А во-вторых, Вольнову совершенно необходимо было вслух произнести то, что давно зрело в его душе, требующей свободы. И виной тому сама Матильда, которая на протяжении уже долгого времени сопровождала его во всех вояжах. Брал он ее с собой больше по привычке, а не из желания быть вместе с ней. Поначалу она ни в чем ему не перечила, не высовывалась, знала свое место, чем и устраивала Андрея Константиновича. Но в последнее время, видимо решив упрочить их отношения простым и проверенным способом, к месту и не к месту стала говорить о детях, используя при этом дедуктивный метод – от общего к частному. Сначала она восторгалась каким-нибудь ребенком, или детской мебелью, или фильмом, но неизменно ее спич заканчивался коронной фразой:
– Ах, ну как же будет славно, когда у нас появится малыш.
Вольнов поначалу не обращал внимания на ее уловки. Но постепенно они стали его напрягать.
Она повсюду расставила свои и его детские фотографии и постоянно предлагала их рассматривать, неизменно переводя разговор на свою излюбленную тему.
– Он будет такой же красивый, как я, и такой же умный, как ты. Представляешь? – проворковала она однажды.
– С трудом. Только этот вопрос я уже слышал.
– Да, знаю. У тебя было две жены.
– Нет, его задала одна актриса Бернарду Шоу, – спокойно ответил Вольнов.
– И как он отреагировал на ее предложение?
– Спросил, а если будет наоборот?
– Ну, в нашем случае такой поворот не представляет опасности. Не такая уж я дура, а ты и вовсе красавец.
– Я и не говорю, что ты дура. Наоборот, при более чем скромных профессиональных возможностях добиться эфира и моего расположения… Это уже кое-что. Действительно, в голове у тебя кое-что должно быть, но… боюсь, ребенку этого будет маловато. Что до моей красоты, то, скажем, в женском облике я буду не так привлекателен. Не так страшен черт, как его малютки… – лениво парировал Андрей.
– Не понимаю, ты не хочешь, чтобы у нас был ребенок? Ты все время стараешься уйти от серьезного разговора, – не выдержала Матильда.
– Серьезного? О чем? – искренне удивился Вольнов. Он, как всегда, был далеко в своих мыслях, мало следил за ходом беседы, совершенно не вникая в смысл слов партнерши.
– Ты надо мной издеваешься?! – вспылила она.
– Нет, конечно. Просто я устал и никаких серьезных разговоров вести не в состоянии. Надо будет съездить куда-нибудь, развеяться. Сейчас я не готов обсуждать эту тему.
– Может быть, обсудим ее на отдыхе? – с надеждой спросила Матильда.
– Не исключено. Как пойдет, – уклончиво ответил Вольнов и с тех пор всеми силами старался свести общение с юной подругой к прожиточному минимуму. То есть заговаривал с ней только в экстренных случаях, если она забывала выключить воду в ванне и могла залить соседей. Но чаще это были короткие распоряжения, чтобы вовремя сдала в чистку костюмы, купила билеты, приготовила завтрак и все в таком духе.
В самолете, где стюардессы постоянно разносили соки и кормили каждые два часа, тем для разговора с ней просто не было.
Чем настырнее вела себя Матильда, чем конкретнее становились ее притязания, тем активнее отдалялся Вольнов, в котором зрело устойчивое желание расстаться со столь упорной претенденткой на его руку и сердце.
Конечно, новая знакомая никоим образом не могла бы претендовать на место Матильды, а тем более занять его. И дело не в том, что она замужем. Это вообще не проблема, по мнению Вольнова. Другой вопрос, что Людмила, или, как она представилась, Люси, несмотря на свою очевидную привлекательность, действительно была не в его вкусе. Совсем не юное создание, а весьма деловая прагматичная особа. Ее лицо не случайно показалось Вольнову знакомым. Люси сама подсказала ему, что они действительно встречались в коридорах студии, к тому же она изредка принимала участие в некоторых ток-шоу как знаток жизни на две страны и настроений русской эмиграции в Америке.
Люси Магвайер на самом деле была экспертом в этом вопросе. Она и сама жила на две страны, в последнее время все чаще стала появляться в России, но уезжать из Америки не собиралась, в отличие от родителей, которые, по ее рассказам, эмигрировали, как многие, в конце восьмидесятых, а в конце девяностых вернулись обратно.
