я езжу в Москву на автобусе, и каждый раз за окном для меня новые пейзажи. Такая забывчивость скрашивает однообразие жизни, но в работе, в девяти случаях из десяти, невольно повторяешься. Слабости и трудности такого подхода к делу - "от нуля" очевидны. Но есть и свои прелести, и преимущества. Не так привыкаешь к себе, все время настроен на новое, на тот самый один шанс из десяти... или ста?.. ждешь его, и иногда получается.
4
Я всегда хотел стать независимым - от людей с их мнениями, от давления на меня со всех сторон, а главное - от моего страха перед жизнью. Я стремился "совершенствовать себя", чтобы освободиться от него (страха). Тот, кто намного лучше других, умней, сильней, менее зависим, и не так сильно боится. Я знал, что надо стать лучше, чем ты есть, тогда будешь свободным и бесстрашным. Когда-то мать сказала мне - так надо. А, может я это придумал?..
Понемногу, с большим скрипом, я убеждался в том, как мало могу в себе изменить. И теперь все чаще чувствую другую неодолимую зависимость. Я упоминал о ней - о давлении собственных границ и пределов. За ними остается так много! Я вижу, есть люди, которые могут гораздо больше, почему? И это все, что я могу? - спрашиваю себя. Я чувствую непреодолимую преграду своим усилиям, особенно в некоторые дни. Это как плыть в сиропе... Смотрю в окно, на ветки, на жухлую траву, на птиц, плавающих черными хлопьями над нашим холмом. Теперь я могу часами сидеть, почти не двигаясь, и наблюдать за мелкими движениями теней на занавеске. Колышутся листья... Это я-то, который грыз пальцы от нетерпения, вскакивал среди ночи, порываясь бежать, что-то проверять, исправлять...
Дело, конечно, не в осеннем пейзаже, с которым я сжился, а в том, как воспринимаешь себя. Я чувствую, насколько связан - самим собой, и ограничен - своими же страхами и возможностями, и мне не может помочь даже творчество! Более того, именно в нем наиболее остро проявляется моя ограниченность. Оно позволило мне приблизиться к собственным пределам. Наука не позволяла, жизнь - тем более, а картины и книги позволяют. Потому что не требуют от меня ничего... кроме собственных сил. Я чувствую странную скованность, оцепенение, не могу расслабиться, потому что тогда уж точно ничего не произойдет, и боюсь собираться и напрягаться - знаю, что тогда разменяюсь на мелкие дела и пустые слова...
В такие минуты я устаю от себя. А это опасно для человека, который в центре Вселенной. Он не должен себе надоесть. Тогда Вселенная взорвется.
Отбросить самого себя, отвязаться, наконец! Но все чаще я сижу, смотрю на те же ветки, на птиц, небо - и ощущаю покой в себе.
5
Отойти, отвязаться от постоянного внимания к себе всю жизнь мне помогали увлечения - делами, женщинами, едой, книгами, картинами. Но, если честно, я увлекался не книгами и картинами, не женщинами и едой, а моим собственными переживаниями, страстями, победами, движением, интуицией, пониманием, открытиями, свободой, силой, умом, разными благородными и не очень чувствами, которыми, оказывается, мир, а значит - и я, густо населены... Но что ни говори, все-таки я уходил от простого физического сосредоточения на себе, от примитивного ощущения себя как "центра жизни". Я забывал о страхе за хрупкую, ценную вещь, которую несу по местности, изобилующей препятствиями, по скользкой глинистой почве. Это я несу себя по жизни, ощущая слабость и хрупкость своего тела, которое каким-то чудом еще дышит, двигается, чувствует, мыслит... и все это в один момент кончится, и конец кажется более естественным, чем существование... Я постоянно боролся с этим страхом и побеждал его уходом в свои страсти и увлечения. Я презирал страх, и жизнь, полную ограничений. Нахлебался этого с детства, и больше не хотел! От меня требовали... меня просили, умоляли родители - быть осторожным. Потом необходимость умеренной и разумной жизни мне многократно доказывали многие люди. Мне говорили - "делай, что можешь... и не лезь на стенку от бешенства, если обстоятельства сильней тебя..." Потом надо мной смеялись, когда я начал неумело и страстно что-то карябать на бумаге и холсте. Мне говорили - "делай, что умеешь..." Таких я знал много, они были насмешливы, умны, глупы, злы, добры, снисходительны, высокомерны... Почти всем я был безразличен, просто они отстаивали свой способ жизни. Я не слушал. И побеждал. Или так мне казалось? Так всегда кажется, когда не знаешь, что такое поражение или не замечаешь его. Я не был ни очень глуп, ни особо тверд - я был увлечен собой и ничего не слышал. Все, что у меня получалось, вызывало во мне восторг, а то, что не получилось, не существовало. Потом...
