– Разумеется, и их тоже…
Немного поразмыслив, Патрик спросил:
– Хорошо, допустим, я соглашусь… Я не соглашаюсь, – подчеркнул он, – я только говорю, что допустим, я пойду на это…
– Ну, и…
– Что станет с Уолтером и Молли? – спросил Патрик, представляя торжество Антонии.
– Вы боитесь, что их заберет себе сварливая сестра вашей покойной жены? – осведомился Уистен, кивнув на большую фотографию Джулии. – Могу заверить вас, что этого не произойдет…
– Что же тогда?
– Думаю, что по решению суда они будут определены в какой-нибудь воспитательный дом, – произнес О'Рурк. – Или вас больше устроит Антония?
Патрик промолчал.
Да, теперь, когда за него все или почти все было решено, когда у него не оставалось никакого выбора, он мог только одно – попытаться как можно деликатнее решить судьбу Уолтера и Молли.
– В воспитательный дом? – переспросил Патрик таким тоном, будто бы он не совсем понимал значение этих слов.
– Ну да…
– И я их больше никогда не увижу? Уистен поспешил успокоить его:
– Ну, не надо так мрачно… Конечно же, увидите… Через год, полтора, максимум – через два…
Немного подумав, Патрик мрачно изрек:
– Значит, Уолтеру и Молли всю жизнь придется прожить с клеймом детей террориста…
А я бы сказал – героя, – возразил Уистен, – впрочем, если это вас не устраивает, то заверяю, что после того, как вы выйдете из тюрьмы, в случае, если ваша апелляция будет рассмотрена и вас оправдают, никакого клейма не будет и в помине!
– Но ведь это будет для детей страшной, ни с чем не сравнимой травмой! – воскликнул О'Хара, представив себе, с каким выражением дети встретят новость, что их отец – преступник, убийца многих десятков людей. – Это крест на всю жизнь! Если даже меня и оправдают…
– Конечно же, это очень неприятно… Но мы предусмотрели и этот момент… Да, мистер О'Хара, вы совершенно правы: дети действительно получат травму… Душевную травму. Это, если так можно выразиться – моральный ущерб. Но ведь всякий моральный ущерб, – улыбнулся Уистен, – может быть компенсирован… Не так ли?
Патрик, глядя прямо перед собой, слушал его не перебивая.
– И все-таки, что ни говори, а деньги – это замечательно изобретение человечества… Я бы назвал их одним из самых выдающихся… Наряду с колесом, автомобилем, письменностью и автоматом системы Калашникова, – произнес Уистен.
Неожиданно лицо его стало очень серьезным, и даже суровым:
– Мы дадим вам, то есть – им, деньги… Много денег. Положим на счет каждого до достижения ими совершеннолетия… Ну, скажем, по двести тысяч фунтов… Кроме того, дом остается в вашей собственности… Ко всему прочему сразу же после того, как вы будете выпущены из тюрьмы, мы дадим вам… Ну, скажем, тысяч триста-четыреста… – неожиданно усмехнувшись, О'Рурк произнес: – я ведь даю вам возможность заработать, а вы называете меня подлецом и ничтожеством…
Кстати, забыл сказать: вы будете помещены в самую лучшую камеру, какая только найдется в тюрьме… Соглашайтесь, Патрик!
Ничего не отвечая, О'Хара вскочил со своего места и принялся возбужденно ходить из угла в угол.
– А если вы меня обманываете?
– Полно, Патрик – разве хоть раз в жизни мы обманули вас? Более того – вы получили от нас куда больше, чем могли рассчитывать…
– Я ни на что не рассчитывал, – обрезал его О'Хара. – Ни на что…
– Разумеется – вы ведь согласились помогать нам исключительно из чувства патриотизма, – подчеркнул собеседник. – В большой терроризм, как, впрочем, и в большую политику, попадают двумя путями – или по патриотическим мотивам, или же, – он понизил голос, – из-за желания сделать себе своеобразную карьеру в иерархии ИРА… На карьериста вы не похожи – вы относитесь к первому типу, так сказать, в чистом, в кристально чистом виде… – помолчав, он очень серьезно добавил: – большая редкость в наш развращенный век. Я говорю о вашей исключительной порядочности.
Эти слова не были похожи на обычную лесть, Да и Уистен, как успел заметить Патрик, никогда не опускался до подобного.