Постепенно попутчики разговорились. Они давно перешли на русский. Люси поведала историю переезда ее родителей в Нью-Йорк. Они давно рвались туда – в России жизни никакой, джинсы купить – проблема, жвачку – тоже.
Вольнов лениво слушал ее, но спать не хотелось. Фильм «Пираты Карибского моря» он видел, а живая беседа сокращала время в полете. Люси вообще не могла спать в самолете, потому неожиданное общение ее тоже обрадовало. Поняв, что попутчик готов взять на себя роль слушателя, она с удовольствием стала рассказывать о себе. Для Андрея ее голос звучал «белым» шумом, сливающимся с урчанием двигателей. Но при этом он все же реагировал на все ее реплики, и вполне своевременно.
– Отец у меня совершеннейший экстремист. Не знаю, откуда это пошло, может, от воспитания, может, еще от чего-то. Всю жизнь был антикоммунистом.
– Правда? – без особого интереса спросил Вольнов, только чтобы поддержать беседу. – Я жил в другой среде. Мне это не близко.
– Знаю, знаю. Власть вас опекала. Зачем кусать кормящую руку.
– Вот именно. А вашего отца, значит, власть держала на голодном пайке?
– Ну уж нет, мой папенька в любой ситуации и при любых режимах выживет. – Она немного помолчала, как будто что-то вспоминая, и проговорила скорее себе, чем собеседнику: – Он у меня, как выяснилось, человек-загадка. Много нового о нем узнала совсем недавно. Немало мне рассказал, вот и решила приехать в Россию. – Она спохватилась и продолжила уже совсем другим тоном: – Его всегда заботил вопрос душевного комфорта. При этом он был членом партии, но тогда не было иного выхода.
– Ну да. Без этого карьеру не сделать.
– И еще, чтобы ее сделать, надо было сотрудничать с КГБ.
– Да? Я не сотрудничал, и вроде что-то получилось.
– Видимо, у вас была другая ситуация. Вообще с трудом разбираюсь в той жизни, а вы меня еще и сбиваете. Если не интересно, то я могу не рассказывать.
– Рассказывайте, у вас такой приятный голос, моторы рокочут так успокаивающе, я вспоминаю прошлое, мне кажется, что я молодой, но сейчас здесь, с вами, и меня вербует КГБ.
– Это было бы крайне непатриотично. Я гражданка Соединенных Штатов и вербую вас в ЦРУ.
– Тоже неплохо, – лениво отозвался Вольнов. Ему нравился этот безответственный треп, напоминавший о былой жизни и ничего общего с его личными представлениями о прошлом не имевший. – И как же папа сотрудничал с КГБ? Доносил, сдавал адреса, явки?
– Все проще. Следил за коллегами. Каждую неделю составлял отчеты о том, кто с кем о чем разговаривал. Но никогда правду в этих отчетах не писал, никого не подставлял. Так вы все и жили, вернее, выживали в тоталитарном режиме и при этом еще пели песни, написанные моим прадедом про утро, которое встречает прохладой…
– Господи, все в кучу: кони, люди, революционные поэты-песенники.
– Да… Насыщенная история. Но энтузиазм первых пятилеток, которым горели предки, нам по наследству не достался.
– Надо же, дедушка чуть ли не про паровоз пел, а в вас никакого патриотизма, папа экстремист.
– Я патриотка своей страны, Америки. Никакой ностальгии по России не испытываю. Меня привезли туда в десять лет, а что было до этого, я помню смутно.
Все мои воспоминания – рассказы родителей. Они были врачами-психиатрами, а еще увлекались музыкой, а их родители были технарями, инженерами, которые создавали российскую военную авиацию. Мой дед участвовал в строительстве авиационных и военных заводов в Польше, Германии, работал и в Японии. Из своих бесконечных поездок привозил папе жвачку, джинсы, пластинки, магнитофоны. Оттуда пошло увлечение музыкой: «Битлз», «Дип пепл». Папа, сравнивая то, что продавалось тогда в Москве, с теми вещами, которые ему привозил мой дед, приходил к заключению, что жить в России плохо. Он видел яркие упаковки западных товаров и не верил утверждениям, которые слышал каждый день по телевизору в выступлениях Хрущева, а потом и Брежнева, говоривших о том, что это вредно для советского сознания. Еще отец привозил ему глянцевые журналы с красивыми картинками. И этот так называемый «разврат» очень сильно на него повлиял. Этого было достаточно, чтобы привлечь внимание КГБ. Он понял, что люди, которые увлекаются западными вещами, неугодны строю.
