А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Само собой, на конкурсной неделе клуб здесь не собрался бы. Уйди Дэниел в такую неделю, Бернадетта поняла бы. Джослин рассказывала ей, что Дэниел встречается с женщиной, которая годится ему в младшие сестры.
Джослин знала, каково покинутому отцом ребенку. Но конечно, все иначе, когда ребенок взрослый и живет отдельно. Аллегра имела полное право скучать по отцу, хотя иначе, нежели Сильвия. Сильвия теперь одна изо дня в день; Аллегре просто испортили Рождество. У нее больше нет настоящего дома. Праздники будут разрезаны пополам, словно грейпфрут.
Декабрь еще далеко, но, зная Аллегру, Джослин подозревала, что она об этом уже задумывалась. Рождество всегда столько значило для нее. В детстве она за несколько дней начинала терзать себя страхами: вдруг ей не понравятся подарки, вдруг ее желания останутся неуслышанными. По ночам Аллегра засыпала в слезах, предчувствуя разочарование. К рождественскому утру вся семья бывала сыта по горло.
На самом деле она никогда не просила чего-то редкого или дорогого — почему бы ее не порадовать? Завидев наконец подарки, Аллегра приходила в дикий восторг.
Она любила сюрпризы и, разорвав обертку, визжала от счастья, что бы ни было внутри. «Это мне? — спрашивала она, словно не могла поверить. — И это мне?»
Каждый год ей давали некоторую сумму на подарки другим, и Аллегра тратила ее разумно, однако денег все равно никогда не хватало. Поэтому она стала добавлять свои поделки — рисунки для братьев, сшитые из картинок книжечки для родителей и Джослин, Пепельницы и игрушки. Камешки и сосновые шишки в блестках. Обложки и календари. Аллегра взрослела, и самодельные подарки вытесняли покупные. Художественного дара — она подчеркивала — у нее не было. Просто способности. Отец научил ее обращаться с электроинструментами, и в старших классах она выбрала не кулинарию, а ремесло. К тому времени Аллегра моделировала мебель и украшения. Тогда она и сделала стеклянный кофейный столик, куда Джослин только что поставила сумочку, — по всем меркам вполне приличный.
Теперь она продавала свои поделки в магазинах, через Интернет и на ремесленных ярмарках. В последнее время Аллегра выискивала на блошиных рынках сломанную бижутерию, треснувшие бусины и разбитые камеи, дробила их, а из полученных осколков делала мозаику, вроде рыбьей чешуи. Сильвия носила новый браслет — изящную цепочку из непарных сережек. Выглядело гораздо симпатичнее, чем может показаться, и подтверждало, что сердце у Аллегры чуткое — как всегда. Весь прошлый сочельник она вместе с рождественским хором обходила больницы и дома престарелых в Сан-Франциско, пела гимны вторым сопрано. У Сильвии над камином стояла ее фотография — в фиолетовой мантии и с горящей свечой. Серебряную рамку Аллегра сделала сама. Мадонна с пылающими щеками, глаза как зеркала.
— Второстепенные персонажи у Остен превосходные, — заметил Григг. — Не хуже, чем у Диккенса.
Сильвия была рада, что Григг разговорился. Возразить она не посмела бы, да и что тут возразишь? Некоторых авторов она старалась не упоминать наравне с Остен, но Диккенс в свое время писал очень хорошие книги. «Дэвид Копперфилд», например.
— Кстати, о Диккенсе, — сказал Григг (нет, сколько можно о Диккенсе!), — я задумался, кто из современных писателей уделяет столько внимания второстепенным персонажам, и понял, что это типичный прием в комедийных сериалах. Легко представить, как сегодня Остен написала бы «Элинор-шоу»: Элинор — моральная опора, а остальные то и дело заваливаются в ее нью-йоркскую квартиру со своими заморочками.
Сильвии такое представить было трудно. Искать у Остен сказочные мотивы — пожалуйста; Сильвия и сама это делала. «Гордость и предубеждение» — «Красавица и чудовище», «Доводы рассудка» — «Золушка» и т.д. и т.п. Можно даже утверждать, что там, где блистает Остен, Диккенс тоже неплох. Но «Элинор-шоу»! Ну уж нет. Зачем такие ресницы достались мужчине, который смотрит комедийные сериалы?