Патрик хотел было возразить, что в «большой терроризм» он попал совершенно случайно, что если бы в свое время он не потерял работу в фирме, которая обанкротилась, если бы у него не было брата Стива, который предложил ему заниматься таким сомнительным бизнесом, как воровство листового цинка с крыш старых домов, если бы в то злосчастное утро их не заметила полиция, если бы…
Но он так и не перебил Уистена – действительно, а какой толк был в этом?
Тот, покосившись на Патрика, продолжал:
– Но мы прекрасно понимаем, в каком положении вы окажетесь…
Неожиданно, словно сбросив с себя оцепенение, О'Хара спросил:
– А если мне не поверят? Ну, в полиции, когда я приду с повинной?
– Поверят, – поспешил успокоить его Уистен, – обязательно поверят… Да и свидетели, которые вроде бы видели похожего на вас человека в аэропорту Хитроу, наверняка найдутся…
После этих слов наступила длительная, тягостная пауза. Наконец, подняв на собеседника затравленный взгляд, Патрик твердо произнес:
– Я не могу ответить так, сразу… Удивленно подняв брови, О'Рурк спросил:
– Это еще почему?
– Мне надо подумать…
– Для размышлений нет времени, – произнес Уистен, – вы должны дать ответ немедленно, сейчас, сию же минуту… – сделав небольшую, но более чем многозначительную паузу, он добавил: – собственно, и думать не надо: ведь тогда, когда вы разговаривали с Крисом, сказали что…
Не договорив, Уистен поставил на стол маленький диктофон, вроде тех, которыми обычно пользуются для интервью журналисты, и щелкнул кнопкой.
Из динамика послышалось:
– Я не буду рассказывать вам, что такое Ирландская Республиканская Армия и для чего мы существуем… Мы хотим восстановить справедливость. Да, я предвижу ваши возражения – методы, к которым мы вынуждены прибегнуть, многим в наш цивилизованный век кажутся дикими и варварскими – но террор, пожалуй, единственное, что мы можем противопоставить англичанам. – Неожиданно голос замолк, и до слуха О'Хары долетал только шелест перематываемой пленки. Затем он вновь услышал голос Криса: – Ну, так что вы можете сказать? Такое положение дел, на ваш взгляд нормальное?
– Вряд ли…
Патрик вздрогнул – это был его собственный голос…
– Что ж, я рад, что вижу перед собой единомышленника… Вы согласны помогать нам?
– В чем?
– Ну, во всяком случае, я, понимая, что имею дело с очень совестливым человеком, никогда не заставлю… то есть, не предложу сделать вам что-нибудь, что потом способно будет вызвать у вас угрызения совести…
– Например?
– Ваши руки не будут обагрены кровью.
Опять пауза.
– Стало быть, вы согласны помогать нам?
– Чем именно?
– Успокойтесь – стрелять, взрывать поезда, захватывать заложников и все такое прочее… Короче, этого от вас не потребуется…
– Тогда – чего же вы хотите?
– Пока, мистер О'Хара, я хотел бы от вас исключительно пассивной помощи…
– Ну, пассивную помощь вы можете ожидать от любого ирландца.
– Действительно… Но от вас мне надо будет чуть больше помощи, чем я могу получить рассчитывать от рядового жителя Белфаста… Так вы обещаете помогать нам?
И вновь пауза, и вновь противный, неприятный звук мотора, шелест магнитофонной ленты… И вновь его, Патрика, голос:
– Да.
– Вы должны дать слово…
– Даю честное слово делать все зависящее от меня для освобождения родины. Даю честно слово помогать Ирландской Республиканской Армии…
Уистен щелкнул кнопкой – диктофон замолчал.
– Ваши слова? – спросил он.
И теперь, после всего услышанного, Патрику ничего более не оставалось, как произнести побледневшими от волнения губами:
– Хорошо, я согласен…
Уистен улыбнулся.
– Иного я и не ожидал.
Патрик, совершенно обессилив после своего согласия, молчал.
– Завтра я заеду в такое же время и проинструктирую, что надо будет сказать… – произнес Уистен, поднимаясь со своего места. – Ну, всего хорошего…
Как и предвидел Уистен, все произошло без особых осложнений: через неделю после того знаменательного разговора, когда Патрик отправился в ближайший полицейский участок, чтобы оформить явку с повинной, ему сразу же и безоговорочно поверили – общественное мнение бурлило, все обвиняли полицию и спецслужбы в бездействии, и последние с радостью ухватились за этого тихого ирландца, который сообщил, что это он подложил в «Боинг» пластиковую бомбу.