– Господи, какой бред, – проговорил Вольнов, сбившийся со счета, какой стакан виски он допивает. – Что ж вы вернулись в такой кошмар?
– Странный вопрос. Сейчас-то все с точностью до наоборот. Отец при всех его талантах заводить знакомства не смог стать своим в Америке. Там он – эмигрант, а значит, человек второго сорта. Вернувшись же сюда, он сразу был принят в светской тусовке – его приглашают, всюду зовут на ток-шоу, он даже в кино снимается, играет американцев. К нему относятся с огромным уважением. И все потому, что он из Америки.
– Да, у нас почему-то это вызывает священное почитание. А у вас тоже не сложилось там?
– О нет, у меня все по-другому. Я американка. У меня муж – стопроцентный американец, сын рожден в Америке и при желании может баллотироваться в президенты Соединенных Штатов. Я приехала в Москву потому, что здесь полно свободных ниш. Мой муж – продюсер многих программ на национальном телевидении, а я его форматы продаю здесь. Знаете, какая любимая фраза моего отца?
– Страшно подумать.
– Он любит говорить: «Хотите избавиться от подделок, выбросите все русское на помойку». Россия может изобрести автомобиль? Не может. Россия может изобрести холодильник? Не может. Россия может сделать телевизор или видеоплеер? Не может. Если Россия не может изобрести этих предметов, то она и музыку не может изобрести, не может изобрести ценный телевизионный продукт.
– Знаете что: вы – патриотка своей страны, а я своей. Я за державу в ответе, – сразу протрезвел Вольнов. – И скажу вам, что лично я произвожу очень даже ценный телевизионный продукт, имеющий огромный рейтинг.
– Я знаю. Но ведь вы не изобретали велосипед. Ток-шоу, реалити-шоу – все это наш формат, у нас позаимствовано. А ваш «Судный час» продан вам коллегой моего мужа.
– О, я смотрю, вы там все друг друга знаете. И в курсе всех наших дел. Не думал, что вы смотрите наш канал.
– Я все смотрю. Это моя работа.
– О нет, о работе мне сейчас совсем не хочется говорить, – капризно заявил Вольнов. Мысленно он уже проклинал себя за то, что завел разговор с этой дамой. «Кой черт занес меня в эти дебри? Что за люди эти женщины. Всем что-нибудь надо. Одной ребенка подавай. Эта уже успела замучить своими американизмами и явно хочет мне что-то впарить. Отличная возможность. Никакой защиты, высота одиннадцать тысяч метров без парашюта, а у нее небось наготове целый пакет предложений. Надо держаться от нее подальше».
– А кто говорит о работе? – изумленно спросила Люси. – Вы – мужчина, который вдохновляет совершенно на другие мысли.
– На другие я сейчас совершенно не способен. Что-то многовато сегодня выпил. Пожалуй, можно уже и вздремнуть.
– Самое время. Уже светает, – легко подхватила Люси его предложение. – Надо немного отдохнуть, а то режим собью.
– Какой может быть режим в самолете? – передумав спать, опять заговорил Вольнов после довольно продолжительной паузы. Видимо, до него долго доходило странное заявление американки о каком-то там режиме.
– Режим должен быть везде, – резонно ответила она бодрым голосом. Спать ей не хотелось. – Особенно после самолета. Прилетим, поеду к массажисту, а утром пробежка.
– Да-а, женщины удивительные существа. Выживаемость на грани фантастики. Я бы завтра никуда не побежал, даже если бы меня суд к этому приговорил.
– Выносливость – признак хорошей породы.
– Значит, на ипподроме меня бы забраковали, – усмехнулся Вольнов.
– Главное, что бизнес вас не бракует. Столько лет – и на коне, – без тени лести заметила Люси.
– Бизнес – это, конечно, хорошо. Только вот…
В это время стюардессы стали разносить завтрак, что очень порадовало Вольнова.
– Отлично, а то я уже проголодался. Не кормили часа три или даже четыре.
– Да, так и до голодного обморока недалеко, – засмеялась Люси.
Многие пассажиры спали. У наших героев было такое чувство, что они летят в самолете одни. Приятное ощущение, будто совершают что-то недозволенное, а потому безумно их радующее. Как шкодливые дети, которые, проснувшись посреди ночи, пробрались на кухню, чтобы съесть весь шоколад. Этот ранний завтрак почему-то доставил им обоим огромное удовольствие и дал необычайно радостный настрой.
