Лу молча шла за ними, неожиданно смирившись с тем, что дальнейшее руководство операцией Джерри взял на себя.
Гуськом они подошли к увитой плющом стене, в тенистом алькове которой уютно притаилась деревянная скамейка с гнутыми ножками. Отсюда, действительно, было хорошо видно, как гармонично два невысоких, но протяженных крыла здания охватывают пестрое каре цветника, создавая необъяснимое ощущение внутреннего простора в его замкнутом пространстве. Над правым крылом вздымался к небу шпиль старой англиканской церкви. Еще правей в тени деревьев приютилась приземистая часовня, сложенная из крупных, поросших мхом камней неправильной формы.
– Сколько лет, по-вашему, этой часовне? – спросил Джерри, почему-то впиваясь глазами в лицо Ури.
– Лет пятьсот? – разглядывая грубо обработанные камни полувопросительно заключил Ури. – Этой весной он как раз сдал экзамен по архитектуре протестантских церквей.
Чем-то раздосадованный Джерри сделал шаг назад и сел на скамейку. Лу осталась стоять за спиной Ури.
– Не правда ли, церковь великолепна? – так типично по-американски пропела она, что Ури с трудом удержался, чтобы не расхохотаться.
– Вполне. Для своего времени, конечно.
– Вы что, можете оценить это профессионально? – полюбопытствовал Джерри из глубины алькова. Ури опустился на скамейку рядом с ним:
– Вы хотите спросить, чем я занимаюсь?
Лу немедленно втиснулась между ними, прижав бедро Ури теплым загорелым коленом:
– Да, мы умираем от любопытства. Мы все гадаем – неужели вы приехали сюда рыться в древних религиозных манускриптах? Мы даже заключили пари, и теперь от вас зависит, кто из нас выиграет.
– А кто из вас за вариант с древними манускриптами?
Джерри открыл было рот, но Лу страстно запротестовала:
– Нет, нет, Джерри, молчи! Его ответ должен быть нелицеприятным! – и она всем телом повернулась к Ури. – Чем же вы намерены тут заниматься?
«Да они меня просто допрашивают!» – ужаснулся Ури, но не стал сопротивляться, а сказал то, что ему было предписано выдавать за правду:
– Шотландскими сторожевыми башнями.
– Я говорил! Я говорил! – возликовал Джерри. – А ты заладила свое: «манускрипты, манускрипты!» – Взгляд его, адресованный Лу, был полон большего смысла, чем его победительная речь.
– Ну хорошо, предположим, что ты прав, – огрызнулась Лу. – Но ведь и шотландские сторожевые башни тоже не Бог весть какое занятие для такого бравого парня. – Ее горячее колено еще напористей вдавилось в бедро Ури: – Ну как вы можете увлекаться этой мертвечиной?
– Я учусь реставрировать и оживлять старые замки.
– А зачем восстанавливать это старье?
– Лу! – попытался остановить жену Джерри, но она уже закусила удила:
– Неужто вы не нашли лучшего дела в жизни, чем копание в чужом могильном прахе?
Пытаясь освободиться от давления ее колена, Ури резко встал со скамьи и почувствовал, как нежный упругий палец пощекотал мочку его уха. Он отшатнулся, и тут же что-то коварное и ласковое заползло ему за воротник. Он непроизвольно сунул руку под рубашку и рванул гибкую змейку, пытающуюся охватить его шею, в ладони его остался длинный зеленый ус, пружиной свернувшийся на конце. – Берегитесь, тут очень агрессивный плющ! – расхохоталась Лу.
Ури поднял глаза на стену и увидел, как сотни маленьких жадных усиков тянутся наружу из зеленой гущи в поисках жертвы, вокруг которой можно обвиться, чтобы задушить ее в своих объятиях. Что ж, это давало ему отличный повод сбежать от любознательных Хиггинсов. Он невежливо швырнул усик плюща под ноги Джерри:
– Можете продолжать гулять среди этих вампиров, если они вам так нравятся, а я пойду рыться в своих пыльных чертежах.
