Еще добавил несколько раз, посильнее, чтобы прочувствовал, и говорит: если уж провинился, то надо быть мужественным. Еще всыпал — у меня даже дух захватило, но я смолчал. Розгами больнее, чем ремнем, — вздохнул Ленька. — Ну, и, в общем, выпорол меня как следует. Всего я получил пятьдесят ударов розгой, и все вытерпел молча, — закончил Ленька с достоинством.
— Больно было? — спросил я сочувственно.
— Конечно, больно, а ты как думаешь? — Он поднял с земли какой-то прутик и стегнул легонько меня по спине: и то вышло немножко больно, я даже тихонько вскрикнули зажмурился. — Вот… а он меня в полную силу, — заключил Ленька.
Мы немножко полежали молча. Я был взволновал, живо представляя себе Леньку, обнаженного, на скамье, под розгами, при каждом ударе оставляющими на его теле ярко — красные полосы, представил, как он послушно и как мужественно молча переносит наказание — и я почувствовал, что немножко виноват перед ним.
— Мне тоже, наверное, следовало бы всыпать хорошенько, для воспитания, — сказал я, сладко потягиваясь на траве. — Ленька, ведь вообще-то мы оба виноваты в том, что вчера поздно вернулись домой. Мы ведь вместе гуляли. Даже получается, что я больше виноват — ты ведь сначала меня провожал домой, а досталось тебе одному. В действительности, нас двоих надо было высечь, меня даже больше, а так вышло, что ты пострадал за меня. Это же нечестно. Меня надо было первого…
— Ну что ты, — Ленька искренне удивился. — Кто же посмеет прикоснуться к тебе, к твоему телу? Ты же это… наследник, и все такое… — Он это сказал совсем не насмешливо, а, наоборот, серьезно и даже с нежностью, так, что мне еще больше стало неловко перед ним. Ленька продолжал: — А твой отец уж точно никогда тебя не тронет. Ты, получается, вроде как сделан из золота… — он улыбнулся, взглянув на меня.
— Все равно нечестно, — сказал я. — Но мы это исправим…
От нашего разговора усталость как рукой сняло. Наоборот, я ощущал прилив новой энергии. Я вскочил на ноги, деловито поправляя плавки, потянулся, закидывая руки за голову, пробежался, сделал два раза «колесо». Ленька вскочил вслед за мной.
— Хорошо бы сейчас выкупаться, — сказал я мечтательно.
— Точно, — отозвался Ленька. — Пошли купаться на бензоколонку! — предложил он.
— Пошли!
Бензоколонка находилась на другой стороне яблоневого сада. Там была такая штука, не знаю, как она правильно называется, но из нее наполняют поливальные машины. И нам, и другим ребятам не раз случалось летом плескаться под ее ледяными струями. Мы надежно спрятали наши вещи и одежду в кустах, среди ветвей, и как были, босые, в одних плавках, пошли сквозной тропинкой в зеленом сумраке тесно смыкающихся ветвей, гнущихся под тяжестью зеленых еще яблок, словно мы с Ленькой было в раю…
— Интересно, их уже можно есть? — подумал вслух Ленька.
«Собственно, почему нет? — подумал я, — конечно, можно, хотя им еще далеко до созревания». Ленька, между тем сказал:
— Знаешь, я всегда думал: кто вообще определяет, какие плоды предназначены для еды, а какие — нет? А если нам больше нравятся другие плоды? Зеленые иногда намного лучше красных, как-то свежее… Так нет, нельзя, не принято, будут ругаться. А кто-нибудь обязательно соберет и съест… А другие просто упадут и сгниют… — o Так, болтая, он протянул руку, сорвал яблоко у себя над головой и с хрустом откусил кусочек. — Знаешь, как вкусно! Попробуй!
«И мы станем, как боги», — подумал я, беря запретное яблоко из его руки.
У яблока был такой терпкий, вяжущий, очень юный и, вместе с тем, немножко грустный вкус. И сразу захотелось еще. Ленька тем временем сорвал несколько штук, я последовал его примеру — благо, в саду не было видно никого, кроме нас, даже змея, как ни странно… Так, грызя зеленые яблоки, мы пересекли яблоневый сад, и вышли к бензоколонке.
