Слушать их рулады было в чем-то сродни перелистыванию страниц дорогого иллюстрированного альбома по мавританской архитектуре. Каждый раз, когда она переворачивала очередную страницу, ее встречала новая мозаика, пестрая и причудливая.
– Тебя послушать, – сказал кто-то из ее друзей, – так это лягушки придумали алгебру.
– Что ж, – отвечала Аманда, переворачивая тяжело нагруженные страницы, – на то он и головастик, что головастый.
Аманда всегда чистила зубы раздавленными клубничинами. Клубничная мякоть делала ее зубы еще белей, а десны – еще розовей.
Когда смерть наконец утянет ее за собой в сливное отверстие ванны, как она утягивает туда всех смертных, после Аманды над отверстием останется сиять радужный нимб.
В 1492 году каталогов для заказов товаров по почте еще не существовало. Путевой дневник Марко Поло не что иное, как список вожделенных покупок Европы эпохи Возрождения. Затем, позднее, Колумб отправился бороздить просторы морей и океанов и высадился в подвале универмага «Сиэрс». Несмотря на обилие индейцев, столпившихся в лифте, вояж легендарного генуэзца получил название «открытия».
История «находки» тела Иисуса Христа также связана с грабежом. Полное право на рассказ об этом имеет Плаки Перселл – очень жаль, что сейчас его с нами нет и он не может нам ничего поведать. Мне никак не удастся пересказать этот небольшой эпизод так, чтобы он прозвучал правдиво и вызвал доверие у слушателей. Так, как я мог бы правдиво и убедительно написать об открытии четырехмерного спина у электронов. Ведь мой разум, направляющий в полет по клавишам пишущей машинки мои пальцы, мой разум, взращенный в безопасных для душевного здоровья лабораториях университета имени Джона Хопкинса, не годится для описания того, что с точки зрения нормального мира, так сказать, не лезет ни в какие ворота. Я проклинаю эти несуразности и желаю им всяческих бед, коих я желаю также всевозможным йогам и астрологам и всем прочим, кто утверждает, что видит нечто такое в небесах – нечто такое, чего не могут увидеть я и мой телескоп. С другой стороны, по мнению Перселла, реальность проносится мимо подобно бурной белой реке, тогда как несуразности, подобно крокодилам и игуанам, нежатся на солнце в утрированном комфорте на побережье ласковых южных морей. К сожалению, Плаки не написал никаких писем, касающихся его открытия – на это просто не было времени, – писем, из которых я мог бы что-либо процитировать. Да и в настоящее время он занят тем, что пытается выскользнуть из сетей, расставляемых ЦРУ и ФБР, не говоря уже о той роли, которую он исполняет в том, несомненно, достойном плане, который чародей задумал совершить в отношении Тела. Поэтому я беру на себя ответственность сообщить, как был найден Иисус, и – на этот раз, друзья, я не шучу! – сделаю это как можно быстрее и проще. Итак, слушайте.
Как большинство из вас, наверное, помнит, 27 сентября этого года в Италии имело место довольно серьезное тектоническое возмущение. Произошло извержение Везувия, в результате которого в непосредственной близости от эпицентра землетрясения погиб скот и был нанесен ущерб урожаю земледельцев. Небольшая приливная волна повредила корабли, стоявшие на рейде в неаполитанской бухте. А двадцать пять или тридцать толчков, в большинстве своем слабых, ощутили во всех уголках итальянского «сапожка». Серьезнее всего – хотя по меркам возможных человеческих жертв и разрушений вряд ли можно говорить о катастрофе – пострадала центральная часть Ватикана. Вы наверняка помните о том, что случилось. Выбитые оконные стекла, трещины на фасадах зданий, вспученные части мостовой на площади Святого Петра. Однако в целом урон оказался незначительным – на поверхности земли. А вот подземелья под самим Ватиканом все-таки пострадали. Огромные их участки получили повреждения. Все это вы узнали из газет и сводок теленовостей. 28 сентября об этом много писали и сообщали в радио– и телеэфире. Однако журналистика столь же непостоянна, как какая-нибудь юная актриса, и уже двадцать девятого крупные газеты переселили сообщения об апеннинской трагедии на самые задворки своих полос, а маленькие газеты вообще не написали об этом. Да и кто в наши времена смог бы поддерживать читательский интерес к разрушенным подземельям, пусть даже и Святого Города?