И он решительно зашагал по дорожке обратно к дому, пытаясь по пути навести порядок в своих чувствах. Эти Хиггинсы – вполне симпатичные ребята, черт бы их побрал! – чего они от него хотели? Или, может, ему показалось? Нет, он готов побиться об заклад, что они пытались его на чем-то поймать. Не разоблачить и не уличить, а именно поймать, чтобы убедиться. Убедиться – в чем? Что он не тот, за кого себя выдает? А маленький библиотекарь с клочковатыми пухом на макушке – чего добивался тот, предлагая свои услуги с такой страстью?
При мысли о странностях маленького библиотекаря Ури охватили сомнения, не напрасно ли он проболтался тому о своей работе над зашифрованным текстом. Теперь этот чудак от него не отстанет, пока не получит в зубы кусок текста, чтобы показать, на что он способен. Может быть, дать ему небольшой кусок, сочинив в придачу правдоподобную историю его происхождения? Тогда надо поскорей снять копию с красной тетради – как он не подумал об этом раньше?
Ури глянул на часы – до утреннего чаепития оставалось чуть больше часа. Выходит, нужно снять копию с тетради за этот час, потому что на чаепитие он должен явиться во что бы то ни стало – это самый верный способ познакомиться с большинством гостей. Первой обязанностью Ури был подробный отчет о тех, кто приедет в библиотеку за предстоящую неделю. А для этого ему необходимо знать наперечет всех, кто уже здесь.
Ури быстро взбежал по спиральной лестнице на второй этаж и, повернув налево, пошел по длинному извилистому коридору, расчерченному с обеих сторон геометрическим повтором одинаковых некрашеных дверей. По пути он мог заглянуть в любую комнату – двери здесь принципиально были без замков. Все комнаты были совершенно одинаковые – тоже принципиально, похожие на кельи, в каждой была узкая кровать, грубо сколоченный шкаф, письменный стол с книжной полкой, а в углу, за ширмой, умывальник с мутным зеркалом. Кранов в умывальнике было два, из одного текла ледяная вода, из другого кипяток, – англичане, по-видимому, принципиально не признавали смесителей.
Когда Ури вошел в комнату, ему показалось, что кто-то рылся в его вещах, причем рылся поспешно и неаккуратно, опасаясь быть застигнутым – из его не полностью распакованного чемодана свисал уголок небрежно прижатого крышкой галстука. А Ури был уверен, что, убегая на завтрак, он оставил аккуратно сложенные галстуки под кипой аккуратно сложенных рубашек. При виде этого второпях скомканного галстука он впервые оценил казавшуюся ему смешной дотошность ребят из Шин-Бета, многократно перерывших его чемодан в поисках забытых израильских ярлыков на нижнем белье.
Ури пошарил под рубашками и сердце его екнуло – красной тетради там не было. Нелепо, конечно, – кому она могла быть нужна? Просто ее в спешке сунули не туда, где нашли. Он схватил чемодан, вытряхнул его содержимое на кровать и засмеялся с облегчением – так и есть, тетрадь выскочила вслед за носками и, соскользнув с покрывала, шлепнулась на пол.
Проклиная коммунистические, или раннехристианские принципы устроителей библиотеки, Ури оглядел свою келью в надежде найти какое-нибудь укромное местечко, куда можно было бы спрятать тетрадь. Но келья была вся, как на ладони – укромных местечек в ней не предполагалось принципиально. Единственным вместилищем для тетради мог служить коричневый конверт с фирменной печаткой библиотеки в левом верхнем углу, лежащий на столе под стопкой чистой бумаги. Ури сунул тетрадь в конверт и выбежал из комнаты.
Времени оставалось немного, а надо было еще выяснить, где в этом крохотном городишке снимают копии. В библиотеке, конечно, была копировальная машина, но утренние события отбили у Ури всякую охоту возиться с тетрадью Гюнтера фон Корфа на глазах у посторонних. Вообще, от тетради необходимо было избавиться – ее история была слишком чревата ненужными разоблачениями, чтобы держать ее в комнате, где каждый, кому не лень, мог рыться в его вещах. Наверно, не следовало ее с собой брать, но жалеть об этом было уже поздно.
Ури был так поглощен поисками копировальной машины, что почти не смотрел по сторонам, мечась по живописным улочкам игрушечного городка. Он только успел отметить, что дома здесь бедней и скромней, чем в Германии, и что все крыши увенчаны длинным рядом двойных печных труб, сужающихся к концу. Трубы были черные от копоти, а крыши в основном темно-красные, что придавало им сходство с животами недавно ощенившихся сучек. Все дома, большие и маленькие, тонули в зарослях густых, совершенно не похожих на немецкие, садов, наполняющих воздух горьковатым ароматом цветущих деревьев.