Эта самая штука, стоящая несколько поодаль от бензозаправочной станции, была, по счастью включена, и густая струя воды с шумом хлестала по мокрым камням, стекая в канаву по грязному алюминиевому водостоку. Все вокруг было забрызгано водой и сверкало всеми цветами радуги (возможно, из-за примеси разлившегося машинного масла). Я первый с криком восторга и ужаса, кинулся под эту ледяную струю, разбрасывая во все стороны тучи брызг. Ленька бросился вслед за мной. Ледяная вода, как огонь, обжигала наши разгоряченные тела. Мы кружились, то, отскакивая, то, снова бросаясь под этот душ, брызгая друг на друга, шлепая босыми ногами по холодным, ребристым мокрым камням, серым и розовым. Водители машин с улыбками глядели на нас, слушая наши восторженные вопли. Наплескавшись вдоволь, мы выбрались на сухое место. Вода стекала с нас ручьями, по всему телу, с намокших волос.
— Простудитесь, черти, — крикнул пожилой заправщик.
Ленька махнул рукой в ответ:
— Ничего, не простудимся! Мы сейчас обсохнем. Наоборот, теперь хорошо: солнце голову не напечет.
Мы, не спеша, обсыхая на ходу, двинулись в обратный пусть через яблоневый сад — за нашими вещами.
Сняв мокрые плавки, мы надели наши костюмы прямо на голое тело (так приятно и легко!) и привели себя в порядок. Ленька подхватил сумку и ракетки. Пора было возвращаться к городской жизни. И мы уже чувствовали, что проголодались. Остановившись на улице возле зеркальной витрины, мы внимательно оглядели свои отражения, причесали, как следует наши влажные волосы, и вошли в кафе на углу — небольшое, но вполне солидное и дорогое кафе в мексиканском стиле, куда мы часто ходили с отцом.
В маленьком уютном зальчике было почти безлюдно.
Зеленое солнце проникало сквозь полузадернутые занавески на высоких окнах. Тихо звучала латиноамериканская музыка. За стойкой, на фоне зеркальных полок с разноцветными бутылками, скучал одинокий бармен. Над танцполом, за стеклянным окошком, ди-джей с бородкой, в наушниках, что-то перебирал за пультом, готовясь к вечеру.
Мы выбрали угловой столик у окна, под высокой развесистой пальмой — словно испытывали неосознанное желание куда-то спрятаться. Прямо над нашими головами покачивались ее тяжелые листья. Теперь мне казалось, что из Москвы мы перенеслись куда-нибудь в Гватемалу или, может быть, в какой-нибудь мой сон. Того официанта, что обычно обслуживал нас с отцом нигде не было видно, и бармен за стойкой был незнакомый. «Наверное, — подумал я, — работает другая смена». Это мне не очень понравилось. Я вынул из кармана бумажник и незаметно передал Леньке.
— Возьми! Ты будешь заказывать. — Он понимающе кивнул. Нам обоим было всего по шестнадцать, но все-таки Ленька выглядел немного постарше меня.
Зеленое солнце навевало шалые мысли. Хотелось купаться, загорать, сидеть в кафе под пальмой, слушать музыку, смотреть на серьезного, строгого Леньку в белом костюме, гулять, танцевать… Хотелось все, что угодно, только не хотелось, ох, как не хотелось думать о том, что завтра начинается учебный год…
К нашему столику подошел незнакомый, молодой официант в белой рубашке с галстуком — бабочкой, внимательно разглядывая нас по очереди. Я притих, скромно опустив ресницы. Ленька взял из его рук меню и углубился в его изучение. Мы переглянулись.
— Что будете заказывать? — спросил официант очень любезно.
— Пожалуйста, две порции фруктового салата с взбитыми сливками, — Ленька вопросительно взглянул на меня.
Я утвердительно кивнул. — Две порции шоколадного мороженого с фруктовым джемом и с орехами. Лимоны в сахаре. — Стараясь, чтобы его голос звучал как можно более внушительно, он добавил: — И проследите, чтобы взбитых сливок в салат положили больше. Официант кивнул, записывая.
— Из напитков, что будете брать? — спросил он скорее утвердительно, чем вопросительно. Мне, после жаркого дня очень хотелось моего любимого апельсинового сока, но официант имел ввиду крепкие напитки. Я вспомнил, как отец говорил, что здесь тех, кто не берет алкогольных напитков, и не считают за посетителей (мне не пришло в голову, что он выдумал эту отговорку затем, чтобы взять себе пива к ужину). Официант повторил вопрос. Ленька посмотрел на меня беспокойно. Я снова утвердительно кивнул.
«В конце концов, — подумал я, — у нас последний день. Пусть все течет, как течет. Помирать, так с музыкой».
— Пожалуйста, — сказал Ленька, уже войдя во вкус, — дайте два больших вишневых коктейля с лимоном и со льдом. Потом посмотрим, что дальше.