В Ватикане травмы получили не более десятка человек, и единственный эпизод в сообщениях о землетрясении, который вызвал разговоры за столом в американских домах, состоял в том, что неуправляемые толчки земной поверхности сбросили его святейшество Папу Римского с постели. Ватикан не уточнил, получило ли святейшее седалище повреждения, и таким образом происшедшее опустилось на самое дно безбрежного моря журналистских репортажей, что каждый вечер плещет у ног шестичасовых новостей. Заваленные туннели и поврежденные произведения искусства заинтересовали лишь ватиканскую газету и несколько католических журналов, осветивших вышеназванные события самым тщательным образом. Вынужден повториться, но основные последствия ватиканского землетрясения вряд ли можно отнести к разряду катастрофических. А о менее значимых мир вообще ничего не узнал.
•••••••
Когда Италию тряхнуло, Плаки Перселл, как и понтифик, спал. Почти Нормальный Джимми некогда выдвинул такую теорию: человек, который просыпается утром, не может с уверенностью утверждать, что он – тот же самый, кто вчера ночью лег спать. Почти Нормальный сделался буквально одержим этой теорией и в результате заработал себе бессонницу. Аманде это показалось настоящей глупостью. Вот что она сказала: «Какая разница, кто ты такой поутру, если ты кого-нибудь будишь». Подобно часто цитируемому китайскому философу, она была бы вовсе не против проснуться однажды бабочкой.
Однако Почти Нормальный никак не мог найти покой и наконец по совету Зиллера наведался к одному чародею, который жил в пирамиде в Иллинойсе и у которого была татуированная душа. У него было небольшое клеймо, тушью вколотое в кожу его души, и он мог во сне странствовать далеко и глубоко, не переставая при этом следить за самим собой. Он, так сказать, взял на себя ответственность за собственное сознание. Тем не менее имелся и один недостаток. Начиная с того самого дня, когда Почти Нормальному сделали татуировку, он стал видеть один и тот же сон. Единственный образ, который приходил к нему во сне, был образ его татуировки: кожаное тибетское кресло. Это был наверняка образ, который притягивал Джимми, но видеть его каждый раз – этак можно и с тоски сдохнуть.
У Перселла такой проблемы не было. На чем бы он ни спал – на тюремной койке, в мотеле на влажном от секса матрасе или на раскладушке в монашеской келье, – он спал, как старый пес, и сны его были богаты, ярки и разнообразны, как все голливудские фильмы вместе взятые – начиная «Рождением нации» и заканчивая самыми последними блокбастерами. «Потрясный» – именно такое определение вполне применимо к снам Перселла.
– Мне во сне подавай эффектные зрелища, – говорил он, – а занудство пусть смотрит кто-то другой.
Ватиканское землетрясение стряхнуло Перселла с одного уровня зрелища и оставило на другом. Воздух, окружавший его после того, как он очнулся, был полон пыли и разрывался от криков. Из двенадцати человек, получивших увечья при землетрясении, семь человек были травмированы не далее чем в двух сотнях футов от того места, где спал Плаки. Этот парень привык оказываться в гуще самых разных событий.
Паника встряхнула подземелье, как властный домохозяин, вытряхивающий пепельницы разума и подтирающий шваброй и тряпкой следы жизненного опыта. Подземелья обрели качество насекомого. Среди священных развалин воцарилось смятение. И пока все остальные обитатели подземелья – несколько десятков тайных солдат святого креста – пытались решить, бежать ли к выходу наземного уровня до или после того, как они соберут свои пожитки, помогать сейчас или потом своим искалеченным товарищам, импульсивный Плаки не только быстро определил последовательность ближайших действий, но и принял решение долговременного характера – в том, что касается своего будущего. Это было решение, которому предстояло повлиять на судьбу человечества, хотя Перселл тогда, конечно же, этого не мог знать.
•••••••
Боконон пишет, что «предложение неожиданных путешествий есть урок танцев, преподанных богом».