Так и не найдя копировальной машины, Ури добрался до скромного домика почтового отделения, где вперемешку продавались марки, газеты, искусственные цветы, какие-то отвратительного вида окаменевшие мясные пирожки, испеченные в прошлом веке, и фаянсовые фигурки валлийских пастухов и пастушек, испеченные вчера с претензией на старину. Пока он обдумывал, не послать ли тетрадь письмом до востребования себе самому, он вдруг заметил приютившуюся в дальнем углу старомодную копировальную машину, заслоненную от глаз посетителей деревянными стеллажами со всем этим хламом.
Почтовая девушка в круглых очках дала ему тюбик с клеем и, разменяв три фунта на монеты по десять шиллингов, предупредила, что машина барахлит, когда перегреется, и поэтому копии рекомендуется делать с перерывами, маленькими порциями. «Как раз то, что мне сейчас нужно!» – раздраженно подумал Ури, выкладывая на крыло машины тяжелые диски десятишиллинговых монет. Получалось, что он, если успеет, сможет на разменянные деньги скопировать тридцать разворотов, а в тетради их было около ста. И ладно, – того, что будет, ему пока хватит с лихвой. Впрочем, тридцати разворотов не получится, потому что Ури решил подготовить для Брайана специальную страничку, заполненную выдержками из разных мест, нарезанными лапшой и склеенными наугад. На это пойдет пять разворотов, не меньше, но иначе нельзя – кто его знает, что может обнаружиться при расшифровке дневника Карла! Ури почему-то вдруг уверовал в способность маленького библиотекаря разгадать секрет тайнописи Гюнтера фон Корфа, – а что, кроме дневника, человек стал бы хранить в почтовом ящике за сто километров от того места, где жил?
Работа над страничкой для Брайана сожрала больше времени и денег, чем Ури предполагал, но вышло зато шикарно, хоть строчки в спешке он наклеил кривовато. Кроме того, в процессе изготовления этого шедевра Ури придумал вполне правдоподобный рассказ, который должен был отвести все подозрения Брайана, если они у него возникнут. За оставшиеся четверть часа Ури лихорадочно скопировал двадцать три разворота, – больше не вышло, потому что машина дважды начинала с протяжным воем мигать красной лампочкой и комкать застрявший у нее в брюхе лист бумаги. Поскольку нельзя было угадать, что может оказаться на скопированных страницах, Ури снял копии в трех разных местах – в начале, в середине и в конце. Потом он запечатал тетрадь в конверт и, адресовав себе самому до востребования на здешнее почтовое отделение, опустил конверт в почтовый ящик у входа. Успокоенный заверением почтовой девушки, что письма до востребования хранятся на почте неделю, он почти бегом припустил к библиотеке, слушая, как церковные колокола переливисто отбивают одиннадцать часов. У него даже не было времени рассмотреть небольшую стенку личных почтовых ящичков, чтобы найти среди них д 29, в который он должен был каждый вечер опускать подробное описание своих дневных наблюдений.
Брайан
Прекрасный магистр так и не пришел в читальный зал после завтрака. Напрасно Брайан старательно подобрал всю имеющуюся библиографию по шотландским сторожевым башням, напрасно он не спускал глаз с двери – хоть народу в читальне было полно и почти все столы были заняты, тот, кого он с таким трепетом ждал, все не появлялся.
Когда зазвенел колокольчик, сзывая гостей к утреннему чаепитию, Брайан, опережая всех, сломя голову помчался в гостиную – сегодня была его очередь разливать чай. Болтливые кухонные девушки уже вкатили в гостиную специальный столик на колесиках с большим медным чайником кипятка, с фарфоровым чайничком душистого свежезаваренного чая и с белоснежной стайкой узкогорлых молочников и пузатеньких сахарниц. Рядом на верхней доске буфета возвышался никелированный термос-кофейник в окружении стопок белых блюдечек и хоровода белых полупрозрачных чашечек. В плетеной соломенной корзинке поблескивали обтекаемые тела серебряных ложечек, в соседней корзинке солнечный свет из распахнутых окон матово рассеивался на бледных дисках сухих бисквитов.