На короткое время О'Хара стал в буквальном смысле слова героем дня: его фотографии были напечатаны на первых полосах газет, там же печаталась его подробнейшая, с момента рождения, биография.
По газетным публикациям получалось, что он – страшный, кровожадный человек, который все время только и делал, что изображал из себя порядочного гражданина и честного налогоплательщика.
В его виновности никто не сомневался, скорее – не желали сомневаться, как и обещал Уистен О'Рурк, нашлись многочисленные свидетели, которые заявили, что видели «какого-то человека, очень похожего на этого» в служебном корпусе аэропорта.
Буквально через два месяца состоялся суд.
О'Рурк не ошибся и на этот раз: Патрик О'Хара был приговорен к пожизненному заключению и препровожден в специальную тюрьму Шеффилда.
Больше всего Патрик переживал из-за того, что ему пришлось расстаться с детьми – по постановлению того же суда они были отданы в воспитательный дом города Вуттона, что неподалеку от Оксфорда…
На прощание, обняв Уолтера и Молли, Патрик прошептал сыну:
– Береги Молли, сынок… Теперь ты остаешься за старшего…
Тот, уткнувшись мокрым от слез лицом в его плечо, спросил:
– Папа, это значит, что мы больше никогда не увидимся?
– Отчего же – ты будешь приезжать ко мне… Если захочешь…
Уолтер покачал головой.
– Нет, я не об этом…
– А о чем же?
– Мы больше никогда не будем… Вместе? – спросил мальчик, видимо, подразумевая под словом «вместе» – «на свободе».
Тяжело вздохнув, Патрик произнес:
– Как знать, сынок? Надо надеяться на лучшее… Может быть, и увидимся…
Как ни странно, но Патрик в глубине души очень надеялся на то, что ни Уолтер, ни Молли не верят до конца в то, что он, их нежный любящий отец, действительно был способен осуществить этот страшный взрыв.
Как ни странно, но у Патрика были основания для того, чтобы так думать: однажды, во время свидания, Уолтер спросил его:
– Папа, ведь «Боинг» взорвался в воскресенье, а как раз в то воскресенье ты был дома… Я помню, мы с тобой еще ходили в порт, и ты показывал мне какой-то огромный американский пароход…
Патрик, испуганно посмотрев на сына, произнес шепотом:
– Ты перепутал…
– Нет, ну как же!
– Нет, нет, я был в Лондоне… Ты все перепутал… Молчи, Уолтер.
И Уолтер, пораженный этими странными словами отца, замолчал…
Теперь, глядя в спины удалявшихся детей, Патрик думал, что может быть, не так уж плохо, что они будут в воспитательном доме – во всяком случае, Антония их не получит…
– А потому, – прошептал О'Хара, – когда они вырастут, я им все объясню… Думаю, что они поймут меня, обязательно поймут… Я ведь сделал это не для себя, а, по большому счету – для их счастья…
Прошло полгода…
Ничего не изменилось в жизни Патрика – он по-прежнему был в тюрьме Шеффилда.
Как ни странно, но администрация тюрьмы, так же, как и остальные заключенные, испытывали к нему нечто вроде уважения, смешанного со страхом, – человек, взорвавший пассажирский авиалайнер, по-видимому, никаких других эмоций в таком месте вызывать не мог.
Изредка его навещали какие-то незнакомые люди, представляясь юристами, посланными «одним знакомым из Белфаста по имени Уистен», давали ему для подписи какие-то документы.
Патрик подписывал их, не читая.
Юристы выспрашивали что-то, советовали, что надо говорить, и чего – не надо.
За эти полгода заключенный, снедаемый тоской по детям, настолько потерял вкус к жизни, что его больше ничего не интересовало – как это ни странно, даже собственное освобождение.
А на то, что оно возможно, люди, посланные О'Рурком, неоднократно намекали, и более чем прозрачно…
Повседневная жизнь потеряла для Патрика всякий смысл, и он теперь хотел только одного – чтобы его оставили в покое…
Тюрьма для особо опасных преступников, расположенная в юго-западной части Шеффилда, внешне никогда не производила на прохожих такого гнетущего впечатления, какое обычно производят подобного рода заведения – видимо потому, что помещалась она в огромном старом дворце, принадлежавшему ранее какому-то разорившемуся аристократу.
В основной части этой тюрьмы были камеры и резиденция начальника; к этой центральной части высотой в три этажа, с зубчатым карнизом и круглой, также зубчатой башней, по высоте равной где-то одной трети здания, примыкали двухэтажные крылья, завершавшиеся опять-таки зубчатыми башенками.