Официант, услышав это «потом», стал еще любезнее.
— Молодой человек, — обратился он к Леньке почти торжественно. — По случаю начала учебного года у нас для студентов и старшеклассников — особое обслуживание. Может быть, желаете купить цветы для вашей барышни? — он слегка поклонился в мою сторону.
— Простите, что? — удивленно переспросил мой Друг.
— Не желаете купить цветы для Вашей милой барышни?
Немая сцена.
Официант ласково смотрел на Леньку. Ленька ошеломленно взглянул на меня. Я — на него. Он — опять на официанта.
Пауза.
— Желаем, — неожиданно ответил я своим звонким голосом: — Принесите нам, пожалуйста, букет белых хризантем, или, что там у вас есть.
Официант галантно мне поклонился и отошел. Ленька, закрыв лицо руками, сотрясался в беззвучном смехе. Отсмеявшись, он сказал:
— Я как-то не понял его сначала. А ведь, правда, Женя, ты такой… как бы это сказать… Тоненький, нежный. Твои волосы, твои ресницы, румянец на щеках… Так значит, тебе нравятся белые хризантемы?
— Не знаю, — ответил я, тоже со смехом. — Это я только что придумал… — Это был единственный раз, когда я сам себе дарил цветы. Вообще-то получилось удачно, насчет барышни. Иначе они, чего доброго, могли бы нас и выгнать.
…Вишневый коктейль в высоких стаканах, с кубиками льда и ломтиками лимона был очень легкий, но после двухчасовой игры в бадминтон на свежем воздухе, после прогулки и купания, он сразу ударил нам в голову, и я почувствовало, как по всему моему телу разливается приятное тепло. Мы с аппетитом поглощали замечательное шоколадное мороженое с хрустящими орехами и джемом, лимоны в сахарном сиропе, прекрасный фруктовый салат, составленный из кусочков ананасов, бананов, персиков, над которыми, как снежный сугроб, возвышались взбитые сливки. На столе перед нами стоял большой букет белых хризантем в хрустальной вазе. Мы оба стали оживленными и раскованными еще более, чем обычно, мы смеялись и болтали без умолку. Так хорошо было… Время летело незаметно. Приближался вечер, за окном смеркалось. Зеленое солнце исчезло, и его сменил приглушенный малиновый свет ламп. Кафе постепенно наполнялось вечерними посетителями, становилось оживленнее. Музыка стала громче. Между столиками появились первые танцующие пары. Но никакого шума, ничего непристойного не было. Это кафе всегда славилось уютной, спокойной обстановкой — не случайно такой человек, как мой отец, был здесь постоянным гостем, а он куда попало не пойдет. Мы допили коктейль. К нам подошел официант.
— Прикажете подать чего-нибудь еще? Или желаете расплатиться?
Мы действительно, сами не заметили, как пролетело время, как мы доели и допили все. Я грустно улыбнулся и посмотрел на Леньку.
— Так не хочется уходить!..
— Ни в коем случае! — живо отозвался официант. — Приятный вечер только начинается. Может быть, прикажете подать горячее? — обратился он к Леньке.
Тот взглянул на меня.
«А, в самом деле, — подумал я, — почему нам не взять, например, цыпленка, или жаркое, или мясо на ребрышках? Мы провели такой день, мы зверски проголодались, эти сладкие закуски только раздразнили наш аппетит, и, главное, я совершенно не хотел отсюда уходить!» И я снова утвердительно кивнул.
Ленька сделал большой заказ. Через некоторое время нам принесли хлеб, зелень, жареную картошку с острым соусом, и отдельно две порции восхитительно пахнущего стейка с кровью.
— Какое вино будете заказывать к мясу? — спросил официант. Мы переглянулись, пожали плечами — и, вообще, не много ли для нас? — В таком случае рекомендую вот это, — он указал нам какое-то название в винной карте. Это было испанское красное крепленое вино, хорошее и дорогое.
Я согласился — почему бы и нет? Семь бед — один ответ. Мне хотелось, чтобы было весело.
Официант немедленно принес нам бутылку.
Перед тем, как удалиться, он зажег на нашем столе две высокие свечи. Это было как раз то, что нужно. Я смотрел, как весело сверкали глаза Леньки, как отражается в них пламя свечей. Мы совсем спрятались под листьями пальмы, в малиновом полумраке зала.
— Ну, Женька, тебе это дорого обойдется!
— Что ты хочешь сказать? — у меня приятно дрогнуло сердце.