– Так что именно вы имели в виду, говоря «только вот…»?
– Когда? – не сразу понял Вольнов.
– Ну до того, как мы совершенно безответственно объедались в ночи.
– Секундочку, мы позавтракали. Ужин-то мы отдали врагу. Сделали все как надо. Завтрак схомячили сами.
– Да мы и похожи, наверное, были на двух хомяков. Итак, «только вот…».
– Только вот в трамвае на меня больше не смотрят, – улыбаясь, томно проговорил Вольнов.
– Ах вот почему вы летаете самолетами!
– Именно. Трамваи в Индонезию не ходят. Знаете, это Блок так говорил, когда заметил, что стал стареть. Он ведь с большой любовью относился к своей наружности. Очень ценил. Впрочем, вы вряд ли его знаете. У вас в Америке свои поэты.
– О! Похвально. Все же корни дают о себе знать. Жаль, что не могу принять на свой счет.
– Корни здесь ни при чем. Я училась в Колумбийском университете, и у нас был великолепный профессор по мировой литературе. Русские поэты и писатели читали лекции по русской литературе. Мы прекрасно информированы. Но отчего же такая низкая самооценка?
– Отчего? От времени. От его безжалостной быстротечности. У меня та же беда. Уже не смотрят.
– Я думаю, вы кокетничаете. Вы, несомненно, по трамваям-то не ездите. Все больше на машине самого что ни на есть представительского класса. А в такой машине и бедный Александр Александрович не перестал бы пользоваться успехом, доживи он хоть до восьмидесяти лет.
– Так я вам понравился только из-за машины?
– Кто это вам сказал, что вы мне понравились? – рассмеялась Люси. – А я-то переживала, что у вас низкая самооценка. Какой там…
– Конечно понравился, и самооценка тут ни при чем. Вы провели со мной всю ночь. Мы вместе позавтракали. Вы считаете, что это не повод для знакомства? – В голосе Вольнова появились бархатные нотки.
– И правда всю ночь, – невольно смутилась Люси, что ей на самом деле было не очень свойственно. – Да, что-то я сегодня разговорилась. Вам говорить не хотелось, так я болтала за двоих. Обычно я не так словоохотлива.
– Что ж, как выяснилось, мы остановимся в одном отеле. Все только начинается. Посмотрим, насколько вы объективно себя оцениваете.
– Вы думаете, наша совместная ночь будет иметь продолжение?
– Как честный человек, я просто обязан так думать.
В салоне самолета стало заметно оживленнее. Пассажиры просыпались, прохаживались, разминая затекшие конечности, стюардессы разносили соки, чай, кофе, завтраки. Проснулась и Матильда.
– Я найду вас, – одними губами сказал Вольнов, улыбнувшись Люси, и закрыл глаза, сделав вид, что спит.
Люси улыбнулась в ответ, тоже закрыла глаза и мгновенно провалилась в сон. Очнулась она, лишь почувствовав, как шасси коснулись земли, самолет затрясло, словно телегу на кочках. Эта тряска приятно бодрила после двенадцатичасового перелета. В такие моменты миссис Магвайер физически ощущала, как к ней возвращаются жизненные силы. Она оживала, будто забытый на солнце срезанный цветок, который наконец-то поставили в воду. Сердце, весь полет прижатое к лопатке тяжелой рукой ожидания турбулентности и прочих ужасов, навеянных блокбастерами, начинает радостно биться, хочется вскочить и сразу бежать на свободу, целовать землю от радости возвращения в целости и сохранности.
Люси панически боялась летать, но не признавалась в этом даже самой себе. Летать-то приходилось много и часто. Но каждый раз, садясь в самолет, она испытывала чувство неизмеримой тоски, какую наверняка переживают герои сказок, которых огромные птицы, держа клювом за шиворот, зачем-то перетаскивают через океан. Она чувствовала себя такой же маленькой сказочной героиней, болтающейся в клюве огромного животного. А вдруг тот захочет чихнуть? В томительном ожидании завершения полета воображение подбрасывало все новые и новые вопросы, рисовало жуткие картины. И так всегда.
Люси благодарно взглянула на своего попутчика, который продолжал безмятежно спать. Благодаря ему на этот раз она легко пережила свои страхи, что, правда, никоим образом не уменьшило ее радости от окончания столь долгого перелета.
На этом, казалось бы, дорожное знакомство и закончилось.
1 2 3 4 5