Не успел смолкнуть колокольчик, как небольшой поток гостей начал втекать в открытую дверь. Каждый гость подходил к столику на колесиках, брал с буфета чашку, блюдце и ложечку, Брайан спрашивал «кофе-чай?» и быстрым заученным движением направлял в чашечку струю из чайника или кофейника. Получив желаемое, гость наливал молоко, насыпал сахар и отходил в сторону, выбирая себе место и собеседников по вкусу.
Гостиная представляла собой большой двухцветный зал, занимающий все левое крыло здания. Высокие многостворчатые окна с одной стороны глядели на парадный цветник, с другой – на церковный сад и часовню, глухая торцовая стена была украшена внушительным камином, сложенным из грубо отесанных камней. По всему пространству гостиной между окнами и камином были произвольно, под разными углами, но всегда со вкусом, расставлены удобные глубокие кресла и длинные диваны с гнутыми спинками, обтянутые мягкой кожей пастельных цветов. Среди кресел и диванов были разбросаны в хорошо продуманном беспорядке маленькие полированные столики, создающие атмосферу одновременно легкомысленную и деловую.
Разливая кофе и чай, Брайан автоматически регистрировал присутствующих. Первыми, конечно, пришли древние старцы, проживающие в библиотеке круглый год и денно и нощно корпящие над созданием толстых справочников по разным религиозным вопросам. Их уставшие за долгую жизнь спины так затекали во время работы, что они выскакивали из-за столов при первом же звуке колокольчика. За ними явилась неразлучная троица, взаимные симпатии которой не поддавались никакому логическому объяснению – преподобный Тоддс, пожилой священник с острова Мальта, седокудрый директор провинциального лицея для мальчиков доктор Поттер и юный нарушитель общепринятых норм Толеф Сигге, присланный норвежской рекламной фирмой с целью изучения психологического профиля религиозного населения Англии. Они, как обычно, были улыбчивы и безразличны к другим, не допущенным в их узкий мирок. Сегодня, как всегда в дообеденное время, Толеф пришел босиком, он был сторонник тесного контакта с природой, не пил ни кофе, ни чай и не ел вареную пищу. Подойдя в свой черед к Брайану, он удовольствовался большой кружкой горячей воды, щедрой рукой добавив туда молока и сахара. Кружку эту он привез из Норвегии и приносил на чаепитие из своей комнаты.
Американцы ввалились шумной толпой, сверкая голыми коленками и белыми зубами. Интересно, почему у всех американцев такие хорошие зубы и такие плохие манеры? Это они завели моду приходить в гостиную в шортах – а ведь еще пару лет назад было принято и к предобеденному чаю являться в пристойной одежде. Но американцы были в библиотеке желанными гостями – хоть они слишком громко хохотали в трапезной, зато щедро платили и приезжали большими группами. Кроме того там, у себя в Америке, они рассказывали друг другу, какое очаровательное, истинно английское местечко они откопали в валлийской глуши. Благодаря чему поток американской валюты в кассу библиотеки никогда не иссякал.
Брайан надеялся, что Ули придет вместе с американцами – он еще за завтраком заподозрил, что неотразимая Лу Хиггинс приложит все усилия, чтобы заполучить прекрасного магистра. Но его с ними не было. Брайан усилием воли подавил искушение спросить Лу, где Ули, когда она протянула ему свою чашку и попросила налить ей кофе покрепче. Оба они знали, что не во власти Брайана сделать кофе в кофейнике крепче, однако Лу каждый день повторяла свою просьбу, после чего отхлебывала глоток из чашки, делала гримаску отвращения, которая очень шла к ее большеротому лицу, и громко говорила: «Отрава!» После чего все американцы дружно гоготали и вежливый Брайан вместе с ними.