— Я хочу сказать, что ты потратил целую кучу денег. Ты хоть обращаешь внимание, сколько все это стоит? — Я махнул рукой, подумаешь, какие мелочи! — Мне просто неловко, — объяснил мой друг. — Ты за все платишь сам, я даже не могу принять участие.
— Что ты, Леня, — я улыбнулся, — я же их тоже не заработал. Это как бы и не мои деньги, а просто счастливый случай! Значит, ты имеешь на него такое же право, как и я! — Я рассмеялся, он — тоже, вместе со мной.
— Все равно, Женя, спасибо, — проникновенно сказал Ленька, чуть захмелевший и такой красивый. — Мы гак здорово провели эти два дня. Хорошо было… Я хотел сказать… — начал он и густо покраснел, что было видно даже сквозь загар и малиновый полумрак зала. — У меня есть немного денег, совсем чуть-чуть. Женя, тебе нравятся белые хризантемы, позволь я заплачу хотя бы за них? Если у меня хватит… Пусть это будет тебе от меня хотя бы частичная благодарность за все. — Он неловко улыбнулся. — Ты меня прямо совсем избаловал!
— Что ты, спасибо! — прошептал я, тоже улыбаясь. Я был растроган до глубины души. Голова моя кружилась от испанского вина и музыки, я был счастлив, я был готов расцеловать его прямо здесь, при всех. — Это не я тебя избаловал, а ты меня всего одарил цветами… на все свои деньги. — Я придвинул к себе хрустальную вазу и спрятал лицо в бледно — душистое облако хризантем, издающее запах ночной реки и влажной, холодной травы. Откуда у меня эти грезы?..
«Сегодня наш последний день, — думал я, — вот уже и сумерки за окном. Зеленое солнце отправилось спать.
Неужели все уже кончается? А, собственно, почему кончается? Ну, подумаешь, кончилось лето, это ведь еще не конец жизни. Начнется школа, мы будем опять сидеть за одной партой, будем вместе рисовать, гулять, плавать в бассейне, будет светить солнце. Почему же опять, среди этих малиновых ламп, среди этих свечей и музыки в моем сердце опять просыпается грусть? Ленька, Ленька, — думал я, — если бы только было можно, я бы одарил тебя всеми цветами мира всех цветов радуги и всем, что мог бы сделать, как наследник, действующий компаньон и держатель акций… это уже серьезнее. Я бы отправился с тобой далеко — далеко, на Зачарованный остров, где никто не будет указывать, что нам можно делать и что — нельзя. Я взял бы тебя за руку и пел бы тебе песни — все, какие знаю, на русском и на английском языке. О, муки! Почему я должен молчать?! Почему некоторые наши ровесники — вульгарные, грубые мальчишки с бутылками пива — уже сейчас гуляют с девчонками, нашими же сверстницами, и открыто, не таясь, почти напоказ, целуются с ними прямо на улице — и ничего, все вокруг только улыбаются и радуются за них? Почему же мы, тихие, нежные, довольно милые создания, главное, совершенно безобидные для общества, послушные дети своих родителей, юные спортсмены и художники, боимся не то что вымолвить слово, но даже и взглянуть друг на друга неосторожно, опасаясь насмешек и позора со стороны, и главное — стыдясь друг друга и самих себя? Почему, почему?.. Как я хочу, Ленька, быть с тобой вместе все время, никогда не разлучаясь! Я смотрю на твое лицо, освещенное пламенем свечей, и я почти уверен, что ты тоже хочешь этого. Я же вижу, я же чувствую». — И неожиданно для меня самого, в моей душе откуда-то возникает и крепнет уверенность, неумолимая, как смерть — придет время, и мы будем всегда вместе, вот так, как сейчас, и еще ближе… Все это молнией пронеслось у меня в голове, пока Ленька глядел с улыбкой, как я купаю лицо в хризантемах.
…Звучала музыка, пары двигались на танцполе. Я чувствовал, что пора отодвинуть рукав и взглянуть на часы, но мне не хотелось этого делать. За окном уже было довольно сумеречно, взошла луна. Я видел, как она отражается в хрустальной поверхности моего пустого бокала. Наш разговор утих. Латиноамериканская музыка навевала какие-то странные, непонятные мечты. Мы доели кровавый стейк. Я налил еще вина — себе и Леньке. Мы чокнулись. Бокалы издали мелодичный звон.
— За нашу дружбу, — сказал Леонид тихо. Я кивнул.
— Извините, пожалуйста, — вдруг услышали мы мужской голос и быстро оглянулись. Рядом стоял высокий кавказец с усами, в замшевом рыжем пиджаке, и обращался к Леньке. — Извините, пожалуйста, могу ли я пригласить вашу девушку на танец?