Потом я кое-что понимал, но только не учился ничему. Я пропустил мимо ушей десятки советов умных и понимающих людей, и не думаю, что от этого выиграл. Но зато мне не на кого теперь пенять, что оказался там, где нахожусь. Я потерял престижную профессию и верный кусок хлеба - ученые все-таки нужны - и теперь со своими картинками и книжками могу отправляться ко всем чертям. В этой распадающейся стране я растворюсь без следа. В любой другой - тем более. Не могу сказать, что это радует меня. Но и не пугает. А значит, мне действительно важно делать то, что я делаю, хочет этого кто-нибудь еще или нет. В общем, я этому рад. Все-таки, я редко надоедал себе, сохранил интерес к своим выходкам и все еще чего-то от себя жду.
6
Разве не об этом я мечтал - дойти до собственных границ? Разве не ради этого оставил науку? Конечно, да... но все оказалось сложней. Недаром кислород разбавлен азотом. Творчество разбавляется жизнью, и это неплохо, если соблюдается присущая каждому из нас мера. В науке я так и не достиг своей меры. Мне было мало и мало, я рвался в институт в любое время дня и ночи. И там получал отпор. Очень редко я добирался до тех минут, когда происходило что-то настоящее! И не только я в этом виноват, таков сам характер этого занятия: в нем преемственность, корпоративность, непрерывность пути - небольшими логическими шажками, чрезвычайно сильны. Здесь запутываются многие судьбы. Большинство ни разу в жизни не испытывает настоящего чувства прорыва, торжества своей интуиции.
Сначала я понял только то, что все несовершенства науки от людей, от условий жизни, и старался "перескочить" через эти преграды, надеясь на свои силы и способности. Потом понял, что дело в характере самого занятия - оно творчество в редкие минуты, а в остальное время ремесло и несение эстафетной палочки, с ожиданием, что ее вот-вот вырвут у тебя из рук. Это история о том, что уже существует, независимо от нас, свободно и небрежно, а мы только крутимся вокруг да около, стараясь заглянуть в механизм. Оказалось, мне это не нравится. Похоже на исполнительское мастерство играть по нотам кем-то написанную музыку. Кто-то любит, но я предпочитаю сочинять сам. Пусть хуже, но сам.
Еще позже... Я понял, что дело даже не в исполнительстве "по нотам", а в том, что все это не обо мне. Я уже говорил об этом и повторю - не обо мне. Что делать, надо признаться самому себе: я недалеко ушел - мне интересно только то, что обо мне. Картинки обо мне, и книги обо мне.
Значит, я получил то, что хотел? И оказался в атмосфере почти чистого кислорода. Могу иногда нащупать столбики, дальше которых мне запрещено. Истина оказалась не такой радостной, какой я представлял ее себе в юности: я мечтал о безразмерной свободе и неограниченных собственных возможностях. Во своих снах я часто играл на рояле - садился, и пальцы летали. Я знал, что умею. А, может, и не знал в первый момент, но быстро создавал в себе эту уверенность. Точно так же я знал, что умею летать, стоит только оттолкнуться, совершить внутреннее усилие, подобное сгибанию ног...
В жизни оказалось сложней. Безграничности и бесконечности я не получил. Ну, что же...