Сейчас, нагоготавшись всласть, они прихватили с собой всю корзинку с бисквитами и отправились к камину, где, ни на минуту не замолкая, расселись вокруг круглого стола с зеленой мраморной доской, давно уже признанного американской территорией. Только Лу, позванивая набором тонких браслетов на левой лодыжке, прошла к оконной нише и села в свободное кресло у столика, над которым заговорщицки склонились головы трех любителей музыки. Брайан не слышал, что она сказала, но видел, как сидевший к ней боком Толеф обернулся в ее сторону и начал говорить что-то вдумчиво и серьезно, рассекая воздух ритмичными взмахами длинной руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Гуськом они подошли к увитой плющом стене, в тенистом алькове которой уютно притаилась деревянная скамейка с гнутыми ножками. Отсюда, действительно, было хорошо видно, как гармонично два невысоких, но протяженных крыла здания охватывают пестрое каре цветника, создавая необъяснимое ощущение внутреннего простора в его замкнутом пространстве. Над правым крылом вздымался к небу шпиль старой англиканской церкви. Еще правей в тени деревьев приютилась приземистая часовня, сложенная из крупных, поросших мхом камней неправильной формы.
– Сколько лет, по-вашему, этой часовне? – спросил Джерри, почему-то впиваясь глазами в лицо Ури.
– Лет пятьсот? – разглядывая грубо обработанные камни полувопросительно заключил Ури. – Этой весной он как раз сдал экзамен по архитектуре протестантских церквей.
Чем-то раздосадованный Джерри сделал шаг назад и сел на скамейку. Лу осталась стоять за спиной Ури.
– Не правда ли, церковь великолепна? – так типично по-американски пропела она, что Ури с трудом удержался, чтобы не расхохотаться.
– Вполне. Для своего времени, конечно.
– Вы что, можете оценить это профессионально? – полюбопытствовал Джерри из глубины алькова. Ури опустился на скамейку рядом с ним:
– Вы хотите спросить, чем я занимаюсь?
Лу немедленно втиснулась между ними, прижав бедро Ури теплым загорелым коленом:
– Да, мы умираем от любопытства. Мы все гадаем – неужели вы приехали сюда рыться в древних религиозных манускриптах? Мы даже заключили пари, и теперь от вас зависит, кто из нас выиграет.
– А кто из вас за вариант с древними манускриптами?
Джерри открыл было рот, но Лу страстно запротестовала:
– Нет, нет, Джерри, молчи! Его ответ должен быть нелицеприятным! – и она всем телом повернулась к Ури. – Чем же вы намерены тут заниматься?
«Да они меня просто допрашивают!» – ужаснулся Ури, но не стал сопротивляться, а сказал то, что ему было предписано выдавать за правду:
– Шотландскими сторожевыми башнями.
– Я говорил! Я говорил! – возликовал Джерри. – А ты заладила свое: «манускрипты, манускрипты!» – Взгляд его, адресованный Лу, был полон большего смысла, чем его победительная речь.
– Ну хорошо, предположим, что ты прав, – огрызнулась Лу. – Но ведь и шотландские сторожевые башни тоже не Бог весть какое занятие для такого бравого парня. – Ее горячее колено еще напористей вдавилось в бедро Ури: – Ну как вы можете увлекаться этой мертвечиной?
– Я учусь реставрировать и оживлять старые замки.
– А зачем восстанавливать это старье?
– Лу! – попытался остановить жену Джерри, но она уже закусила удила:
– Неужто вы не нашли лучшего дела в жизни, чем копание в чужом могильном прахе?
Пытаясь освободиться от давления ее колена, Ури резко встал со скамьи и почувствовал, как нежный упругий палец пощекотал мочку его уха. Он отшатнулся, и тут же что-то коварное и ласковое заползло ему за воротник. Он непроизвольно сунул руку под рубашку и рванул гибкую змейку, пытающуюся охватить его шею, в ладони его остался длинный зеленый ус, пружиной свернувшийся на конце. – Берегитесь, тут очень агрессивный плющ! – расхохоталась Лу.
Ури поднял глаза на стену и увидел, как сотни маленьких жадных усиков тянутся наружу из зеленой гущи в поисках жертвы, вокруг которой можно обвиться, чтобы задушить ее в своих объятиях. Что ж, это давало ему отличный повод сбежать от любознательных Хиггинсов. Он невежливо швырнул усик плюща под ноги Джерри:
– Можете продолжать гулять среди этих вампиров, если они вам так нравятся, а я пойду рыться в своих пыльных чертежах.
И он решительно зашагал по дорожке обратно к дому, пытаясь по пути навести порядок в своих чувствах. Эти Хиггинсы – вполне симпатичные ребята, черт бы их побрал! – чего они от него хотели? Или, может, ему показалось? Нет, он готов побиться об заклад, что они пытались его на чем-то поймать. Не разоблачить и не уличить, а именно поймать, чтобы убедиться. Убедиться – в чем? Что он не тот, за кого себя выдает? А маленький библиотекарь с клочковатыми пухом на макушке – чего добивался тот, предлагая свои услуги с такой страстью?