Раз и два и три и четыре и. Раз и два и три и четыре и. Стремительны и забавны шажки, которыми передвигался Перселл по заваленному щебенкой коридору. Он не столько бежал, сколько пританцовывал, и даже не столько пританцовывал, сколько смеялся ногами. И раз и два иха-ха. Он двигался не в направлении тех ступенек, которые вели на поверхность, а тех, что вели к следующему, нижнему уровню подземелий. Пока он, сопровождаемый жутким эхом, пробирался (прыг-скок-круть-верть) по усеявшему пол каменному крошеву, в его голове сменялись видения: видения осени в Нью-Йорке, видения похожих на кукольные личики холмов в Сан-Франциско, видения чудес мексиканского земледелия, видения гостеприимно распахнутых дверей огромных студий, видения дымящейся травки и юных «мохнушек». Последние два видения присутствовали в таком немыслимом изобилии, что у Плаки даже заныло тупой болью сердце от ароматов, которые из-за этих видений обрушились на его ноздри. Перед ним также предстали видения великого побега, видения того, как он сбрасывает католическое проклятие, вот уже больше года обвивавшее его, как удав кольцами, и подтолкнувшее его еще ближе к темному опасному сердцу Единственно Истинной Церкви. Проклятие, издевавшееся над ним своими религиозными головоломками до тех пор, пока он – в прошлом беззаботный гуляка – не перестал думать ни о чем другом, кроме поиска какого-нибудь способа расправиться с огромной, растущей с каждым часом мировой силой, что так нежно сияла Раем и так жутко смердила Адом. Получилось так, что он совершенно бессознательно прорубил себе путь в римско-католические тайны, подобно тому, как на сафари охотники прорубают себе путь в непролазных джунглях, и подхватил лихорадку, и сделался одержимым таким сильным бредом, что уже больше не понимал, действительно ли увиденное им зло находится здесь, рядом, или же оно – лишь плод его больного воображения. Теперь же, подобно шизофренику, избавившемуся от расщепления сознания и обретшему наконец целостность личности, подобно утомленному любовнику, духовно освободившемуся от той сучки, потерять которую он и помыслить себе не мог, Перселл пробудился от долгого католического кошмара – сброшенного при помощи настоящего, реального сотрясения земли, – и видения, открывшиеся его разуму, напомнили о мирской жизни, к которой ему не терпелось вернуться. Ноги его смеялись. Он приближался к склепам с сокровищами. Золото и серебро – груз тяжелый, и хотя Плаки знал, что сумеет унести с собой изделий из этих благородных металлов на сумму не более нескольких тысяч долларов, все равно думал о том, что они помогут ему вернуться в Америку, к друзьям, дури и «междуножным пирожным» и… Однако сколько бы он ни нахватал этих побрякушек, они станут жалким возмещением тех страхов, которым подвергла его религия.
И тут он протанцевал по какому-то телу. Нет, никакое это не тело, а поваленная статуя древнегреческого атлета. Стыдливый фиговый листок слетел с нее, и теперь мраморный пенис указывал на звезды и на свободу. Танцуй, Перселл! И два и три и ха-ха-ха!
О боже! Фу! Ты божественно танцуешь, Плаки! Как и ожидал наш герой, несколько помещений оказались открыты – двери сорваны с петель, каменные стены обратились в груды обломков. Перселлу потребовалось не больше пары минут, чтобы существенно увеличить собственный капитал.
«Вот, чем следовало бы заниматься Церкви, – подумал он, – раздавать бедным золото, а не соболезнования».
Потяжелев сразу на добрых двадцать фунтов, он тем не менее проделал грациозный пируэт и собрался затанцевать к выходу. Однако незримый хореограф изменил его па.