Даже Бернадетта замолчала от негодования. Дождь барабанил по крыше, огонь потрескивал. Женщины смотрели на свои руки или на пламя, но только не друг на друга. Первой заговорила Аллегра:
— Второстепенные персонажи, конечно, хороши, но я все-таки думаю, что Остен научилась их писать только в последних книгах. Женщины — миссис Дженнингс, миссис Палмер и еще одна — смешались в кучу. Не различить. И мне понравились едкие реплики мистера Палмера, но потом он меняется и очень скучно исчезает.
На самом деле в язвительном мистере Палмере Аллегра вдруг узнала себя. Ей тоже нередко приходили в голову колкости, и она высказывала их чаще, чем сама хотела. Мистер Палмер не терпел дураков, Аллегра тоже, но гордиться тут нечем. Что бы там ни говорила Остен, это происходит не из желания казаться лучше — если не считать нетерпимость положительным качеством.
— А еще, — Аллегра все никак не могла простить усмирение мистера Палмера, — я бы сказала, что в конце «Чувство и чувствительность» злоупотребляет нашей доверчивостью. Эта неожиданная свадьба Роберта Феррарса и Люси Стил! В поздних книгах сюжет глаже.
— Немного притянуто за уши, — согласился Григг. (И испортил суровое молчание! Что ему, сложно было?) — Конечно, авторский замысел понятен: небольшой розыгрыш — но зря она так увлеклась.
Избиение Остен выходило из-под контроля. Сильвия взглянула на Джослин — у той было стоическое лицо, спокойный, но твердый голос:
— Мне кажется, Остен все очень хорошо объясняет. Моей доверчивостью никто не злоупотребил.
— Я ничего странного не заметила, — сказала Сильвия.
— Все вполне органично, — добавила Пруди.
Аллегра очаровательно нахмурилась, покусывая ноготь. Было видно, что она работает руками: ногти короткие, кожа вокруг грубая и сухая. Было видно, что она все принимает близко к сердцу: заусеницы отодраны, на их месте остались болезненные голые участки. Пруди сводила бы ее к маникюрше. За такими длинными, изящными пальцами надо ухаживать.
— Может быть, — уступила Аллегра. — Запрети автору вытаскивать из шляпы кролика — и ты лишишь его всякого удовольствия.
Кому, как не Аллегре, знать, подумала Пруди, что доставляет писателям удовольствие. Сама Пруди не возражала против отношений между женщинами. Чтобы продемонстрировать это, а заодно прояснить ситуацию для Григга, она открыла рот, собираясь поддразнить Аллегру насчет ее подружки-писательницы.
Но Григг снова согласился. Какой он стал шелковый с Аллегрой! Он сидел рядом с ней на диване, и Пруди задумалась, как так вышло. Не осталось других мест или он специально туда сел?
Обычно Аллегра ухитрялась вставить свою ориентацию в любой разговор. Мать этого не одобряла, считая неприличным навязывать интимные подробности едва знакомым людям. «Разносчику не обязательно знать, — говорила она. — Твоему автомеханику все равно». Аллегра не могла поверить, что гомофобия тут ни при чем. «Я не стану скрываться, — заявляла она. — Это не по мне». Но теперь, когда эта информация была бы весьма уместной, она почему-то словно язык проглотила.
— А как там Коринн? — ехидно спросила Пруди. — Кстати, о писателях.
— Наши пути разошлись, — ответила Аллегра, и Пруди вспомнила, что ей уже об этом говорили. Лицо Аллегры окаменело. Но ведь история с Коринн случилась много месяцев назад. Пруди надеялась, что теперь это не слишком болезненная тема. Никто не запрещал упоминать имя Коринн, а когда нужно, Пруди умеет держать язык за зубами.
Григг листал свое огромное собрание сочинений. Почему у мужчин всегда самые толстые книги? Кажется, он даже не слышал.
Хотя Аллегра любила называть себя заурядной лесбиянкой, она знала, что действительность сложнее. Сексуальность редко бывает столь же простой, сколь естественной. Аллегра не была совершенно безразлична к мужчинам — только к мужским телам. Ей часто нравились мужчины в книгах; они, как правило, казались более страстными, чем женщины в книгах, хотя в живых женщинах было больше страсти, чем в живых мужчинах. Как правило.
Больше всего Аллегру волновала сама страсть. Исповедальные стихи. Пейзажи, любые, даже болотистые. Драматичная музыка. Опасность. Ей надо было чувствовать, чтобы чувствовать себя живой.