Ну это уже начиналась комедия. Я замер. Ленька широко раскрыл глаза, в смятении посмотрел на меня, потом — на кавказца, опять на меня и, наконец, ответил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
— Больно было? — спросил я сочувственно.
— Конечно, больно, а ты как думаешь? — Он поднял с земли какой-то прутик и стегнул легонько меня по спине: и то вышло немножко больно, я даже тихонько вскрикнули зажмурился. — Вот… а он меня в полную силу, — заключил Ленька.
Мы немножко полежали молча. Я был взволновал, живо представляя себе Леньку, обнаженного, на скамье, под розгами, при каждом ударе оставляющими на его теле ярко — красные полосы, представил, как он послушно и как мужественно молча переносит наказание — и я почувствовал, что немножко виноват перед ним.
— Мне тоже, наверное, следовало бы всыпать хорошенько, для воспитания, — сказал я, сладко потягиваясь на траве. — Ленька, ведь вообще-то мы оба виноваты в том, что вчера поздно вернулись домой. Мы ведь вместе гуляли. Даже получается, что я больше виноват — ты ведь сначала меня провожал домой, а досталось тебе одному. В действительности, нас двоих надо было высечь, меня даже больше, а так вышло, что ты пострадал за меня. Это же нечестно. Меня надо было первого…
— Ну что ты, — Ленька искренне удивился. — Кто же посмеет прикоснуться к тебе, к твоему телу? Ты же это… наследник, и все такое… — Он это сказал совсем не насмешливо, а, наоборот, серьезно и даже с нежностью, так, что мне еще больше стало неловко перед ним. Ленька продолжал: — А твой отец уж точно никогда тебя не тронет. Ты, получается, вроде как сделан из золота… — он улыбнулся, взглянув на меня.
— Все равно нечестно, — сказал я. — Но мы это исправим…
От нашего разговора усталость как рукой сняло. Наоборот, я ощущал прилив новой энергии. Я вскочил на ноги, деловито поправляя плавки, потянулся, закидывая руки за голову, пробежался, сделал два раза «колесо». Ленька вскочил вслед за мной.
— Хорошо бы сейчас выкупаться, — сказал я мечтательно.
— Точно, — отозвался Ленька. — Пошли купаться на бензоколонку! — предложил он.
— Пошли!
Бензоколонка находилась на другой стороне яблоневого сада. Там была такая штука, не знаю, как она правильно называется, но из нее наполняют поливальные машины. И нам, и другим ребятам не раз случалось летом плескаться под ее ледяными струями. Мы надежно спрятали наши вещи и одежду в кустах, среди ветвей, и как были, босые, в одних плавках, пошли сквозной тропинкой в зеленом сумраке тесно смыкающихся ветвей, гнущихся под тяжестью зеленых еще яблок, словно мы с Ленькой было в раю…
— Интересно, их уже можно есть? — подумал вслух Ленька.
«Собственно, почему нет? — подумал я, — конечно, можно, хотя им еще далеко до созревания». Ленька, между тем сказал:
— Знаешь, я всегда думал: кто вообще определяет, какие плоды предназначены для еды, а какие — нет? А если нам больше нравятся другие плоды? Зеленые иногда намного лучше красных, как-то свежее… Так нет, нельзя, не принято, будут ругаться. А кто-нибудь обязательно соберет и съест… А другие просто упадут и сгниют… — o Так, болтая, он протянул руку, сорвал яблоко у себя над головой и с хрустом откусил кусочек. — Знаешь, как вкусно! Попробуй!
«И мы станем, как боги», — подумал я, беря запретное яблоко из его руки.
У яблока был такой терпкий, вяжущий, очень юный и, вместе с тем, немножко грустный вкус. И сразу захотелось еще. Ленька тем временем сорвал несколько штук, я последовал его примеру — благо, в саду не было видно никого, кроме нас, даже змея, как ни странно… Так, грызя зеленые яблоки, мы пересекли яблоневый сад, и вышли к бензоколонке.
Эта самая штука, стоящая несколько поодаль от бензозаправочной станции, была, по счастью включена, и густая струя воды с шумом хлестала по мокрым камням, стекая в канаву по грязному алюминиевому водостоку. Все вокруг было забрызгано водой и сверкало всеми цветами радуги (возможно, из-за примеси разлившегося машинного масла). Я первый с криком восторга и ужаса, кинулся под эту ледяную струю, разбрасывая во все стороны тучи брызг. Ленька бросился вслед за мной. Ледяная вода, как огонь, обжигала наши разгоряченные тела. Мы кружились, то, отскакивая, то, снова бросаясь под этот душ, брызгая друг на друга, шлепая босыми ногами по холодным, ребристым мокрым камням, серым и розовым. Водители машин с улыбками глядели на нас, слушая наши восторженные вопли. Наплескавшись вдоволь, мы выбрались на сухое место. Вода стекала с нас ручьями, по всему телу, с намокших волос.