Без какой-либо причины оглянувшись через правое плечо, Плаки заметил, что одно из тех помещений, которые прежде были постоянно запечатаны, теперь словно лопнуло по швам. Землетрясение стиснуло его судьбоносный лик, и подземная камора теперь улыбалась маниакальной улыбкой безумного торговца энциклопедиями. Имитируя движения – нет, не прославленного Нижинского, а дрессированной блохи по кличке Бен Гур, – Перселл юркнул прямо в эту улыбку. Это оказалось его последним погружением в отверстия Церкви. Вот так он и наткнулся на Тело. Прыжками, на какие способен далеко не каждый, особенно с карманами, набитыми золотом, Плаки – подталкиваемый любопытством или интуицией или «предложением неожиданных путешествий» – бросился прямо в таинственную комнату и сквозь завесу пыли принялся рассматривать мумифицированное тело Мессии, покоившееся на инкрустированном драгоценными камнями саркофаге. Замотанное полосками полотна – полусгнившими, готовыми обратиться во прах, – оно напоминало огромную переваренную сосиску в помятой, не первой свежести булочке. Тело лежало не тронутое ничем за исключением времени – причем лишь слегка тронутое этим самым временем, – как будто Мессия две тысячи лет безропотно ожидал появления именно Плаки Перселла.
В этом месте повествования критически настроенный читатель просто обязан задать вопрос: почему Перселл узнал в мумии именно Иисуса Христа? Вопрос непростой. Сам я, будучи ученым-скептиком, без каких-либо колебаний отщипнул образчик деревянной щепки и прилипшей к телу грязи (под более свежим слоем гипса) и отправил авиапочтой в лабораторию радиоуглеродного анализа университета имени Джона Хопкинса для установления истинного возраста находки. Мой друг, работающий в этой лаборатории, посчитал ее не совсем подходящей для абсолютно точной радиоуглеродной датировки, однако смог приблизительно установить возраст – от полутора до трех тысяч лет. Возможно, что эта информация поддержала мое убеждение в том, чье это тело, однако, по правде говоря, я в этом был и без того убежден. Вообще-то я понял, кто это, в тот самый миг, когда мой взгляд упал на саркофаг, спрятанный в лабиринтах ватиканских подземелий. Плаки, должно быть, тоже моментально это понял. Выглядел он – Спаситель – совершенно не так, как на сусальных портретах, которые нам без конца показывали в воскресной школе. Он был абсолютно не похож на благостного красивого джентльмена с арийским профилем, глаза которого испускают лучезарный свет яркостью под пять сотен ватт, изображаемого на настенных календарях в гостиных протестантских семейств по всему югу Штатов. Он был маленького роста, смуглый и маслянистый, как греческие оливки, в лице доминировал огромный нос, напоминая увеличенный в несколько раз клюв пернатого хищника-канюка. И в то же время он выглядел необъяснимо знакомо. Неживое и сморщенное Тело было одухотворено неким Абсолютом. При взгляде на него зрачки любопытствующего дребезжали, как будильник, заведенный давным-давно и сработавший только сейчас. Было вовсе не обязательно отказываться от логики или игнорировать здравый смысл. Просто это было, вполне однозначно, тело отнюдь не обычного человека. Даже грязное и недвижимое, оно внушало изумление и трепет. Те из нас, кому довелось провести рядом с ним какое-то время, ощутили ту огромную мощь, которая жила в нем во дни, когда Он бродил по Галилее. Сомнение тонуло в грохоте откровения, и мы, то есть большинство из нас, отдавали должное несчастной иудейской мумии, как будто это был живой святой.
Комната, в которой прятали Христа, была маленькой и грязной и, очевидно, не открывалась в течение нескольких столетий. Однако драгоценные камни, украшавшие гробницу, а также золотые канделябры, торчавшие в углах, свидетельствовали о том, что это место некогда являлось святилищем высшего (если не тайного) ранга. Очевидно, в эпоху Средневековья папы пробуждались после полуночи, чтобы в пурпурном великолепии совершить утомительную прогулку в это глубочайшее подземелье, где они служили тайные мессы для какого-нибудь привилегированного князя Церкви. Затем – в те далекие дни – решено было не рисковать более, и, дабы секрет никуда не просочился, Святой Престол запечатал эти бесценные останки, запечатал их даже от самого себя. Может быть, кое-кто из любопытных прелатов и заглядывал сюда, дабы воздать им почести, однако представляется сомнительным, чтобы кто-нибудь из Пап в последние времена заходил в эту комнату, дабы бросить взгляд на прославленное тело. Конечно же, они знали, что Он здесь. Или все-таки не знали? А если и знали, то кто? Однако на эти вопросы мы ответим позже. А пока давайте оценим значимость находки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
– Тебя послушать, – сказал кто-то из ее друзей, – так это лягушки придумали алгебру.