Она сидела на адреналине. Вот об этом ей не нравилось говорить, особенно со знакомыми матери. Сильвия считала, что осторожность превыше всего, хотя и осторожность не всегда спасает. Мир виделся ей полосой препятствий. Надо продумывать каждый шаг, вокруг сходят оползни, что-нибудь рушится, или взрывается, или и то и другое. Сплошные бедствия: аварии, убийства, землетрясения, болезни и разводы. Она старалась вырастить разумных, осмотрительных детей. В старшей школе Сильвия радовалась аппетиту дочери, хорошим оценкам, приличным друзьям, благоразумному поведению, Аллегра же, зная это, резала вены.
Аллегра познакомилась с Коринн в самолете на свой двадцать восьмой день рождения. Она ночевала у родителей, на завтрак отец приготовил ей вафли. Потом она сказала, что едет в город к друзьям. А сама отправилась на маленький аэродром в Вакавилле, как запланировала несколько месяцев назад. Это был ее первый самостоятельный прыжок. В последнюю минуту, когда небо с ревом неслось мимо, Аллегра засомневалась — она ведь не сумасшедшая — неужели все-таки решится? Было еще страшнее, чем при первом прыжке в тандеме. Ее предупреждали, но все равно удивительно. Она не могла отказаться при людях и, чтобы не позориться, выбросилась наружу. За кольцо она дернула слишком рано и в тот же миг пожалела, что свободное падение позади. Это была самая чудесная часть, Аллегра решила ее повторить, причем еще лучше. Парашют раскрылся, рванув ее вверх, дыхание перехватило, лямки врезались в грудь. Она схватилась за стропы, подтянулась поудобнее. Как странно — думать о мешающих лямках в те секунды, когда мчишься от самолета к земле. «Для человека это маленький шажок, и в скафандре жарковато».
Полет стал медленным, созерцательным. Аллегра удивилась, как долго он тянется, как четко ощущается каждая секунда. Приземлилась она неудачно; ударилась пятой точкой и повалилась на локоть; задница заболела сразу, а локоть сначала нет. Она лежала и смотрела вверх; парашют распластался сзади. Плыли облака, летали птицы. Кровь еще сладко пульсировала. Над ней висели в тандеме Коринн с инструктором. Аллегра видела подошвы Коринн, значит, Коринн в неправильной позе. Как Мэри Поппинс.
Аллегра попыталась встать, и когда поднималась, руку прострелил обжигающий разряд. В ушах шумело море; в глаза бил свет. Пахло смолой. Она сделала шаг и рухнула в пустоту.
В себя ее привел голос Коринн: «Ты жива? Можешь говорить?» Слова мелькали, как тени птиц, а из этих теней тихо расползалась темнота. В следующий раз она очнулась у Коринн на руках.
Это было волнующее знакомство. Добравшись до больницы, они уже стали сообщницами. Сильвии не следовало знать о прыжке, но Аллегра не рискнула говорить с матерью по телефону: она была еще слишком слаба, то и дело тонула и выплывала.
— Ничего ей не рассказывай, — попросила Аллегра. Она вспомнила, как много лет назад, в детском саду, упала со шведской стенки и сломала ногу. Сильвия всю ночь просидела у больничной койки в ужасном пластиковом кресле, не смыкая глаз. Аллегра лучше ладила с Дэниелом, чем с Сильвией — та даже в семье оставалась какой-то замкнутой, — но теперь, когда рука адски болела, ей нужна была мать. — Пусть приезжает.
Она лежала на каталке, и мысли порхали под белым кружащимся потолком, словно снег. Коринн набрала на мобильнике номер, взяла здоровую руку Аллегры и стала поглаживать большим пальцем.
— Миссис Хантер? — сказала Коринн. — Вы меня не знаете, я подруга Аллегры. С Аллегрой все нормально. Она, кажется, сломала руку, но я здесь же, в вакавилльской Кайзеровской, и с ней все будет хорошо.
Коринн в мельчайших подробностях описала несчастный случай. Дружелюбная собака, мальчик с мячом, тряская дорога, Аллегра на велосипеде. Сильвия поверила. Такое случается, даже если собаки дружелюбны, даже если ехать в шлеме. Аллегра никогда не забывает шлем, она осторожная. Но иногда никакой осторожности не хватает. Они с Дэниелом выезжают сию же секунду. Надеются поблагодарить милую Коринн лично.
Аллегра впечатлилась. С человеком, который лжет так непринужденно, как Коринн, надо дружить. Пусть лучше лжет ради тебя, а не тебе.
Однако Аллегра ошиблась, приняв Коринн за экстремалку. Позже, когда в постели она предлагала тем или иным способом добавить адреналина, Коринн не реагировала. В парашютном спорте она искала выход из творческого тупика. Рассчитывала встряхнуться. Она видела пустоту как белую страницу и бросалась на нее. Прыжки в небо были метафорой.