При мысли о странностях маленького библиотекаря Ури охватили сомнения, не напрасно ли он проболтался тому о своей работе над зашифрованным текстом. Теперь этот чудак от него не отстанет, пока не получит в зубы кусок текста, чтобы показать, на что он способен. Может быть, дать ему небольшой кусок, сочинив в придачу правдоподобную историю его происхождения? Тогда надо поскорей снять копию с красной тетради – как он не подумал об этом раньше?
Ури глянул на часы – до утреннего чаепития оставалось чуть больше часа. Выходит, нужно снять копию с тетради за этот час, потому что на чаепитие он должен явиться во что бы то ни стало – это самый верный способ познакомиться с большинством гостей. Первой обязанностью Ури был подробный отчет о тех, кто приедет в библиотеку за предстоящую неделю. А для этого ему необходимо знать наперечет всех, кто уже здесь.
Ури быстро взбежал по спиральной лестнице на второй этаж и, повернув налево, пошел по длинному извилистому коридору, расчерченному с обеих сторон геометрическим повтором одинаковых некрашеных дверей. По пути он мог заглянуть в любую комнату – двери здесь принципиально были без замков. Все комнаты были совершенно одинаковые – тоже принципиально, похожие на кельи, в каждой была узкая кровать, грубо сколоченный шкаф, письменный стол с книжной полкой, а в углу, за ширмой, умывальник с мутным зеркалом. Кранов в умывальнике было два, из одного текла ледяная вода, из другого кипяток, – англичане, по-видимому, принципиально не признавали смесителей.
Когда Ури вошел в комнату, ему показалось, что кто-то рылся в его вещах, причем рылся поспешно и неаккуратно, опасаясь быть застигнутым – из его не полностью распакованного чемодана свисал уголок небрежно прижатого крышкой галстука. А Ури был уверен, что, убегая на завтрак, он оставил аккуратно сложенные галстуки под кипой аккуратно сложенных рубашек. При виде этого второпях скомканного галстука он впервые оценил казавшуюся ему смешной дотошность ребят из Шин-Бета, многократно перерывших его чемодан в поисках забытых израильских ярлыков на нижнем белье.
Ури пошарил под рубашками и сердце его екнуло – красной тетради там не было. Нелепо, конечно, – кому она могла быть нужна? Просто ее в спешке сунули не туда, где нашли. Он схватил чемодан, вытряхнул его содержимое на кровать и засмеялся с облегчением – так и есть, тетрадь выскочила вслед за носками и, соскользнув с покрывала, шлепнулась на пол.
Проклиная коммунистические, или раннехристианские принципы устроителей библиотеки, Ури оглядел свою келью в надежде найти какое-нибудь укромное местечко, куда можно было бы спрятать тетрадь. Но келья была вся, как на ладони – укромных местечек в ней не предполагалось принципиально. Единственным вместилищем для тетради мог служить коричневый конверт с фирменной печаткой библиотеки в левом верхнем углу, лежащий на столе под стопкой чистой бумаги. Ури сунул тетрадь в конверт и выбежал из комнаты.
Времени оставалось немного, а надо было еще выяснить, где в этом крохотном городишке снимают копии. В библиотеке, конечно, была копировальная машина, но утренние события отбили у Ури всякую охоту возиться с тетрадью Гюнтера фон Корфа на глазах у посторонних. Вообще, от тетради необходимо было избавиться – ее история была слишком чревата ненужными разоблачениями, чтобы держать ее в комнате, где каждый, кому не лень, мог рыться в его вещах. Наверно, не следовало ее с собой брать, но жалеть об этом было уже поздно.
Ури был так поглощен поисками копировальной машины, что почти не смотрел по сторонам, мечась по живописным улочкам игрушечного городка. Он только успел отметить, что дома здесь бедней и скромней, чем в Германии, и что все крыши увенчаны длинным рядом двойных печных труб, сужающихся к концу. Трубы были черные от копоти, а крыши в основном темно-красные, что придавало им сходство с животами недавно ощенившихся сучек. Все дома, большие и маленькие, тонули в зарослях густых, совершенно не похожих на немецкие, садов, наполняющих воздух горьковатым ароматом цветущих деревьев.