– Что ж, – отвечала Аманда, переворачивая тяжело нагруженные страницы, – на то он и головастик, что головастый.
Аманда всегда чистила зубы раздавленными клубничинами. Клубничная мякоть делала ее зубы еще белей, а десны – еще розовей.
Когда смерть наконец утянет ее за собой в сливное отверстие ванны, как она утягивает туда всех смертных, после Аманды над отверстием останется сиять радужный нимб.
В 1492 году каталогов для заказов товаров по почте еще не существовало. Путевой дневник Марко Поло не что иное, как список вожделенных покупок Европы эпохи Возрождения. Затем, позднее, Колумб отправился бороздить просторы морей и океанов и высадился в подвале универмага «Сиэрс». Несмотря на обилие индейцев, столпившихся в лифте, вояж легендарного генуэзца получил название «открытия».
История «находки» тела Иисуса Христа также связана с грабежом. Полное право на рассказ об этом имеет Плаки Перселл – очень жаль, что сейчас его с нами нет и он не может нам ничего поведать. Мне никак не удастся пересказать этот небольшой эпизод так, чтобы он прозвучал правдиво и вызвал доверие у слушателей. Так, как я мог бы правдиво и убедительно написать об открытии четырехмерного спина у электронов. Ведь мой разум, направляющий в полет по клавишам пишущей машинки мои пальцы, мой разум, взращенный в безопасных для душевного здоровья лабораториях университета имени Джона Хопкинса, не годится для описания того, что с точки зрения нормального мира, так сказать, не лезет ни в какие ворота. Я проклинаю эти несуразности и желаю им всяческих бед, коих я желаю также всевозможным йогам и астрологам и всем прочим, кто утверждает, что видит нечто такое в небесах – нечто такое, чего не могут увидеть я и мой телескоп. С другой стороны, по мнению Перселла, реальность проносится мимо подобно бурной белой реке, тогда как несуразности, подобно крокодилам и игуанам, нежатся на солнце в утрированном комфорте на побережье ласковых южных морей. К сожалению, Плаки не написал никаких писем, касающихся его открытия – на это просто не было времени, – писем, из которых я мог бы что-либо процитировать. Да и в настоящее время он занят тем, что пытается выскользнуть из сетей, расставляемых ЦРУ и ФБР, не говоря уже о той роли, которую он исполняет в том, несомненно, достойном плане, который чародей задумал совершить в отношении Тела. Поэтому я беру на себя ответственность сообщить, как был найден Иисус, и – на этот раз, друзья, я не шучу! – сделаю это как можно быстрее и проще. Итак, слушайте.
Как большинство из вас, наверное, помнит, 27 сентября этого года в Италии имело место довольно серьезное тектоническое возмущение. Произошло извержение Везувия, в результате которого в непосредственной близости от эпицентра землетрясения погиб скот и был нанесен ущерб урожаю земледельцев. Небольшая приливная волна повредила корабли, стоявшие на рейде в неаполитанской бухте. А двадцать пять или тридцать толчков, в большинстве своем слабых, ощутили во всех уголках итальянского «сапожка». Серьезнее всего – хотя по меркам возможных человеческих жертв и разрушений вряд ли можно говорить о катастрофе – пострадала центральная часть Ватикана. Вы наверняка помните о том, что случилось. Выбитые оконные стекла, трещины на фасадах зданий, вспученные части мостовой на площади Святого Петра. Однако в целом урон оказался незначительным – на поверхности земли. А вот подземелья под самим Ватиканом все-таки пострадали. Огромные их участки получили повреждения. Все это вы узнали из газет и сводок теленовостей. 28 сентября об этом много писали и сообщали в радио– и телеэфире. Однако журналистика столь же непостоянна, как какая-нибудь юная актриса, и уже двадцать девятого крупные газеты переселили сообщения об апеннинской трагедии на самые задворки своих полос, а маленькие газеты вообще не написали об этом. Да и кто в наши времена смог бы поддерживать читательский интерес к разрушенным подземельям, пусть даже и Святого Города?