— Простудитесь, черти, — крикнул пожилой заправщик.
Ленька махнул рукой в ответ:
— Ничего, не простудимся! Мы сейчас обсохнем. Наоборот, теперь хорошо: солнце голову не напечет.
Мы, не спеша, обсыхая на ходу, двинулись в обратный пусть через яблоневый сад — за нашими вещами.
Сняв мокрые плавки, мы надели наши костюмы прямо на голое тело (так приятно и легко!) и привели себя в порядок. Ленька подхватил сумку и ракетки. Пора было возвращаться к городской жизни. И мы уже чувствовали, что проголодались. Остановившись на улице возле зеркальной витрины, мы внимательно оглядели свои отражения, причесали, как следует наши влажные волосы, и вошли в кафе на углу — небольшое, но вполне солидное и дорогое кафе в мексиканском стиле, куда мы часто ходили с отцом.
В маленьком уютном зальчике было почти безлюдно.
Зеленое солнце проникало сквозь полузадернутые занавески на высоких окнах. Тихо звучала латиноамериканская музыка. За стойкой, на фоне зеркальных полок с разноцветными бутылками, скучал одинокий бармен. Над танцполом, за стеклянным окошком, ди-джей с бородкой, в наушниках, что-то перебирал за пультом, готовясь к вечеру.
Мы выбрали угловой столик у окна, под высокой развесистой пальмой — словно испытывали неосознанное желание куда-то спрятаться. Прямо над нашими головами покачивались ее тяжелые листья. Теперь мне казалось, что из Москвы мы перенеслись куда-нибудь в Гватемалу или, может быть, в какой-нибудь мой сон. Того официанта, что обычно обслуживал нас с отцом нигде не было видно, и бармен за стойкой был незнакомый. «Наверное, — подумал я, — работает другая смена». Это мне не очень понравилось. Я вынул из кармана бумажник и незаметно передал Леньке.
— Возьми! Ты будешь заказывать. — Он понимающе кивнул. Нам обоим было всего по шестнадцать, но все-таки Ленька выглядел немного постарше меня.
Зеленое солнце навевало шалые мысли. Хотелось купаться, загорать, сидеть в кафе под пальмой, слушать музыку, смотреть на серьезного, строгого Леньку в белом костюме, гулять, танцевать… Хотелось все, что угодно, только не хотелось, ох, как не хотелось думать о том, что завтра начинается учебный год…
К нашему столику подошел незнакомый, молодой официант в белой рубашке с галстуком — бабочкой, внимательно разглядывая нас по очереди. Я притих, скромно опустив ресницы. Ленька взял из его рук меню и углубился в его изучение. Мы переглянулись.
— Что будете заказывать? — спросил официант очень любезно.
— Пожалуйста, две порции фруктового салата с взбитыми сливками, — Ленька вопросительно взглянул на меня.
Я утвердительно кивнул. — Две порции шоколадного мороженого с фруктовым джемом и с орехами. Лимоны в сахаре. — Стараясь, чтобы его голос звучал как можно более внушительно, он добавил: — И проследите, чтобы взбитых сливок в салат положили больше. Официант кивнул, записывая.
— Из напитков, что будете брать? — спросил он скорее утвердительно, чем вопросительно. Мне, после жаркого дня очень хотелось моего любимого апельсинового сока, но официант имел ввиду крепкие напитки. Я вспомнил, как отец говорил, что здесь тех, кто не берет алкогольных напитков, и не считают за посетителей (мне не пришло в голову, что он выдумал эту отговорку затем, чтобы взять себе пива к ужину). Официант повторил вопрос. Ленька посмотрел на меня беспокойно. Я снова утвердительно кивнул.
«В конце концов, — подумал я, — у нас последний день. Пусть все течет, как течет. Помирать, так с музыкой».
— Пожалуйста, — сказал Ленька, уже войдя во вкус, — дайте два больших вишневых коктейля с лимоном и со льдом. Потом посмотрим, что дальше.
Официант, услышав это «потом», стал еще любезнее.
— Молодой человек, — обратился он к Леньке почти торжественно. — По случаю начала учебного года у нас для студентов и старшеклассников — особое обслуживание. Может быть, желаете купить цветы для вашей барышни? — он слегка поклонился в мою сторону.