7
Подведем кое-какие итоги. Развитие событий в моей жизни, скажем, в последние лет сорок, больше не вызывает у меня удивления. Представьте себе условия задачи. Внимание сосредоточено на себе, все чужеродное отталкивается или пропускается через мелкое сито. Существуют два сильных начала, оба важны, но по сути своей противоположны, их борьба угрожает целостности личности. Как можно сохранить их и целостность одновременно? Внутренняя сосредоточенность усиливается, всячески культивируется, это дает возможность исключить из сферы внимания одно из начал, сконцентрироваться на другом полностью. Достигается некое подобие равновесия, и цельности тоже... Концентрация внимания непомерно сильна, сфера внимания непомерно узка... Со временем нарастает усталость, раздражение, на периферии назревает бунт. Центр трещит от напряжения, ведь совсем не все "отбрасывается" и "выталкивается", не все обращается в "чистый продукт творчества", чтобы плотно упакованным брикетиком вывалиться на обочину скоростного шоссе... Понемногу в круге света все становится исхоженным, изъезженным... узко, сковано, сжато, замусорено... Загнивание интересов, разврат мелких слабостей, угодливость к случаю... Смута. И взрыв. На смену приходит то, что было сжато и спрятано. Быстро, потому что период колебаний нестерпим. Прежнее безжалостно выкидывается, отрицается и забывается. Но оно где-то там, в темноте, готовит новый бунт...
Такой способ существования кажется неизбежным, когда противоречия сильны, энергия противостоящих сил высока, а стремление к сохранению внутренней целостности, непротиворечивости - еще сильней, потому что за ним темный нерассуждающий страх.
Я уже сказал главные слова - страх и энергия. Конечно, без высокой энергии противостояния и страха ничего бы не было.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ . ПРИЧИНЫ И СИЛЫ.
1
Итак, для преодоления внутренних противоречий потребовался мощный инструмент. Распространив свое влияние на всю жизнь, он изменил ее. Последствия оказались кое в чем интересными, но во многом удручающими. Совсем не всегда требовалось такое сужение взгляда. Сохранять целостность такой ценой? Я видел многих хороших, умных, но слабых, мягких, постоянно колеблющихся людей, они вызывали во мне только добрые чувства. Почему бы и мне не стать таким?..
Потому что мной владели страхи. Я боялся за свою цельность. Может, слишком уж глубоко пролегала трещина?.. Я был чрезмерно чувствителен ко всякой потере контроля над собой. Я говорил уже, это проявлялось даже в самых простых вещах. Боялся потерять равновесие - поскользнуться, упасть и не подняться, лишиться способности самостоятельно двигаться... Боялся потерять сознание: терял всего один раз, в пятилетнем возрасте, в бане, от душной жары. Мало ел сахара во время войны, так объяснил это отец. Но я не раз бывал в полуобморочном состоянии, и помню свой ужас, когда темнело в глазах, и как всеми силами выкарабкивался... Я не мог кувыркнуться через голову - должен был постоянно контролировать положение тела в пространстве. Боялся головокружений, всегда спал на высокой подушке. При крайней усталости боялся заснуть, упасть в темноту. Вдруг не вернусь... При этом не был трусом, умел терпеть боль, вел себя мужественно во время операции, лет в одиннадцать... Страх "потери контроля" проявлялся и более сложным образом, в разных неопределенных или опасных жизненных ситуациях. Но непосредственно, сразу, я воспринимал их как угрозу равновесию тела. Эта первая реакция была очень важной для меня. Я не выносил неясности, ожидания, неопределенности судьбы, отсутствия надежного места, куда можно придти и закрыть дверь... Мне необходимо было глубокое чувство устойчивости и безопасности.
Я не думаю, что оригинален в своих страхах, дело в их роли в моей жизни. В ней страх потери способности распорядиться собой, владеть своими чувствами и мыслями постоянно... наконец, страх потери цельности, непротиворечивости... он был непомерно велик. Он был всегда за моей спиной. И когда я решил выразить в нескольких словах свое отношение к живописи, главные требования к ней, то первым словом было - ЦЕЛЬНОСТЬ. А потом уж два других: ВЫРАЗИТЕЛЬНОСТЬ и ЛАКОНИЧНОСТЬ. Эти слова до сих пор со мной, и я, через пятнадцать лет, почти ничего не могу добавить к ним.
2
Конечно, страх. Вот одна из главных движущих сил. Энергия страха. Страх неопределенности, страх "распада" под действием противоборствующих сил вырастал из еще более сильного и темного чувства. Стоит мне уступить, ослабеть, сдаться, как я могу вовсе пропасть, СГИНУТЬ в темноте и холоде. Наверное, потому все, к чему я стремлюсь, что люблю, отождествляется у меня с теплом, красным и желтым цветом, которыми богаты мои картины. Не открытым кричащим цветом... а как бы островок света и тепла в темноте. Как тлеющие угли. Как негромкое, но упорное противодействие темноте и холоду.