В Ватикане травмы получили не более десятка человек, и единственный эпизод в сообщениях о землетрясении, который вызвал разговоры за столом в американских домах, состоял в том, что неуправляемые толчки земной поверхности сбросили его святейшество Папу Римского с постели. Ватикан не уточнил, получило ли святейшее седалище повреждения, и таким образом происшедшее опустилось на самое дно безбрежного моря журналистских репортажей, что каждый вечер плещет у ног шестичасовых новостей. Заваленные туннели и поврежденные произведения искусства заинтересовали лишь ватиканскую газету и несколько католических журналов, осветивших вышеназванные события самым тщательным образом. Вынужден повториться, но основные последствия ватиканского землетрясения вряд ли можно отнести к разряду катастрофических. А о менее значимых мир вообще ничего не узнал.
•••••••
Когда Италию тряхнуло, Плаки Перселл, как и понтифик, спал. Почти Нормальный Джимми некогда выдвинул такую теорию: человек, который просыпается утром, не может с уверенностью утверждать, что он – тот же самый, кто вчера ночью лег спать. Почти Нормальный сделался буквально одержим этой теорией и в результате заработал себе бессонницу. Аманде это показалось настоящей глупостью. Вот что она сказала: «Какая разница, кто ты такой поутру, если ты кого-нибудь будишь». Подобно часто цитируемому китайскому философу, она была бы вовсе не против проснуться однажды бабочкой.
Однако Почти Нормальный никак не мог найти покой и наконец по совету Зиллера наведался к одному чародею, который жил в пирамиде в Иллинойсе и у которого была татуированная душа. У него было небольшое клеймо, тушью вколотое в кожу его души, и он мог во сне странствовать далеко и глубоко, не переставая при этом следить за самим собой. Он, так сказать, взял на себя ответственность за собственное сознание. Тем не менее имелся и один недостаток. Начиная с того самого дня, когда Почти Нормальному сделали татуировку, он стал видеть один и тот же сон. Единственный образ, который приходил к нему во сне, был образ его татуировки: кожаное тибетское кресло. Это был наверняка образ, который притягивал Джимми, но видеть его каждый раз – этак можно и с тоски сдохнуть.
У Перселла такой проблемы не было. На чем бы он ни спал – на тюремной койке, в мотеле на влажном от секса матрасе или на раскладушке в монашеской келье, – он спал, как старый пес, и сны его были богаты, ярки и разнообразны, как все голливудские фильмы вместе взятые – начиная «Рождением нации» и заканчивая самыми последними блокбастерами. «Потрясный» – именно такое определение вполне применимо к снам Перселла.
– Мне во сне подавай эффектные зрелища, – говорил он, – а занудство пусть смотрит кто-то другой.
Ватиканское землетрясение стряхнуло Перселла с одного уровня зрелища и оставило на другом. Воздух, окружавший его после того, как он очнулся, был полон пыли и разрывался от криков. Из двенадцати человек, получивших увечья при землетрясении, семь человек были травмированы не далее чем в двух сотнях футов от того места, где спал Плаки. Этот парень привык оказываться в гуще самых разных событий.
Паника встряхнула подземелье, как властный домохозяин, вытряхивающий пепельницы разума и подтирающий шваброй и тряпкой следы жизненного опыта. Подземелья обрели качество насекомого. Среди священных развалин воцарилось смятение. И пока все остальные обитатели подземелья – несколько десятков тайных солдат святого креста – пытались решить, бежать ли к выходу наземного уровня до или после того, как они соберут свои пожитки, помогать сейчас или потом своим искалеченным товарищам, импульсивный Плаки не только быстро определил последовательность ближайших действий, но и принял решение долговременного характера – в том, что касается своего будущего. Это было решение, которому предстояло повлиять на судьбу человечества, хотя Перселл тогда, конечно же, этого не мог знать.
•••••••
Боконон пишет, что «предложение неожиданных путешествий есть урок танцев, преподанных богом».