Весь ансамбль несколько напоминал средневековый замок, что, с точки зрения ответственных чиновников из Министерства юстиции, делало комплекс очень похожим на тюрьму. Фасад здания, высотой не более десяти метров в средней части и восьми по бокам, отступал от улицы метров на сорок в глубину; от крыльев в обе стороны тянулась пятиметровой высоты каменная стена, увитая колючей проволокой, замыкавшая весь квартал.
Здание это, построенное в конце прошлого века, в год смерти королевы Виктории, не производило обыкновенного мрачного впечатления еще и потому, что центральные его окна были широкими, без решеток, а в двух верхних этажах – даже занавешенными гардинами, что придавало всему фасаду вид жилой и весьма приятный…
Несмотря на довольно-таки цивильный вид этой тюрьмы, она всегда считалась одним из самых серьезных заведений подобного рода во всей Великобритании – во всяком случае, за все ее историю отсюда еще никто не убежал – ни мрачные уголовники, современные Джеки-потрошители, отбывавшие здесь пожизненное заключение, ни инициаторы массовых забастовок в середине пятидесятых, ни ирландские террористы, отбывающие тут пожизненное заключение еще с конца семидесятых, ни какие-то грязные проходимцы, обвиненные в прошлом году в шпионаже в пользу одной из стран Ближнего Востока, ни члены масонской ложи «П-2», входившие в итальянскую мафию, (многие из которых были арестованы на территории Англии и по британским законам попавшие под местную юрисдикцию), обосновавшиеся в этой тюрьме с недавних времен…
А теперь, в конце восьмидесятых, убежать отсюда было практически невозможно еще и по той причине, что все здание тюрьмы было буквально нашпиговано подслушивающей и подсматривающей аппаратурой…
Потрепанный «ровер», пронзительно скрипнув тормозами, остановился у этого здания.
Дверь автомобиля открылась, и оттуда вышел немолодой уже мужчина в темно-синем плаще. Подойдя к полицейскому у входа, он предъявил тому свое служебное удостоверение.
Полицейский, как и положено внимательно ознакомившись с ним, вежливо приложил руку к лаковому козырьку и с явным уважением в голосе произнес:
– Прошу вас…
Видимо, посетитель городской тюрьмы бывал тут неоднократно, и потому без особого труда ориентировался в хитросплетениях коридоров.
Пройдя в левое крыло, где находилась тюремная больница, в обществе охранника, он очутился перед массивными коваными дверями и, обернувшись к сопровождавшему его полицейскому, спросил:
– Здесь?
Тот кивнул.
– Да, тут.
Вынув тяжелую связку ключей, охранник открыл дверь и впустил туда своего спутника.
Услышав за спиной ржавый скрип несмазанных петель, посетитель только поежился.
Тюремная камера, в которой очутился посетитель, несколько отличалась от других; мебель, привинченная к полу, была округлых форм, чтобы нельзя было пораниться об углы; стены, выкрашенные в белый цвет, были обиты пробкой – такой интерьер обычно бывает в камерах, где содержатся преступники, находящиеся на привилегированном положении…
Неожиданно откуда-то сбоку послышался знакомый голос:
– Добрый день…
Следователь – а это был тот самый следователь, который с самого начала вел дело О'Хары, приветливо улыбнувшись, произнес:
– Добрый день… А для вас сегодня он действительно добрый…
Патрик равнодушно посмотрел на своего гостя и уселся на кровать.
– А что такое? – спросил он каким-то тусклым голосом, не глядя на следователя.
– Суд рассмотрел вашу апелляцию, провел повторное расследование, и теперь, мистер О'Хара, я уполномочен сообщить, что вы признаны невиновным в совершении того преступления… Правда, суд постановил наложить на вас штраф за дачу ложных показаний, но, учитывая, что вы уже полтора года провели в тюрьме, ограничился мизерной суммой – сто фунтов. Кстати говоря, эти деньги за вас уже внесены каким-то лицом, пожелавшим остаться неизвестным… – доброжелательно улыбнувшись, следователь добавил: – с завтрашнего дня, после оформления некоторых формальностей вы свободны, мистер Патрик О'Хара…
На следующий день, когда Патрик, чувствуя себя в цивильной одежде, от которой он давно уже отвык, очень неловко, вышел из ворот тюрьмы, к нему подошел какой-то человек и коротко кивнул в сторону стоявшего на той стороне улицы «плимута».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34