— Простите, что? — удивленно переспросил мой Друг.
— Не желаете купить цветы для Вашей милой барышни?
Немая сцена.
Официант ласково смотрел на Леньку. Ленька ошеломленно взглянул на меня. Я — на него. Он — опять на официанта.
Пауза.
— Желаем, — неожиданно ответил я своим звонким голосом: — Принесите нам, пожалуйста, букет белых хризантем, или, что там у вас есть.
Официант галантно мне поклонился и отошел. Ленька, закрыв лицо руками, сотрясался в беззвучном смехе. Отсмеявшись, он сказал:
— Я как-то не понял его сначала. А ведь, правда, Женя, ты такой… как бы это сказать… Тоненький, нежный. Твои волосы, твои ресницы, румянец на щеках… Так значит, тебе нравятся белые хризантемы?
— Не знаю, — ответил я, тоже со смехом. — Это я только что придумал… — Это был единственный раз, когда я сам себе дарил цветы. Вообще-то получилось удачно, насчет барышни. Иначе они, чего доброго, могли бы нас и выгнать.
…Вишневый коктейль в высоких стаканах, с кубиками льда и ломтиками лимона был очень легкий, но после двухчасовой игры в бадминтон на свежем воздухе, после прогулки и купания, он сразу ударил нам в голову, и я почувствовало, как по всему моему телу разливается приятное тепло. Мы с аппетитом поглощали замечательное шоколадное мороженое с хрустящими орехами и джемом, лимоны в сахарном сиропе, прекрасный фруктовый салат, составленный из кусочков ананасов, бананов, персиков, над которыми, как снежный сугроб, возвышались взбитые сливки. На столе перед нами стоял большой букет белых хризантем в хрустальной вазе. Мы оба стали оживленными и раскованными еще более, чем обычно, мы смеялись и болтали без умолку. Так хорошо было… Время летело незаметно. Приближался вечер, за окном смеркалось. Зеленое солнце исчезло, и его сменил приглушенный малиновый свет ламп. Кафе постепенно наполнялось вечерними посетителями, становилось оживленнее. Музыка стала громче. Между столиками появились первые танцующие пары. Но никакого шума, ничего непристойного не было. Это кафе всегда славилось уютной, спокойной обстановкой — не случайно такой человек, как мой отец, был здесь постоянным гостем, а он куда попало не пойдет. Мы допили коктейль. К нам подошел официант.
— Прикажете подать чего-нибудь еще? Или желаете расплатиться?
Мы действительно, сами не заметили, как пролетело время, как мы доели и допили все. Я грустно улыбнулся и посмотрел на Леньку.
— Так не хочется уходить!..
— Ни в коем случае! — живо отозвался официант. — Приятный вечер только начинается. Может быть, прикажете подать горячее? — обратился он к Леньке.
Тот взглянул на меня.
«А, в самом деле, — подумал я, — почему нам не взять, например, цыпленка, или жаркое, или мясо на ребрышках? Мы провели такой день, мы зверски проголодались, эти сладкие закуски только раздразнили наш аппетит, и, главное, я совершенно не хотел отсюда уходить!» И я снова утвердительно кивнул.
Ленька сделал большой заказ. Через некоторое время нам принесли хлеб, зелень, жареную картошку с острым соусом, и отдельно две порции восхитительно пахнущего стейка с кровью.
— Какое вино будете заказывать к мясу? — спросил официант. Мы переглянулись, пожали плечами — и, вообще, не много ли для нас? — В таком случае рекомендую вот это, — он указал нам какое-то название в винной карте. Это было испанское красное крепленое вино, хорошее и дорогое.
Я согласился — почему бы и нет? Семь бед — один ответ. Мне хотелось, чтобы было весело.
Официант немедленно принес нам бутылку.
Перед тем, как удалиться, он зажег на нашем столе две высокие свечи. Это было как раз то, что нужно. Я смотрел, как весело сверкали глаза Леньки, как отражается в них пламя свечей. Мы совсем спрятались под листьями пальмы, в малиновом полумраке зала.
— Ну, Женька, тебе это дорого обойдется!
— Что ты хочешь сказать? — у меня приятно дрогнуло сердце.
— Я хочу сказать, что ты потратил целую кучу денег. Ты хоть обращаешь внимание, сколько все это стоит? — Я махнул рукой, подумаешь, какие мелочи! — Мне просто неловко, — объяснил мой друг. — Ты за все платишь сам, я даже не могу принять участие.