Но это не помогло, и повторять эксперимент бессмысленно. «Ты сломала руку!» — твердила она, будто Аллегpa сама не знала. Коринн держалась на земле, на безопасной скорости, не выходила из квартиры, нервно пила чай. Она работала стоматологом-гигиенистом, но не по призванию — профессия понравилась ей лишь тем, что оставляла время писать. Жизнь у нее была скучнее некуда, только Аллегра влюбилась по уши, не успев это понять. Та Коринн, которую она видела тогда в больнице, летая на болеутоляющих и проваливаясь в любовь, была враньем.
Сильвия открыла бутылку приятного «Пти Сира», которое хорошо идет с сыром и крекерами, в дождь, у огня. Джослин выпила ровно столько, сколько нужно для общительности, но чуть меньше, чем нужно для остроумия. Она подняла бокал и посмотрела сквозь него на пламя. Тяжелый, граненый хрусталь, свадебный подарок, увы, потускневший от тридцати двух лет мытья в машине жесткой водой. Жаль, что Сильвия такая небережливая.
— В «Чувстве и чувствительности» представлен один из любимых характеров Остен — красавец-искуситель, — сказала Джослин. — Мне кажется, к привлекательным мужчинам она относится с большим подозрением. Ее главные герои, как правило, абсолютно никакие.
Она крутнула бокал, и рубиновое вино всплеснулось по стенкам. Дэниел был никакой, хотя Джослин этого не сказала бы, а Сильвия никогда не признала бы. Впрочем, в мире Остен это лишь добавляло ему очков.
— Не считая Дарси, — сказала Пруди.
— До Дарси мы еще не дошли, — строго напомнила Джослин. Пруди не стала развивать тему.
— Главные герои у нее чище сердцем, чем негодяи. Они достойные. Эдвард — хороший человек, — сказала Бернадетта.
— И правда, — ответила Аллегра самым плавным, самым мелодичным своим тоном. Наверное, только мать и Джослин знали, как бесят ее такие банальные высказывания. Аллегра сделала настолько большой глоток, что Джослин услышала, как вино булькнуло вниз.
— В реальной жизни, — сказал Григг, — женщинам нужна покорность, а не душа.
Он говорил с горечью, хлопая ресницами. Джослин знала множество мужчин, которые думают так же. Мол, женщинам не нужны добрые мужчины, плачутся они за пивом любой доброй женщине, готовой выслушать. Громко ругают себя, оплакивают свою непомерную, безрассудную доброту. А если познакомиться поближе, не все они такие добряки. Но что толку, если она скажет это вслух?
— И все же в конце Остен немного сочувствует Уиллоби, — сказала Бернадетта. — Мне нравится та часть, где он исповедуется Элинор. Заметно, что Остен, сама того не желая, смягчается вместе с ней. Она не признает его хорошим человеком, потому что это не так, но дает нам пожалеть его, всего на миг. Приходится балансировать на лезвии бритвы — еще чуть-чуть, и нам захочется, чтобы он все-таки был с Марианной.
— Структурно это признание подкрепляет длинную историю, которую рассказывает ей Брэндон. — Еще одно писательское наблюдение от Аллегры. Пусть Коринн уже не с ней, подумала Джослин, но призрак остался: читает с Аллегрой книги, высказывает мысли. Наверное, Джослин была слишком строга к Аллегре. Упустила из виду фактор Коринн, когда учитывала потерю Дэниэла. Бедная девочка.
— Как не пожалеть Элинор! С одной стороны Уиллоби, с другой — Брэндон. Она поистине entre deux feux. — У Пруди на зубах была помада, а может, вино. Джослин хотела наклониться и стереть пятно салфеткой, как делала с перепачканной Сахарой. Но сдержалась: Пруди не принадлежит ей. Пламя подчеркивало рельеф ее лица: впалые щеки оставались в тени, глубоко посаженные глаза горели. Пруди была интересной, привлекательной, хотя и не столь красивой, как Аллегра. Притягивала взгляд. Наверное, она будет хорошо стареть, как Анжелика Хьюстон. Если бы только она перестала говорить по-французски. Или уехала во Францию, где это не так заметно.
— А еще Люси, — добавила Бернадетта. — В Элинор что-то есть. Все делятся с ней секретами. Она невольно располагает к откровенности.
— Не понимаю, почему Брэндон в нее не влюбился? — спросила Джослин. Она никогда в жизни не посмела бы критиковать Остен, но такая пара казалась ей удачной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25