Так и не найдя копировальной машины, Ури добрался до скромного домика почтового отделения, где вперемешку продавались марки, газеты, искусственные цветы, какие-то отвратительного вида окаменевшие мясные пирожки, испеченные в прошлом веке, и фаянсовые фигурки валлийских пастухов и пастушек, испеченные вчера с претензией на старину. Пока он обдумывал, не послать ли тетрадь письмом до востребования себе самому, он вдруг заметил приютившуюся в дальнем углу старомодную копировальную машину, заслоненную от глаз посетителей деревянными стеллажами со всем этим хламом.
Почтовая девушка в круглых очках дала ему тюбик с клеем и, разменяв три фунта на монеты по десять шиллингов, предупредила, что машина барахлит, когда перегреется, и поэтому копии рекомендуется делать с перерывами, маленькими порциями. «Как раз то, что мне сейчас нужно!» – раздраженно подумал Ури, выкладывая на крыло машины тяжелые диски десятишиллинговых монет. Получалось, что он, если успеет, сможет на разменянные деньги скопировать тридцать разворотов, а в тетради их было около ста. И ладно, – того, что будет, ему пока хватит с лихвой. Впрочем, тридцати разворотов не получится, потому что Ури решил подготовить для Брайана специальную страничку, заполненную выдержками из разных мест, нарезанными лапшой и склеенными наугад. На это пойдет пять разворотов, не меньше, но иначе нельзя – кто его знает, что может обнаружиться при расшифровке дневника Карла! Ури почему-то вдруг уверовал в способность маленького библиотекаря разгадать секрет тайнописи Гюнтера фон Корфа, – а что, кроме дневника, человек стал бы хранить в почтовом ящике за сто километров от того места, где жил?
Работа над страничкой для Брайана сожрала больше времени и денег, чем Ури предполагал, но вышло зато шикарно, хоть строчки в спешке он наклеил кривовато. Кроме того, в процессе изготовления этого шедевра Ури придумал вполне правдоподобный рассказ, который должен был отвести все подозрения Брайана, если они у него возникнут. За оставшиеся четверть часа Ури лихорадочно скопировал двадцать три разворота, – больше не вышло, потому что машина дважды начинала с протяжным воем мигать красной лампочкой и комкать застрявший у нее в брюхе лист бумаги. Поскольку нельзя было угадать, что может оказаться на скопированных страницах, Ури снял копии в трех разных местах – в начале, в середине и в конце. Потом он запечатал тетрадь в конверт и, адресовав себе самому до востребования на здешнее почтовое отделение, опустил конверт в почтовый ящик у входа. Успокоенный заверением почтовой девушки, что письма до востребования хранятся на почте неделю, он почти бегом припустил к библиотеке, слушая, как церковные колокола переливисто отбивают одиннадцать часов. У него даже не было времени рассмотреть небольшую стенку личных почтовых ящичков, чтобы найти среди них д 29, в который он должен был каждый вечер опускать подробное описание своих дневных наблюдений.
Брайан
Прекрасный магистр так и не пришел в читальный зал после завтрака. Напрасно Брайан старательно подобрал всю имеющуюся библиографию по шотландским сторожевым башням, напрасно он не спускал глаз с двери – хоть народу в читальне было полно и почти все столы были заняты, тот, кого он с таким трепетом ждал, все не появлялся.
Когда зазвенел колокольчик, сзывая гостей к утреннему чаепитию, Брайан, опережая всех, сломя голову помчался в гостиную – сегодня была его очередь разливать чай. Болтливые кухонные девушки уже вкатили в гостиную специальный столик на колесиках с большим медным чайником кипятка, с фарфоровым чайничком душистого свежезаваренного чая и с белоснежной стайкой узкогорлых молочников и пузатеньких сахарниц. Рядом на верхней доске буфета возвышался никелированный термос-кофейник в окружении стопок белых блюдечек и хоровода белых полупрозрачных чашечек. В плетеной соломенной корзинке поблескивали обтекаемые тела серебряных ложечек, в соседней корзинке солнечный свет из распахнутых окон матово рассеивался на бледных дисках сухих бисквитов.