— Что ты, Леня, — я улыбнулся, — я же их тоже не заработал. Это как бы и не мои деньги, а просто счастливый случай! Значит, ты имеешь на него такое же право, как и я! — Я рассмеялся, он — тоже, вместе со мной.
— Все равно, Женя, спасибо, — проникновенно сказал Ленька, чуть захмелевший и такой красивый. — Мы гак здорово провели эти два дня. Хорошо было… Я хотел сказать… — начал он и густо покраснел, что было видно даже сквозь загар и малиновый полумрак зала. — У меня есть немного денег, совсем чуть-чуть. Женя, тебе нравятся белые хризантемы, позволь я заплачу хотя бы за них? Если у меня хватит… Пусть это будет тебе от меня хотя бы частичная благодарность за все. — Он неловко улыбнулся. — Ты меня прямо совсем избаловал!
— Что ты, спасибо! — прошептал я, тоже улыбаясь. Я был растроган до глубины души. Голова моя кружилась от испанского вина и музыки, я был счастлив, я был готов расцеловать его прямо здесь, при всех. — Это не я тебя избаловал, а ты меня всего одарил цветами… на все свои деньги. — Я придвинул к себе хрустальную вазу и спрятал лицо в бледно — душистое облако хризантем, издающее запах ночной реки и влажной, холодной травы. Откуда у меня эти грезы?..
«Сегодня наш последний день, — думал я, — вот уже и сумерки за окном. Зеленое солнце отправилось спать.
Неужели все уже кончается? А, собственно, почему кончается? Ну, подумаешь, кончилось лето, это ведь еще не конец жизни. Начнется школа, мы будем опять сидеть за одной партой, будем вместе рисовать, гулять, плавать в бассейне, будет светить солнце. Почему же опять, среди этих малиновых ламп, среди этих свечей и музыки в моем сердце опять просыпается грусть? Ленька, Ленька, — думал я, — если бы только было можно, я бы одарил тебя всеми цветами мира всех цветов радуги и всем, что мог бы сделать, как наследник, действующий компаньон и держатель акций… это уже серьезнее. Я бы отправился с тобой далеко — далеко, на Зачарованный остров, где никто не будет указывать, что нам можно делать и что — нельзя. Я взял бы тебя за руку и пел бы тебе песни — все, какие знаю, на русском и на английском языке. О, муки! Почему я должен молчать?! Почему некоторые наши ровесники — вульгарные, грубые мальчишки с бутылками пива — уже сейчас гуляют с девчонками, нашими же сверстницами, и открыто, не таясь, почти напоказ, целуются с ними прямо на улице — и ничего, все вокруг только улыбаются и радуются за них? Почему же мы, тихие, нежные, довольно милые создания, главное, совершенно безобидные для общества, послушные дети своих родителей, юные спортсмены и художники, боимся не то что вымолвить слово, но даже и взглянуть друг на друга неосторожно, опасаясь насмешек и позора со стороны, и главное — стыдясь друг друга и самих себя? Почему, почему?.. Как я хочу, Ленька, быть с тобой вместе все время, никогда не разлучаясь! Я смотрю на твое лицо, освещенное пламенем свечей, и я почти уверен, что ты тоже хочешь этого. Я же вижу, я же чувствую». — И неожиданно для меня самого, в моей душе откуда-то возникает и крепнет уверенность, неумолимая, как смерть — придет время, и мы будем всегда вместе, вот так, как сейчас, и еще ближе… Все это молнией пронеслось у меня в голове, пока Ленька глядел с улыбкой, как я купаю лицо в хризантемах.
…Звучала музыка, пары двигались на танцполе. Я чувствовал, что пора отодвинуть рукав и взглянуть на часы, но мне не хотелось этого делать. За окном уже было довольно сумеречно, взошла луна. Я видел, как она отражается в хрустальной поверхности моего пустого бокала. Наш разговор утих. Латиноамериканская музыка навевала какие-то странные, непонятные мечты. Мы доели кровавый стейк. Я налил еще вина — себе и Леньке. Мы чокнулись. Бокалы издали мелодичный звон.
— За нашу дружбу, — сказал Леонид тихо. Я кивнул.
— Извините, пожалуйста, — вдруг услышали мы мужской голос и быстро оглянулись. Рядом стоял высокий кавказец с усами, в замшевом рыжем пиджаке, и обращался к Леньке. — Извините, пожалуйста, могу ли я пригласить вашу девушку на танец?
Ну это уже начиналась комедия. Я замер. Ленька широко раскрыл глаза, в смятении посмотрел на меня, потом — на кавказца, опять на меня и, наконец, ответил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17