Раз и два и три и четыре и. Раз и два и три и четыре и. Стремительны и забавны шажки, которыми передвигался Перселл по заваленному щебенкой коридору. Он не столько бежал, сколько пританцовывал, и даже не столько пританцовывал, сколько смеялся ногами. И раз и два иха-ха. Он двигался не в направлении тех ступенек, которые вели на поверхность, а тех, что вели к следующему, нижнему уровню подземелий. Пока он, сопровождаемый жутким эхом, пробирался (прыг-скок-круть-верть) по усеявшему пол каменному крошеву, в его голове сменялись видения: видения осени в Нью-Йорке, видения похожих на кукольные личики холмов в Сан-Франциско, видения чудес мексиканского земледелия, видения гостеприимно распахнутых дверей огромных студий, видения дымящейся травки и юных «мохнушек». Последние два видения присутствовали в таком немыслимом изобилии, что у Плаки даже заныло тупой болью сердце от ароматов, которые из-за этих видений обрушились на его ноздри. Перед ним также предстали видения великого побега, видения того, как он сбрасывает католическое проклятие, вот уже больше года обвивавшее его, как удав кольцами, и подтолкнувшее его еще ближе к темному опасному сердцу Единственно Истинной Церкви. Проклятие, издевавшееся над ним своими религиозными головоломками до тех пор, пока он – в прошлом беззаботный гуляка – не перестал думать ни о чем другом, кроме поиска какого-нибудь способа расправиться с огромной, растущей с каждым часом мировой силой, что так нежно сияла Раем и так жутко смердила Адом. Получилось так, что он совершенно бессознательно прорубил себе путь в римско-католические тайны, подобно тому, как на сафари охотники прорубают себе путь в непролазных джунглях, и подхватил лихорадку, и сделался одержимым таким сильным бредом, что уже больше не понимал, действительно ли увиденное им зло находится здесь, рядом, или же оно – лишь плод его больного воображения. Теперь же, подобно шизофренику, избавившемуся от расщепления сознания и обретшему наконец целостность личности, подобно утомленному любовнику, духовно освободившемуся от той сучки, потерять которую он и помыслить себе не мог, Перселл пробудился от долгого католического кошмара – сброшенного при помощи настоящего, реального сотрясения земли, – и видения, открывшиеся его разуму, напомнили о мирской жизни, к которой ему не терпелось вернуться. Ноги его смеялись. Он приближался к склепам с сокровищами. Золото и серебро – груз тяжелый, и хотя Плаки знал, что сумеет унести с собой изделий из этих благородных металлов на сумму не более нескольких тысяч долларов, все равно думал о том, что они помогут ему вернуться в Америку, к друзьям, дури и «междуножным пирожным» и… Однако сколько бы он ни нахватал этих побрякушек, они станут жалким возмещением тех страхов, которым подвергла его религия.
И тут он протанцевал по какому-то телу. Нет, никакое это не тело, а поваленная статуя древнегреческого атлета. Стыдливый фиговый листок слетел с нее, и теперь мраморный пенис указывал на звезды и на свободу. Танцуй, Перселл! И два и три и ха-ха-ха!
О боже! Фу! Ты божественно танцуешь, Плаки! Как и ожидал наш герой, несколько помещений оказались открыты – двери сорваны с петель, каменные стены обратились в груды обломков. Перселлу потребовалось не больше пары минут, чтобы существенно увеличить собственный капитал.
«Вот, чем следовало бы заниматься Церкви, – подумал он, – раздавать бедным золото, а не соболезнования».
Потяжелев сразу на добрых двадцать фунтов, он тем не менее проделал грациозный пируэт и собрался затанцевать к выходу. Однако незримый хореограф изменил его па.