Не успел смолкнуть колокольчик, как небольшой поток гостей начал втекать в открытую дверь. Каждый гость подходил к столику на колесиках, брал с буфета чашку, блюдце и ложечку, Брайан спрашивал «кофе-чай?» и быстрым заученным движением направлял в чашечку струю из чайника или кофейника. Получив желаемое, гость наливал молоко, насыпал сахар и отходил в сторону, выбирая себе место и собеседников по вкусу.
Гостиная представляла собой большой двухцветный зал, занимающий все левое крыло здания. Высокие многостворчатые окна с одной стороны глядели на парадный цветник, с другой – на церковный сад и часовню, глухая торцовая стена была украшена внушительным камином, сложенным из грубо отесанных камней. По всему пространству гостиной между окнами и камином были произвольно, под разными углами, но всегда со вкусом, расставлены удобные глубокие кресла и длинные диваны с гнутыми спинками, обтянутые мягкой кожей пастельных цветов. Среди кресел и диванов были разбросаны в хорошо продуманном беспорядке маленькие полированные столики, создающие атмосферу одновременно легкомысленную и деловую.
Разливая кофе и чай, Брайан автоматически регистрировал присутствующих. Первыми, конечно, пришли древние старцы, проживающие в библиотеке круглый год и денно и нощно корпящие над созданием толстых справочников по разным религиозным вопросам. Их уставшие за долгую жизнь спины так затекали во время работы, что они выскакивали из-за столов при первом же звуке колокольчика. За ними явилась неразлучная троица, взаимные симпатии которой не поддавались никакому логическому объяснению – преподобный Тоддс, пожилой священник с острова Мальта, седокудрый директор провинциального лицея для мальчиков доктор Поттер и юный нарушитель общепринятых норм Толеф Сигге, присланный норвежской рекламной фирмой с целью изучения психологического профиля религиозного населения Англии. Они, как обычно, были улыбчивы и безразличны к другим, не допущенным в их узкий мирок. Сегодня, как всегда в дообеденное время, Толеф пришел босиком, он был сторонник тесного контакта с природой, не пил ни кофе, ни чай и не ел вареную пищу. Подойдя в свой черед к Брайану, он удовольствовался большой кружкой горячей воды, щедрой рукой добавив туда молока и сахара. Кружку эту он привез из Норвегии и приносил на чаепитие из своей комнаты.
Американцы ввалились шумной толпой, сверкая голыми коленками и белыми зубами. Интересно, почему у всех американцев такие хорошие зубы и такие плохие манеры? Это они завели моду приходить в гостиную в шортах – а ведь еще пару лет назад было принято и к предобеденному чаю являться в пристойной одежде. Но американцы были в библиотеке желанными гостями – хоть они слишком громко хохотали в трапезной, зато щедро платили и приезжали большими группами. Кроме того там, у себя в Америке, они рассказывали друг другу, какое очаровательное, истинно английское местечко они откопали в валлийской глуши. Благодаря чему поток американской валюты в кассу библиотеки никогда не иссякал.
Брайан надеялся, что Ули придет вместе с американцами – он еще за завтраком заподозрил, что неотразимая Лу Хиггинс приложит все усилия, чтобы заполучить прекрасного магистра. Но его с ними не было. Брайан усилием воли подавил искушение спросить Лу, где Ули, когда она протянула ему свою чашку и попросила налить ей кофе покрепче. Оба они знали, что не во власти Брайана сделать кофе в кофейнике крепче, однако Лу каждый день повторяла свою просьбу, после чего отхлебывала глоток из чашки, делала гримаску отвращения, которая очень шла к ее большеротому лицу, и громко говорила: «Отрава!» После чего все американцы дружно гоготали и вежливый Брайан вместе с ними.
Сейчас, нагоготавшись всласть, они прихватили с собой всю корзинку с бисквитами и отправились к камину, где, ни на минуту не замолкая, расселись вокруг круглого стола с зеленой мраморной доской, давно уже признанного американской территорией. Только Лу, позванивая набором тонких браслетов на левой лодыжке, прошла к оконной нише и села в свободное кресло у столика, над которым заговорщицки склонились головы трех любителей музыки. Брайан не слышал, что она сказала, но видел, как сидевший к ней боком Толеф обернулся в ее сторону и начал говорить что-то вдумчиво и серьезно, рассекая воздух ритмичными взмахами длинной руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11