СГИНУТЬ! Это значит - не состояться, распасться на бессмысленные и бессильные части, исчезнуть без следа, жить без цели и смысла, стать беспомощным и слабым, попасть в зависимость от окружающих, не видеть просвета, погрязнуть в житей-ской трясине, замарать себя мелкими дешевыми поступками, не найти применения своим силам, не развиваться, топтаться на месте, кивая на обстоятельства, пропасть в болтовне и бессильных мечтах, заниматься интеллектуальной жвачкой, переливанием из пустого в порожнее, когда в конце словоблудия остаешься на том же месте... Забыть о великих делах, о гениях, которые негромко, но настойчиво говорят нам - "смотри, вот ведь как можно, а ты?.. Сделай хотя бы немногое - то, что можешь!"
Что это? Усложненный воспитанием, утонченный, но все тот же страх темноты и холода. Как-то М.В. сказал мне:
- Жизни нет альтернативы.
А я возразил: - Можно умереть и при жизни...
Он странно посмотрел на меня - и согласился, как соглашается человек, которому безразлично чужое мнение, настолько он уверен в своем.
В сущности, мы не спорили. Он, уже порядочно уставший от жизни, говорил об абсолютной границе. Я же еще ставил жизни условия. Теперь я лучше стал понимать его.
- К сожалению, я не верю, - он сказал тогда.
Я пожал плечами. Я был стоиком и презирал подачки, послабления, утешения, обманы... Теперь и в этом я лучше понимаю его.
И одновременно со всей ясностью, которая доказательств не требует, знаю: никаких сверхестественных начал и способностей во мне нет. Я не умею зажигать спички на расстоянии, гнуть ключи в чужих карманах, читать мысли, распространять биополя... и точно так же не сумею испариться из собственного разлагающегося тела, чтобы далее вечно пребывать в каком-то жалком состоянии - вроде я, вроде не я... Не стану перед кем-то отчитываться в своих грехах, ждать награды или наказания. Не умею, не верю. Я верю в то, что есть, и что было со мной.
Альтернативы нет. Отсюда страх. Некоторых он лишает веры, мужества... и иллюзий, самообманов тоже. Меня - нет, наоборот! Он помог мне барахтаться, метаться, делать ошибки, и в конце концов уткнуться носом в нечто, что оказалось мне близко и понятно.
Этот страх вел меня запутанным путем. Он заставил ограничить круг внимания, наложить суровые ограничения на себя. Они позволили накопиться энергии противодействия. Я отграничивал, ограждал для себя запретные области, целые миры, а потом с огромными потерями туда прорывался. От таких революций было много шума, а польза?... Она в освобожденной энергии самоограничения, которая позволяла сметать с пути многие препятствия. Так было в живописи, в которой я ничего не умел, и в то же время не хотел культивировать свой "примитивизм". Он мне внутренне претил - застылостью, набором нехитрых приемов... Он светил мне только искренностью; взяв ее с собой, мне хотелось идти дальше. По натуре я был экспрессионистом, если можно только кого-то втиснуть в тесные рамки формул и границ. Я просто обозначаю то место, возле которого брожу, и вижу в нем знакомые и милые мне черты. Как пейзаж моего детства: он в меня врос. Это сильней, чем любовь врастание. Человек или пейзаж, событие, слово, цвет - они становятся нашей частью, это больше, чем любовь и пристрастие.
Итак, сдерживаемая энергия вырвалась и стремилась завоевать во мне все уголки. Прорыв в искусство не был случайным, в общем плане, хотя было много случайных "деталей". Например то, что я начал с красок, а не со слов. С прозы было бы естественней, проще, переход был бы мягче. Но, думаю, прозы бы мне не хватило...
Случилось, как получилось. В критических точках важна любая случайность, от нее могут зависеть такие мелочи, как выбор между живописью и прозой.
3
Сосредоточенность требует "отбрасывания", отбрасывание принимает форму творчества... В этом есть, я чувствую, частица истины. Но далеко не вся истина. Одной энергии страха мало. Так не пишутся картины и книги. Должно быть еще что-то очень важное. Нужна другая сила, которая заставляла бы, преодолевая страх, делать свою жизнь, как это делает, в тысячу раз менее разумно, но не менее целеустремленно, каждый муравей, любая птица и зверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21