Без какой-либо причины оглянувшись через правое плечо, Плаки заметил, что одно из тех помещений, которые прежде были постоянно запечатаны, теперь словно лопнуло по швам. Землетрясение стиснуло его судьбоносный лик, и подземная камора теперь улыбалась маниакальной улыбкой безумного торговца энциклопедиями. Имитируя движения – нет, не прославленного Нижинского, а дрессированной блохи по кличке Бен Гур, – Перселл юркнул прямо в эту улыбку. Это оказалось его последним погружением в отверстия Церкви. Вот так он и наткнулся на Тело. Прыжками, на какие способен далеко не каждый, особенно с карманами, набитыми золотом, Плаки – подталкиваемый любопытством или интуицией или «предложением неожиданных путешествий» – бросился прямо в таинственную комнату и сквозь завесу пыли принялся рассматривать мумифицированное тело Мессии, покоившееся на инкрустированном драгоценными камнями саркофаге. Замотанное полосками полотна – полусгнившими, готовыми обратиться во прах, – оно напоминало огромную переваренную сосиску в помятой, не первой свежести булочке. Тело лежало не тронутое ничем за исключением времени – причем лишь слегка тронутое этим самым временем, – как будто Мессия две тысячи лет безропотно ожидал появления именно Плаки Перселла.
В этом месте повествования критически настроенный читатель просто обязан задать вопрос: почему Перселл узнал в мумии именно Иисуса Христа? Вопрос непростой. Сам я, будучи ученым-скептиком, без каких-либо колебаний отщипнул образчик деревянной щепки и прилипшей к телу грязи (под более свежим слоем гипса) и отправил авиапочтой в лабораторию радиоуглеродного анализа университета имени Джона Хопкинса для установления истинного возраста находки. Мой друг, работающий в этой лаборатории, посчитал ее не совсем подходящей для абсолютно точной радиоуглеродной датировки, однако смог приблизительно установить возраст – от полутора до трех тысяч лет. Возможно, что эта информация поддержала мое убеждение в том, чье это тело, однако, по правде говоря, я в этом был и без того убежден. Вообще-то я понял, кто это, в тот самый миг, когда мой взгляд упал на саркофаг, спрятанный в лабиринтах ватиканских подземелий. Плаки, должно быть, тоже моментально это понял. Выглядел он – Спаситель – совершенно не так, как на сусальных портретах, которые нам без конца показывали в воскресной школе. Он был абсолютно не похож на благостного красивого джентльмена с арийским профилем, глаза которого испускают лучезарный свет яркостью под пять сотен ватт, изображаемого на настенных календарях в гостиных протестантских семейств по всему югу Штатов. Он был маленького роста, смуглый и маслянистый, как греческие оливки, в лице доминировал огромный нос, напоминая увеличенный в несколько раз клюв пернатого хищника-канюка. И в то же время он выглядел необъяснимо знакомо. Неживое и сморщенное Тело было одухотворено неким Абсолютом. При взгляде на него зрачки любопытствующего дребезжали, как будильник, заведенный давным-давно и сработавший только сейчас. Было вовсе не обязательно отказываться от логики или игнорировать здравый смысл. Просто это было, вполне однозначно, тело отнюдь не обычного человека. Даже грязное и недвижимое, оно внушало изумление и трепет. Те из нас, кому довелось провести рядом с ним какое-то время, ощутили ту огромную мощь, которая жила в нем во дни, когда Он бродил по Галилее. Сомнение тонуло в грохоте откровения, и мы, то есть большинство из нас, отдавали должное несчастной иудейской мумии, как будто это был живой святой.
Комната, в которой прятали Христа, была маленькой и грязной и, очевидно, не открывалась в течение нескольких столетий. Однако драгоценные камни, украшавшие гробницу, а также золотые канделябры, торчавшие в углах, свидетельствовали о том, что это место некогда являлось святилищем высшего (если не тайного) ранга. Очевидно, в эпоху Средневековья папы пробуждались после полуночи, чтобы в пурпурном великолепии совершить утомительную прогулку в это глубочайшее подземелье, где они служили тайные мессы для какого-нибудь привилегированного князя Церкви. Затем – в те далекие дни – решено было не рисковать более, и, дабы секрет никуда не просочился, Святой Престол запечатал эти бесценные останки, запечатал их даже от самого себя. Может быть, кое-кто из любопытных прелатов и заглядывал сюда, дабы воздать им почести, однако представляется сомнительным, чтобы кто-нибудь из Пап в последние времена заходил в эту комнату, дабы бросить взгляд на прославленное тело. Конечно же, они знали, что Он здесь. Или все-таки не знали? А если и знали, то кто? Однако на эти вопросы мы ответим позже. А пока давайте оценим значимость находки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48